Нагиб Махфуз - Предания нашей улицы

• Название: Предания нашей улицы
• Автор: Нагиб Махфуз
• Издательство: Панорама
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1992

В сборник известного египетского прозаика, классика арабской литературы, лауреата Нобелевской премии 1988 года вошли впервые публикуемые на русском языке романы «Предания нашей улицы» и «»Путь», а также уже известный советскому читателю роман «»Вор и собаки», в которых писатель исследует этапы духовной истории человечества, пытаясь определить, что означал каждый из них для спасения людей от социальной несправедливости и политической тирании.

---

— Каждый день они будут видеть меня еще в худшем. Благодаря мне вас будут преследовать позор, скандалы и преступления. Твой отец прогнал меня, не терзаясь угрызениями совести, он поплатится за это.

Идрис бросился на Адхама. Тот быстро увернулся, и, не успей Идрис опереться о стену, он оказался бы на земле. Задыхаясь от ярости, он искал какой-нибудь камень. Адхам побежал к воротам и скрылся за ними. Глаза его были полны слез. А за стеной раздавались крики Идриса. Адхам обернулся к дому и через открытую дверь нижнего зала заметил отца. Потрясенный случившимся, он даже забыл свой страх перед отцом и кинулся к нему. Габалауи равнодушно скользнул по нему взглядом. Его гигантская фигура, мощные плечи четко вырисовывались на фоне михраба,[5] вделанного в стену. Адхам склонил голову перед отцом:

— Мир тебе…

Габалауи устремил на сына свой пронзительный взор и произнес голосом, от которого Адхам затрепетал:

— Говори, с чем пришел… Адхам мог лишь прошептать:

— Отец, брат Идрис…

Отец прервал его, словно ударил хлыстом:

— Не упоминай при мне этого имени.

И, удаляясь во внутренние покои, закончил:

— Иди работай!

4

Солнце всходило и заходило над пустыней, а Идрис падал все глубже в пропасть беспутства. Каждый день он вытворял что-нибудь новое. Бродил вокруг дома, осыпая его обитателей грубой бранью, или садился возле ворот в чем мать родила, делая вид, что загорает, и орал во все горло непристойные песни. Или же расхаживал по близлежащим улицам, приставая к каждому встречному и поперечному и ввязываясь со всеми в ссоры. Люди сторонились его и осуждающе шептали друг другу: «Сын Габалауи!» Идрис никогда не заботился о своем пропитании и, нимало не церемонясь, брал его там, где находил: на столе харчевни или на тележке бродячего торговца. Он ел до полного насыщения и уходил без единого слова благодарности. Платы с него и не требовали. Если же душа его жаждала веселья, он заворачивал в первую попавшуюся питейную лавку и напивался там бузы. После чего язык его развязывался, и семейные тайны текли потоком. Идрис издевался над глупыми традициями Большого дома, над жалкой трусостью его обитателей, хвалился своей смелостью, тем, что взбунтовался против отца — самого могущественного из всех живущих. Потом принимался хохотать, читать стихи, петь и даже танцевать. Особенно он бывал доволен, если удавалось закончить вечер дракой, и он удалялся победителем, провожаемый возгласами восхищения. Вскоре все хорошо изучили повадки Идриса. Люди спасались от него как умели, но в общем— то воспринимали его как неизбежное зло. Семейство Габалауи пребывало в печали. Страдающую за сына мать Идриса разбил паралич, и она находилась при смерти. Когда Габалауи зашел проститься с ней, она не пожелала даже взглянуть на него и испустила дух в тоске и гневе. Горе окутало семью серой паутиной. Кончилось беззаботное веселье братьев на крыше. Замолкла в саду свирель Адхама.

Спустя некоторое время Габалауи снова впал в ярость. Жертвой его на этот раз оказалась женщина, служанка по имени Наргис. Габалауи накричал на нее и выгнал из дома. В тот же день стало известно, что причиной послужил ее слишком округлый живот. Хозяин до тех пор выпытывал у женщины имя виновного, пока она не призналась, что незадолго до своего изгнания Идрис подкараулил ее в темном углу. Покидая дом, Наргис громко рыдала и била себя по щекам. Целый день она в отчаянии бродила по окрестным улицам, пока на нее не наткнулся Идрис, который, не сказав ни доброго, ни худого слова, взял ее к себе — все же от нее была польза.

Однако известно, что горе, сколь бы оно ни было велико, рано или поздно проходит. Поэтому жизнь в Большом доме постепенно вернулась в обычную колею. Так, люди, вынужденные во время землетрясения бежать из своих жилищ, постепенно возвращаются под родимый кров. Ридван, Аббас и Джалиль возобновили свои бдения на крыше, а Адхам — свои беседы со свирелью в саду. Умейма по-прежнему не выходила у него из головы, и мысли о ней согревали его душу. Воспоминание о ее тени, пересекающейся с его тенью, никак не покидало Адхама. Однажды он направился в комнату матери она сидела за вышиванием — и открыл ей свою душу, а рассказ свой заключил словами:

— Это Умейма, матушка, твоя родственница.

