ДЖО ХОЛДЕМАН - Посвящается Белой Горе

• Название: Посвящается Белой Горе
• Автор: ДЖО ХОЛДЕМАН
• Жанр: Научная Фантастика

---

ДЖО ХОЛДЕМАН Посвящается Белой Горе

Свои воспоминания я пишу на языке Англии - древней страны на Земле, песни и сказки которой любила Белая Гора. Ее завораживала человеческая культура тех времен, когда не было машин - не только думающих, но и работающих, так что все делалось напряжением мышц людей и животных.

Родились мы с ней не на Земле. Там в нашу пору мало кто рождался. На двенадцатом году войны, которую называли Последней, Земля превратилась в бесплодную пустыню. Когда Мы встретились, война длилась уже больше четырех веков и вышла за пределы Сол-Пространства. Так мы считали.

В некоторых культурах этот конфликт именовался по-другому. Мой родитель, сражавшийся за сто лет до меня, всегда звал его Искоренением, а противника - «тараканами» (более близкого слова я по-английски не подберу). Мы же пользовались словом, которое полагали самоназванием врага, - «фундири». Звучало оно отвратительно. Я до сих пор их недолюбливаю, мне и незачем. Проще в самом деле полюбить таракана. У нас с ним хотя бы есть общие предки, и мы вместе вышли в космос.

Одним из полезных - хотя бы отчасти - явлений, появившихся благодаря войне, был Совет Миров, что-то вроде межзвездного правительства. Прежде существовали отдельные договоры, но никто не считал вероятным создание единой организации, поскольку минимальное расстояние между любыми двумя обитаемыми системами - три световых года, а есть и те, до которых все пятьдесят. Ответ на вопрос приходит спустя столетие, с Эйнштейном не поспоришь.

Штаб Совета Миров, если у него был штаб, располагался на Земле. Жить там было плохо. На больной планете обитало меньше десяти тысяч человек - странный коктейль, состоявший в основном из политиков, религиозных экстремистов и ученых. Почти все скрывались под стеклом. Туристы заглядывали в купола, смотрели на руины, но надолго задерживались немногие.

Вся поверхность Земли была по-прежнему опасна, так как фундири наводнили ее нанофагами - микроскопическими аппаратами, настроенными на поиск концентраций человеческих ДНК. Проникнув под кожу, они размножались в геометрической прогрессии, разрушая тело - клетку за клеткой. Больной мог жаловаться на головную боль, лечь поспать, а через несколько часов от него оставался лишь сухой скелет на куче пыли. Когда люди кончились, нанофаги мутировали, стали охотиться за ДНК вообще и стерилизовали весь мир.

Нас с Белой Горой «вырастили» невосприимчивыми к нанофагам. ДНК у нас закручены в обратную сторону, как у многих людей, родившихся или созданных на том этапе войны. Поэтому мы могли без защиты пройти через сложные шлюзы и ступить на выжженную почву.

Сначала она мне не понравилась. Мы были друг другу чужаками и конкурентами.

Завершив последний шлюзовой цикл, я шагнул наружу. Она сидела у выхода из купола «Амазония» на раскаленном камне и о чем-то размышляла. Нельзя было не признать, что она удивительно красива. Вместо одежды - лишь блестящий узор, нанесенный голубой и зеленой красками прямо на кожу. Кругом все серело и чернело, особенно спекшийся стеатит, в который превратились некогда могучие джунгли Бразилии. Небо как кобальт, купол - черно-серое зеркало.

- Добро пожаловать на родину, - сказала она. - Ты - Человек Воды.

Она не ошиблась в склонении, что меня удивило.

- Ты ведь не с Петроса?

- Нет, конечно. - Она развела руками и окинула взглядом свое тело. Наши женщины всегда закрывают хотя бы одну грудь, не говоря уже о детородных органах. - Я с Галана, острова на Селедении. Изучала ваши культуры и немного язык.

- На Селедении тоже так не одеваются. Хотя я там, конечно, не был.

- Только на пляже. Тут очень тепло.

Пришлось согласиться. Еще до выхода мне говорили, что никто не помнит такой жаркой осени. Я снял рубашку, свернул и оставил у двери вместе с герметичной коробкой с продуктами, а потом тоже влез на камень, только на другую сторону - теневую, попрохладнее.

От нее чуть пахло лавандой, возможно из-за краски на коже. Мы соприкоснулись ладонями.

- Меня зовут Белая Гора. Ветерок-Луг-Ручей.

- А где остальные? - спросил я.

На Землю пригласили двадцать девять художников - по одному с каждого обитаемого мира. Люди, встречавшие меня в куполе, сказали, что я прибыл девятнадцатым по счету.

- В основном путешествуют. Переезжают из купола в купол в поисках вдохновения.

- Ты давно тут?

- Нет. - Она потянулась босой ногой и прочертила большим пальцем извилистую линию в пыли. - Вот это - самое главное. Не история, не культура-Дома ее поза могла бы показаться жутко сексуальной.

