Артем Абрамов - Чаша ярости: Мой престол - Небо

• Название: Чаша ярости: Мой престол - Небо
• Автор: Артем Абрамов
• Жанр: Научная Фантастика

Он жил - и тогда его называли по-разному. Иногда - Сын Человеческий, иногда - Царь Иудейский, а иногда - и просто Учитель!

Он умер - и две тысячи лет Его именовали уже только - Спаситель.

Он вернулся - и что теперь?

Он вернулся. Вернулся в мир, где все, чему учил Он когда-то, обратилось в прямую противоположность самого себя. Вернулся в мир, где Слово Его переврано, а имя Его - оболгано.

Он вернулся. Вернулся, чтобы хотя бы попытаться исправить то, что - Именем Его - сотворили с миром люди. Вернулся - не на новое ли распятие?..

Об этом - роман "Чаша ярости", продолжение романа "Место покоя Моего".

---

Однако прошли. Металлический турникет трижды щелкнул, пропустив всех троих, а охранные лбы, как и положено, никого не увидели.

В принципе, эффект давно известен по сказкам народов мира и называется "отведением глаз".

– Вы хотите послушать чье-то выступление? - спросил Крис у Иешуа.

– Ни в коем случае, - ответил тот. - Я хочу, чтобы послушат ли меня... Улыбнулся хитро: - Здесь телекамер - прорва, а я что-то давно не появлялся на телеэкранах.

– А как вы собираетесь... э-э... - Крис начал было, но тут же понял идиотизм невольного недоумения. - Извините, Учитель, вопрос снимаю.

Но Иешуа не согласился с легким отступлением ученика.

– Тебе бы следовало спросить не "как", а "что". Не как я окажусь на трибуне - тут твои извинения принимаются, - а что я хочу сказать. И это "что" касается всех.

– Всех нас? - уточнил Крис.

– Всех, - настоял на своей версии Иешуа. Помолчал. Добавил: - Помните, я исчез - там, в Белграде?.. Мне нужен, очень нужен был один разговор.

– С кем? - быстро спросил Крис, боясь, что Учитель опять замолчит.

– С тем, кем был Апостол Петр. С человеком, называющим себя отцом всех католиков на земле.

– С Папой Римским? - восхитился Крис.

– Так его именуют... - усмехнулся Иешуа. - Ну да бог с ним, разве дело в имени?.. Он сказал мне, что я - опять один. И всегда буду один, как и прежде, как в Иудее... Я услышал то, что ждал. Не хотел услышать, нет - именно ждал. И вот что я решил для себя: врет он все, ваш Папа! Потому что ему так удобнее, Покойнее, уютней. Но в том-то и штука, что я никогда не был один... - Помолчал, будто подыскивал слова, будто хотел продолжить начатое.

Но не продолжил, не разъяснил, потому что они вошли в гигантский зал ассамблеи, круглым полутемным амфитеатром спускающийся от входов - глубоко вниз, где на ярко освещенном, кажущимся с высоты крохотным, пятачке высилась одинокая, насквозь прозрачная трибуна, за которой кто-то стоял сейчас и, судя по словам благодарности, произносимым на неважном английском, завершал выступление.

– Мы вовремя, - сказал Иешуа и легко, перескакивая через ступеньки, помчался вниз.

А потом взошел - незваный! - на трибуну и привычно поднял вверх руки.

– Я буду говорить с вами, - произнес негромко. - Послушайте меня.

И вот, как обычно, - ошеломляющий "эффект присутствия" вместо только что продемонстрированного "эффекта отсутствия": казалось, все только и ждали его на этой трибуне, все сразу узнали его, все вскочили с мест, захлопали, заорали, затопали ногами, засвистели - в разных странах по-разному привыкли приветствовать кумиров. А то, что на трибуне Генеральной Ассамблеи ООН стоял именно кумир - тут никаких сомнений не возникло даже у скептика Криса, и верившего в многажды испытанную способность Мессии жестко и сразу взять в кулак любую аудиторию, и все же где-то в глубине души страшившегося пусть даже абсолютно невозможного, непредставимого провала.

Но какой там провал!.. Иешуа опустил руки, положил ладони на прозрачную поверхность трибуны, и все сели, и стало тихо, и только горели индикаторы десятков работающих телекамер, транслирующих заседание в прямом эфире многих стран-участниц.

– Я рад, что вы меня слушаете сейчас, - начал он, - и вы, господа делегаты, среди которых, я знаю, - лидеры великих и малых держав, имя которым, если взглянуть на глобус, - весь наш земной мир; и, главное, вы - люди у телеэкранов, которые суть - свет этого мира. Я вижу - вы узнали меня, а ведь я не сделал здесь, в ваши дни, ничего такого, чтобы мог рассчитывать на вашу добрую память. Я просто шел по земле и видел беду и пытался избавить от нее тех, кого она придавила тяжестью своей. Но разве вправе я слышать от людей слова: "...в тени крыл Твоих я укроюсь, доколе не пройдут беды"? Я много раз повторял: не Бог я, но лишь однажды избранный им смертный, и все, что могу я, то делаю с именем Его. Но нет, нет у меня Его крыл, чтобы укрыть вас от всех бед, которые приходят к нам тоже по воле и разумению Гос- пода! И поэтому я заявляю сейчас, не страшась осуждения: все, не могу больше! Не имею права злоупотреблять людскими надеждами! И не хочу, не буду латать дыры на одежде, что расползается от старости прямо в руках. Простите меня, люди...

