Маргарита Волина - Амплуа — первый любовник

• Название: Амплуа — первый любовник
• Автор: Маргарита Волина
• Издательство: Центрполиграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001

В этой книге о знаменитом русском актере говорят друзья и партнеры по сцене. В повести о его театральной юности, написанной М. Волиной, рассказано о театральных «скитаниях» учеников знаменитого режиссера А.Д. Дикого, среди которых Менглету было отведено место премьера, главного героя, героя-любовника. Лирические воспоминания самого артиста посвящены замечательным людям, с которыми ему довелось встретиться в Театре сатиры, где он служит уже почти шестьдесят лет. А коллеги Георгия Менглета с благодарностью и теплотой вспоминают их общую «жизнь в искусстве».

---

Друзья дарили только колбы и пробирки. В результате Дима поступил-таки на химфак. Папа подвел черту: «Это в нашей семье выродок. Я химию ненавидел. Майя — ненавидела. А он у нас — какая-то аномалия». Теперь Дима уже защитил докторскую.

Хочу вернуться к очень тяжелому моменту в моей жизни — уходу папы из нашей семьи. Я понимала, что папа очень красив, очень обаятелен, что он нравится женщинам. Я это воспринимала как должное и не думала, что у мамы может быть соперница. Правда, я была уже взрослой, а папа, случалось, приходил под утро и говорил, что ходил по улице Горького и обдумывал роль, учил текст. Я свято в это верила и с отчаянием думала: «Боже мой, наверное, я никогда не смогу стать артисткой, не смогу вот так ходить по ночам и думать о роли».

Папу я всегда обожала. У него есть замечательное качество — он не поддается пессимизму, в нем нет занудства. Когда у него бывало неважное настроение, он начинал рисовать. У него были замечательные рисунки.

Его всегда спасает юмор. Он острослов, в его устах даже ругательные слова звучат обаятельно. Я это знала с детства.

Мама же мне казалась очень строгой. Она могла часами читать нотации. Иногда я думала — лучше бы ударила, чем объяснять то, что я давно поняла. Папа же, в отличие от мамы, никогда не читал нотаций. Наши разговоры всегда носили дружеский характер и были окрашены юмором. Он был хохмач, юморист. С ним всегда было легко и забавно. Все мои подружки тоже были от него без ума. Когда он увлекся фотографией, то однажды нарядил меня в свои старые кожаное пальто и шляпу, дал в руки незажженную сигарету — это в пять лет — и так сфотографировал. Папа всю жизнь был футбольным фанатом. Его ночью разбуди, спроси, кто в 1945 году забил гол в правый угол левой ногой команде ЦСКА, — он сразу же ответит. Он и меня приобщал к футболу — брал с собой на матчи. Я вместе с ним болела, орала, переживала. Он всю жизнь болел за ЦСКА. Я тоже стала болельщицей этой команды. Папа был для меня неотъемлем от театра и от футбола.

Он был моим дружочком. Я могла поделиться с ним всем. Могла без утайки ему обо всем рассказать. Мы садились с ним на старинный сундук в коридоре, и я ему, а не маме, рассказывала все свои любовные истории. Когда меня впервые проводил мальчик, я сразу же сообщила об этом папе, и он давал совет, как мне себя вести. Папа был свой в доску. (Со своими детьми я пыталась строить отношения на такой же основе. У нас тоже всегда были доверительные, дружеские отношения.)

Мама же была человеком строгим, сдержанным, вся в себе. Наверное, в молодости, когда меня еще не было или я была маленькой, она была темпераментной, заразительной. Кто-то написал ей даже такие стихи: «О, так играть нельзя, не надо. В тебе вино из винограда».

Папа рассказывал, что она была очень наивной, и он над ней подтрунивал. В ее партийной семье были строгие порядки. Она, например, не знала матерных слов. Они с папой учились на одном курсе, и как-то на лекции папа ей устроил такую подлянку. Он сказал: «Валя, я не успел записать. Спроси, когда жил презерватив?» А мама была секретарем комсомольской организации, ходила с двумя косичками-баранками и понятия не имела, о чем идет речь. Она встала и наивно спросила. Ее ругали страшно, разбирали на собрании. Их семейная жизнь, наверное, была непростой, но мама всегда была человеком скрытным, может быть, она что-то и подозревала, но со мной своими подозрениями никогда не делилась и никогда не обсуждала папу.