Но тут я был не дома.

- Ты, когда изучала мой мир, побывала на нем?

- Не-а. Денег не было. А несколько лет назад добралась. - Она улыбнулась мне. - Там красиво почти так же, как я себе представляла.

Потом она произнесла три слова по-петросиански. Их трудно перевести на английский - в нем ведь нет палин-дромического наклонения1: «Мечты питают искусство, искусство питает мечты».

- А когда ты посещал Селедению, я была еще слишком маленькой, чтобы учиться у тебя. Правда, я многое взяла из твоей скульптуры.

- Сколько же тебе лет?

- По земному счету, около семидесяти осознанных. В сжатом времени - чуть больше ста сорока пяти.

Арифметика никогда мне не давалась. Значит, так: от Петроса до Селедении двадцать два световых года, что дает нам около сорока пяти сжатых. Расстояние между Землей и ее планетой чуть меньше сорока световых лет. Получается запас на полет в двадцать пять световых лет от Петроса и обратно.

Она коснулась моего колена; я вздрогнул.

- Не перегревай мозги. Я сделала крюк - после твоего мира отправилась на Тега-Цент.

- Правда? Как раз когда я там был?

- Нет, мы разминулись меньше чем на год. Жалко было: я ведь именно из-за тебя туда полетела. - Она опять составила палиндром на моем языке: «Охотник становится дичью, дичь становится охотником». - Так вот и мы. Может, ты меня еще чему-нибудь научишь.

Ее тон меня не слишком волновал, но я ответил очевидной фразой:

- Скорее наоборот.

- Ой, вряд ли. - Она сдержанно улыбнулась. - Тебе нечему учиться.

Наверное, я просто не могу учиться. Или не хочу.

- Ты к воде спускалась?

- Один раз. - Она соскользнула с камня и принялась отряхиваться, хлопая ладонями по телу. - Там интересно. Все как будто ненастоящее.

Я взял коробку с едой и пошел следом за нею вниз по тропинке, которая вела к развалинам. Она попросила у меня немного попить - ее фляга так нагрелась, что можно было чай заваривать.

- У тебя первое тело? - спросил я.

- Да, мне пока еще не наскучило. - Я поймал ее восхищенный взгляд. - А у тебя, наверное, четвертое или пятое?

- Я их по дюжине в год меняю. - Она рассмеялась. - На самом деле - второе. Я слишком надолго задержался в первом.

- Ага, я читала про тот случай. Должно быть, кошмарно…

- Да ничего.

Я тогда делал «контролируемую» трещину в большом валуне, и заряды взорвались раньше времени - уронил детонатор. Ноги мне перетерло камнями. Там рядом никто не жил, и когда пришла помощь, я был уже семь минут как мертв, в первую очередь из-за боли.

- Конечно, на мою работу это сильно повлияло. Даже смотреть не могу на многие вещи, созданные в первые годы после того, как получил новое тело.

- Да, на них тяжело смотреть, - сказала она. - Но они хороши и по-своему красивы.

- Все на свете красиво. По-своему. - Мы остановились у руин первого дома. - А ведь тут не только следы времени, хоть и четыреста лет прошло. - Внимательно рассмотрев то, что осталось, я смог отчасти восстановить архитектуру строения - примитивного, зато, что называется, «на века», из укрепленного композитными штырями бетона. - Кто-то тут побывал со взрывчаткой. А я думал, на самой Земле боевых действий не велось.

- Говорят, что так. - Она подобрала небольшой обломок. - Наверное, кто-то взбесился, узнав, что все погибнут.

- Трудно себе представить.

В записях царил хаос. Очевидно, первые люди умерли через два-три дня после появления нанофагов, а спустя неделю на Земле не осталось ни одного живого человека.

- Хотя понять легко. Бывает, что хочется что-нибудь разрушить.

Я помню, как беспомощно корчился под валунами, как умирал из-за своей скульптуры и как зарождалась во мне злоба - гнев на камень, на судьбу, на что угодно, кроме собственной невнимательности и неуклюжести.

- Об этом есть стихотворение, - сказала она. - «Ярость, ярость - умирает свет».

- Неужели во время наночумы писали стихи?

- О нет. Это за тысячу лет до нее. Даже за тысячу двести. - Она вдруг опустилась на корточки и смахнула пыль с куска, на котором обнаружились две буквы. - Интересно, может, это было какое-то муниципальное здание. Или церковь. - Показала на обломки, рассыпанные по улице: - Похоже на украшение, что-то вроде фронтона над входом.

На цыпочках стала пробираться к арке, читая надписи. Так ее тело казалось еще привлекательнее (наверное, она об этом догадывалась), а мое откликнулось совершенно непозволительным для человека втрое старше ее образом. Глупо, хотя, конечно, этот самый орган не так уж и стар. Усилием воли я подавил реакцию прежде, чем она успела что-либо заметить.