Он замолчал. Тишина по-прежнему висела такая плотная, тугая, что хоть режь ее на куски. Зал замер. Зал ждал. Все понимали, что это - только начало, и никто не хотел всерьез воспринимать просьбу Мессии о прощении. Как и слова о том, что он "не может больше". Не верили. И зря: он всерьез просил прощения. Крис уже достаточно хорошо знал Учителя, чтобы отличить естественный порыв от фигуры речи.

А Иешуа помолчал чуть-чуть - опять же не потому, что хотел выдержать паузу и умножить внимание, но, видимо, закончив мысль, поставив промежуточную точку, теперь выбирал слова, чтобы сложить из них единственно нужную - опять первую, в который раз первую! - фразу.

– Две тысячи лет тому назад, - начал он, - я мечтал разрушить великий Храм великого города Иершалаима, - ибо он был Храмом царя Ирода, в котором не нашлось места Богу, - и на его руинах выстроить новый - Храм Господа. Сегодня, два тысячелетия спустя, я понял: ничего истинно нового и тем более святого и чистого не построить на чьих-либо руинах. Я шел все эти дни по развалинам множества храмов, но что мог я сделать живущим в этих развалинах? Помощь моя, повторяю, - как пестрый лоскут на прогнившей насквозь ткани. Не спасти ее от тления... Но можно соткать иную, новую ткань: на то и силы есть, и руки имеются, и умение, и знания. Предвижу, мне напомнят: но и к ней - новой непременно придет срок тления, ибо сказано: "Человек не властен над духом, чтобы удержать дух, и нет власти у него над днем смерти, и нет избавления в этой борьбе..." Что ж, верны слова Проповедника, и время разбрасывать камни должно сменить время собирать их, а потом снова придет время разбрасывать, и снова - собирать... Но коли это так, почему столь бесконечно длится время разбрасывать то действительно чистое и святое, что было посеяно на крови моей?.. Когда там, далеко-далеко отсюда по времени, на грязной городской свалке за стенами Иершалаима; которую потомки красиво поименовали Голгофой, я попросил Господа пронести мимо меня чашу сию, то в свой смертный миг - так я подумал позже, сам себе объясняя странную просьбу, - вспомнил я пророческие слова Исайи о чаше ярости Его. Подумал я,-что Он не услышал меня тогда, и пришлось мне выпить сию чашу до дна, но выпить ее за всех, кто и в мое время, и во времена пророков и патриархов, и до них только и делал, что разбрасывал камни. Потом, после моей смерти, евангелисты скажут, что я принял искупление за всех смертных, кто грешен перед Богом. Не знаю, может быть, так и было замыслено Им... Но сегодня, здесь, сейчас я повторю сказанное величайшим в человеческой истории мучеником - Иовом: "А я знаю. Искупитель мой жив, и он в последний день восставит из праха распадающуюся кожу мою сию; и я во плоти моей узрю Бога"... Так вышло, что я-и вправду жив. Вот я перед вами - во плоти и крови, как бы это ни могло быть обидно всем, кто в течение двух с лишним тысячелетий использовал мою смерть отнюдь не в праведных целях. Что ж, я вторично пришел в этот мир попробовать начать нелегкую и небыструю работу - собирать камни. И поверьте: я не собираюсь снова умирать в терновом венце мученика Мессии. Наоборот, я очень хочу жить, жить долго и плодотворно, и хочу собрать вокруг себя всех, кто мечтает во плоти своей узреть Бога. Вряд ли вам, умным и многознающим, стоит напоминать, что я-не один, что таких мечтателей - миллионы. И именно для них и вместе с ними я на пустом месте, не тронутом человеческой цивилизацией, построю великий Храм Бога. Не только я не столько для молитв - молиться, как я много раз повторял, можно везде: для разговора с Ним не требуются ни стены, ни шпили, ни купола, ни тем более иконы и статуи, ибо они суть нарушение заповеди Его. Но построим мы сообща Храм для жизни, чтобы никто в нем не мог повторить про себя слова Нова: "Погибни день, в который я родился...", но сказал бы о нем другими его словами: "Там беззаконные перестают наводить страх, и там отдыхают истощившиеся в силах. Там узники вместе наслаждаются покоем и не слышат криков приставника. Малый и великий там равны, и раб свободен от господина своего". И пусть будет так, ибо "на что дан свет человеку, которого путь закрыт и которого Бог окружил мраком?"...

Иешуа опять умолк. Все-таки гипноз, подумал Крис, все-таки какая-то аура исходит от него, иначе почему так долго и так внимательно, без шепотов и шорохов, без привычных покашливаний, поерзываний, поскрипываний стульями слушает его гигантский зал, в котором, по его словам, засели умные и многознающие?.. Уж они-то не раз слышали нечто подобное, уж не былые ли коммуни-сты-социалиеты-анархисты-имя-им-легион десятилетиями повторяли слова печального страдальца Иова - про равенство и свободу? Все было под солнцем, а ведь живет мертвая тишина в зале, будто каждое слово Мессии не просто золото кто его сегодня ценит! - но куда дороже: истина, никогда ранее не являвшаяся миру...