Мать улыбнулась слабой улыбкой, говорившей о том, что даже такое радостное известие не может облегчить страданий, причиняемых ей болезнью, и сказала:

— Да, Адхам, она хорошая девушка, и вы подходите друг другу. Дай вам Бог счастья.

Увидев, как щеки сына залились краской радости, мать добавила назидательно:

— Только не балуй ее, сынок, а то тебе же будет худо. Я поговорю с твоим отцом. И, может быть, мне будет дарована радость поглядеть на внучков перед смертью.

Габалауи призвал Адхама к себе и встретил его такой ласковой улыбкой, что юноша подумал: «Ничто не сравнится с суровостью отца, кроме его доброты».

— Ты хочешь жениться, Адхам? — сказал отец. — Как быстро бежит время. В этом доме презирают людей низкого происхождения, но, избрав Умейму, ты выказываешь почтение своей матери. Надеюсь, у тебя будут хорошие дети. Идрис для нас потерян. Аббас и Джалиль бесплодны. У Ридвана сыновья не живут. И все они унаследовали от меня лишь мою гордость. Пусть же этот дом наполнится твоим потомством. Иначе жизнь моя прошла понапрасну.

И была у Адхама свадьба, подобной которой никогда раньше не видывали. До сего дня на нашей улице о ней вспоминают как о сказке. В ту ночь весь дом был освещен огнями, фонари свешивались отовсюду с ветвей деревьев, со стен, и поместье казалось морем света среди мрака пустыни. На крыше дома соорудили шатер для певцов и певиц. Столы были расставлены и в зале, и в саду, и даже за воротами. Свадебное шествие двинулось к дому с другого конца Гамалийи после полуночи; в нем участвовали все, кто любил Габалауи или боялся его, а значит, все жители улицы. Адхам, наряженный в шелковую галабею, с вышитой повязкой на голове, гордо выступал между Аббасом и Джалилем. Ридван возглавлял шествие. Справа и слева несли свечи и цветы. Впереди процессии двигалась большая группа певцов и танцоров. Гремела музыка, ей вторили голоса певцов, слышались приветственные выкрики почитателей Габалауи и Адхама. Вся округа пробудилась и наполнилась шумом и криком. От Гамалийи процессия направилась через аль-Лтуф и Кафр аз-Загари в аль-Мабиду, и на всем пути люди, и даже футуввы, приветствовали ее — кто речами, кто песнями и танцами. В лавочках бесплатно угощали бузой, и даже мальчишки напились допьяна. Хозяева курилен выносили в дар празднующим раскуренные трубки, и воздух был наполнен запахами гашиша и индийского табака.

Внезапно, когда процессия уже приближалась к концу пути, перед нею, словно родившись из тьмы, вырос Идрис. Это случилось на повороте дороги, ведущей в пустыню. Идрис возник, как призрак в свете фонарей. Передние ряды остановились в замешательстве из уст в уста шепотом прокатилось имя Идриса. Его заметили певцы, и страх перехватил их глотки — песни смолкли. Его увидели танцоры, и ноги их одеревенели. Следом смолкли флейты и перестали бить барабаны. Затих смех. Людей охватила растерянность. Многие спрашивали себя, что делать: прояви они миролюбие, это не удержит Идриса от буйства, начни его бить — так ведь он сын Габалауи! А Идрис, размахивая палкой, кричал:

— Чья это свадьба, жалкие трусы?

Ему никто не ответил, но все головы повернулись в сторону Адхама и его братьев. Идрис продолжал:

— С каких это пор вы сделались друзьями сына рабыни и его отца?

Тут вперед выступил Ридван и сказал:

— Брат, разумнее будет, если ты уйдешь с дороги. Идрис вскричал с угрозой:

— Не тебе говорить, Ридван! Ты предатель брата, трусливый сын, ничтожество, покупающее свое благополучие ценой чести и братства.

Ридван испуганно пробормотал:

— Людям нет дела до наших размолвок. Идрис захохотал:

— Людям известен ваш позор. Если бы они не были столь трусливы, для этой свадьбы не нашлось бы ни единого музыканта или певца.

Ридван твердо и решительно произнес:

— Отец доверил нам брата, и мы не дадим его в обиду. Идрис снова захохотал и насмешливо спросил:

— В состоянии ли ты защитить самого себя, не то что сына рабыни?

— Где твое благоразумие, брат? Только оно позволит тебе вернуться в дом.

— Ты лжец! И знаешь, что ты лжец…. Ридван с грустью промолвил:

— Я не стану отвечать на твои упреки, но пропусти свадьбу с миром.

Вместо ответа Идрис ринулся на толпу, как разъяренный бык. Он размахивал своей дубинкой, разбивал ею фонари, раскалывал барабаны, разбрасывал во все стороны цветы. Люди в испуге кинулись врассыпную, как песок под ветром. А Ридван, Аббас и Джалиль встали плечом к плечу и загородили собой Адхама. Идрис еще пуще разъярился: