Вениамин Смехов - Пейзажи и портреты

• Название: Пейзажи и портреты
• Автор: Вениамин Смехов
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1986

В Театре моей памяти – в живом, счастливом театре – идет непрерывная премьера. Кто-нибудь со стороны может заметить, что тут слишком много знаменитых или что зал и сцену заполнили избранные лица… Я прощаю кому-нибудь со стороны, тем более что его замечание справедливо. Несправедлива здесь лишь интонация зависти. В Театре моей памяти – избранные. Моим сердцем избранные.

---

Нет, никогда мне не кажется наигрышем ни одна реплика Табакова. Ведь не может «переиграть» гроза или восьмибалльный шторм… Моменты опасных перехлестов или излишеств – тоже органичны, вполне оправданы у Олега Табакова. Мне, скажем, показалась избыточной целая роль Балалайкина в спектакле «Современника» по Салтыкову-Щедрину. Но актер нисколько не раздражал, как в аналогичном случае вызывал бы досаду любой его коллега. Это Балалайкин переборщил, превысил свои полномочия, а актер совершенно наивно и страстно сыграл в одном образе… два. И Балалайкина, и Хлестакова. К сожалению, мечта о гоголевском герое для него не сбылась на родной сцене. Зато актер несколько раз сыграл в «Ревизоре» в Праге (и, по словам многих чехов, – блестяще), а также совершил на ту же тему свой режиссерский дебют в Англии… Что же тут удивляться, если Хлестаков удвоил звучание Балалайкина – бывают же феномены с двумя сердцами… А «укромные места» в роли – для утоления избытка аппетита – напоминают мне одно вокзальное наблюдение. Я двое суток из-за непогоды не мог вылететь из аэропорта Домодедово на съемки. Одичало бродили по гигантскому чреву зала ожидания тысячи ереванцев, ашхабадцев и сыктывкарцев, москвичей и бакинцев, старых и малых… Население свыклось с ритмом коммунального происшествия, я печально присоединился к этой тягостной драматургии. Случайно заглянул в комнату матери и ребенка… Из черно-белого мир превратился в цветную кинокомедию. Те дети, которые устали, были похожи на взрослых из большого зала. Но многие другие сопротивлялись чуждой им тоске со всем жаром юного таланта. Они плясали, пели, дурачились и хохотали по своим законам торжества. По отношению к несчастным, ожидающим полета, они были нетактичны и – «переигрывали». По отношению к природе они были правы и естественны, ибо творили свое веселье заразительно, ибо они уже были в полете…

Олег Табаков в любой драматургии овладевает плацдармом «матери и ребенка», где сочетает обоих в одном лице. Просьба не путать с «детской комнатой» милиции: актер хорошо знает законы, уважает порядок, он даже попробовал несколько лет служить директором своего театра… Мне очевидно было и в жизни развитие табаковского сюжета «человека-театра». Как его собратья по созданию «Современника» – Ефремов, Кваша, Волчек, Толмачева, Евстигнеев, Олег Павлович в самом негазетном, истинном смысле слова может быть назван идейным артистом. Но как Табаков, он еще и рыцарь игры, щедрой фантазии, которая и в жизни – увы! оказывается подчас избыточной. Табаков размечтался, разогнался на новую должность, как на замечательную роль, и посвящал ее кому угодно – второму дыханию театра, вечным идеалам искусства, старым идеям – только не себе. Не было ни единого блага, которое доставила ему должность (и не доставило бы и без должности его имя)… Ему просто приходилось чаще жертвовать личными интересами. Это хорошо знала главный режиссер Галина Волчек, это ежедневно ощущала Людмила Крылова – его жена – и как мать его детей, и как актриса того же театра…

Я мало встречал людей светлого таланта с такою же светлой душой. Табаков радостно добр, отзывчив к окружающим. Это может оспорить только… его семья, на которую ему фатально не хватает времени. Когда директорство показалось ему не только тяжким бременем, но и несостоявшейся «пьесой», он целиком отдался новой теме. Теперь он автор и отец молодого коллектива, на воспитание которого брошена бездумная щедрость его таланта и фантазии. Он преподает и нянчит своих питомцев так, как это давно уже у нас никто не умеет. Когда вырастет его курс, когда новая студия или станет театром, или растворится во многих театрах, настанет час подводить итоги новой выдумки Олега. Пока что можно только любоваться его энергией, завидовать его ученикам и пожелать Пьесе счастливого продолжения…

Для меня артист Табаков неразделим на человека и актера, на периоды и этапы. Он творит благородное дело на радость себе и людям, он бешено и вездесуще проживает «эпоху Олега Табакова». Она так самобытна и рельефна, что ничуть не напоминает «рисунок на песке». Когда здание будет завершено, то, любуясь им уже на расстоянии, добрые потомки найдут в нем много ценного и поучительного, они скажут сердечное спасибо эпохе, юмору, идеям и горячности таланта «человека-театра»… И великий Гоголь, мне кажется, очень бы порадовался, если бы узнал, что не оскудела земля России, что и через полтора столетия живут актеры такого класса. Тут уж не о «гвозде в голове» речь, а о целой системе «гвоздеукалывания», в которой рожден и призван созидать Олег Табаков, детски восторженный творец праздника игры и школы жизни.

МОНОЛОГ ПОД ЗАНАВЕС

Я знаю с детства, что лучший способ применения сил – это всяческие игры. А наилучшая из всех игр на свете – это театр… Я устраивал, когда родителей не было дома или мама возилась на общей кухне, – я устраивал в нашей комнате целые спектакли про жизнь. Перевернутые стулья – это автомобили, книжные полки – окна домов. Но самое главное: в комнате я был не один, как могло показаться вошедшей маме. В комнату набивалось много людей. Например, перехожу я как-то линию фронта, на оккупированной территории с риском для жизни подкрадываюсь к тюрьме, убиваю часового (то есть себя), освобождаю большевиков. Мы прячемся в лес (стулья – уже деревья). Я держу речь. Вообще о делах и планах по разгрому врага. Мы с помощником (то есть с самим собой) останавливаем «эмку» (переворачиваю стул), убиваем шофера (меня) и генерала (тоже я)… Не буду дальше пересказывать, хотя это, может, гораздо интереснее, чем все на свете. Потому что это была моя самостоятельная игра, глубокая по содержанию и яркая по форме. И абсолютно достоверные обстоятельства, реальные чувства, речь, и тысячи людей (каждый из которых – я).

Теперь представьте себе, что все мои шкафы и стулья, немцы и партизаны материализованы за счет, допустим, «Мосфильма». Не знаю, как кто, но я бы разрыдался.

Театр, если верить историкам, родился благодаря содружеству музыкантов (песни, пляски), поэтов (лубки, частушки) и художников (маски, куклы). Основная инстанция объединения – Воображение людей по обе стороны игры. Ну, а что может быть условней музыки? Разве она отражает буквально звуки речи, плача или смеха? Что может быть условней живописи? И что может быть условней поэзии с режимом ее рифм и строф, со странностью ее метафор?

Театр растворил в себе условия этих игр. Но находятся люди, которые всерьез заявляют: «А мне лично условный театр не близок»…Колоссальны архивы театральных форм… античная трагедия, шекспировский «Глобус»… итальянская комедия масок… японский театр… «Горячее сердце» во МХАТе и «Лес» у Мейерхольда…

Театр вне условности, вне игры – безусловно, не театр, полутеатр. Так же, как театр без литературы, без идейного, духовного содержания – тоже полутеатр.

Евгений Вахтангов был велик именно своей страстью к сопряжению этих двух начал театра.

…Самое известное сравнение театра – с зеркалом. И как правомерно многообразие зеркал, так же правомерно множество способов театрального отражения жизни.

Бывают зеркала прямые, бывают наклонные, бывают трюмо. А есть карманные, камерные («лицом к лицу»).

Многие любят отвести душу в комнате смеха. Там зеркала причудливые – вогнутые, выгнутые. И получают удовольствие, хотя выглядят не слишком симпатично.

Есть любители искусства, которое соответствует совершенно гладкому, парадному зеркалу в полный рост. Это тоже театр, это тоже игра: скопировать так, чтобы никто не заметил расхождений – вплоть до травки и птичек.

Маяковский писал: «Театр не отображающее зеркало, а увеличивающее стекло».

А у Кульчицкого: «Мой стих не зеркало, но телескоп».

Это прекрасно, если с помощью театра, как через телескоп, люди сумеют рассмотреть мир, Вселенную, звезды, будущее.

Это прекрасно, если в другом театре, как через микроскоп, можно проследить внутреннюю жизнь явлений и докопаться, по Пастернаку:

…До сущности истекших дней,
до их причины,
до основания, до корней,
до сердцевины…

Это прекрасно, если в третьем театре, как перед зеркалом-гиперболоидом, по гоголевскому завету, публика будет кататься от хохота (а кто-то краснеть) над угаданно-преувеличенными пороками. Поскольку смех есть законное проявление здорового организма.

И наконец, вовсе незавидна участь актеров и зрителей того театра, где лишь туманные силуэты виднеются сквозь пыльные зеркала,

…Если прав был Шекспир и весь мир – театр, то я желаю, чтобы повезло всем честным исполнителям больших и малых ролей. И когда придет пора подводить итоги, то пусть эти итоги не подведут вас. Пусть ни одна прожитая сцена не вызовет горького эха в памяти, с кем бы ни сталкивала судьба – с Лиром, с Офелией, с Яго, с Иваном Грозным или с Бабой-Ягой. Или даже в самом ответственном случае – с самим собой.