То, что он решил уйти от нас, было для меня полной неожиданностью. Шоком. Я прекрасно помню, как вошла на кухню и увидела два профиля — мамин и папин. Папа плакал. Он сказал: «Я не могу поступить иначе». У меня к тому времени была уже своя семья, ребенок, но я пережила это очень болезненно. Я кричала маме: «Ты не можешь дать папе развод!» — хотя мама сразу же согласилась на это. Мне было не важно, к кому папа уходит, да и Нину Николаевну я тогда не знала, главное было то, что папа уходит от нас, что я его теряю. К тому же я чувствовала себя виноватой, ибо после рождения моего сына мама все заботы о нем взяла на себя, и, как мне казалось, это отвлекло ее от папы. Она стала ему уделять меньше внимания.

Папа приходил к нам вначале каждый день. Мама его ласково встречала, целовала в щечку, Лешка мне кричал: «Дед Жорюга пришел, иди!» — а я запиралась в ванной и рыдала. Спрашивала у мамы: «Как ты можешь его принимать?» Мама же продолжала спокойно общаться с папой. Они разговаривали, что-то обсуждали, иногда мама чинила ему рубашки.

После его ухода из семьи я долго с ним не общалась, а Алеша дружил с детьми Нины Николаевны. Когда же мама заболела, я обратилась к сыну Нины Николаевны, Мише. И вот ведь какие номера выкидывает судьба — мама умерла на руках у сына Нины Николаевны. Он — замечательный врач и замечательный человек. Я его очень люблю.

Уже после того, как мамы не стало, я вошла в тот дом. Нельзя долго таить злобу, тебя самоё это источит. Сейчас я благодарна всей этой огромной замечательной семье. Я знаю, что папа в надежных руках. Его там любят, о нем заботятся, к нему относятся ничуть не хуже, чем относились бы мои дети.

Я очень ценю папин замечательный характер, его внутреннюю интеллигентность, воспитанность. У него потрясающее качество: он всегда был доступен и одинаково уважительно относился ко всем людям, будь то дворник или министр, рабочий сцены или генерал. В нем никогда не было, и сейчас нет, высокомерия или фанаберии. Это — признак ума, интеллигентности, и они мне очень дороги. Может быть, эти качества ему привила бабушка. Я старалась культивировать их и в себе, и в своих детях. Надеюсь, мне это удалось.

История любви

Рассказывает Нина Архипова

Обычно жены расхваливают своих мужей и говорят, какой он замечательный артист. Я бы очень не хотела быть такой женой. О том, какой Георгий Павлович великолепный мастер, знает каждый, кто хоть раз видел его на сцене или на экране.

Я и до знакомства с ним видела его спектакли в театре. Мне очень нравился его Дюруа в «Милом друге». По-моему, так, как он, никто не смог бы сыграть. Сама актриса, я не понимала, как ему удавалось это сделать. Это даже не мастерство, а что-то высшего порядка, что не поддается анализу.

Но больше всего меня поражает в нем даже не это. Я прожила с ним сорок лет. Все это время я сталкиваюсь не только с его любовным ко мне отношением -он с каждым годом все больше открывается мне как человек редкой доброты, преданности… и незащищенности.

Его Победоносиков в «Бане» и Баян в «Клопе» уже вошли в историю театрального искусства. У него было отточено каждое словечко, оправдан каждый жест.

Когда Плучек ввел на роль Баяна Андрея Миронова, Андрей подходил к Менглету и спрашивал: «Георгий Павлович, можно я буду делать так же, как вы?» Ввод Миронова на эту роль вообще-то кажется мне не совсем оправданным. Спектакль решили «омолодить», но ведь Баян мог бы быть и пожилого возраста. Конечно, это мое мнение, а режиссер, видимо, считал совершенно иначе. Это его право. Но неужели нельзя было подойти к Георгию Павловичу и сказать ему о своем решении? Кажется, это элементарно? Но произошло все совсем по-другому. После отпуска перед открытием сезона мы сидим на сборе труппы в зрительном зале, и вдруг Плучек во всеуслышание объявляет — на роль Баяна назначается Андрей Миронов. Жорик сидит, слова Плучека — как нож в сердце. Как он выдержал, не знаю. Все замерли. Жорик же улыбнулся «блюдечком» и ни слова не сказал.

Он вообще человек, живущий тем, что ему подает сама жизнь. Он не добытчик. Мы его часто эксплуатируем в семье. Если его о чем-то попросишь, он непременно кинется исполнять просьбу. Так же и в театре. Он помогает другим, а для себя не сделает ничего.

Жорик никогда свои дела не устраивал. Никогда не просил себе роль. Никогда не просил за меня. Да я бы этого никогда и не разрешила — просить, чтобы мне дали роль. Мало того, он как режиссер ставил спектакль «Ложь для узкого круга» Афанасия Салынского, где я могла бы прекрасно сыграть главную героиню, Клавдию Бояринову, но он дал эту роль вовсе не мне, а Вере Васильевой.

Какие— то удачи у меня были -я имела успех и в «Доме, где разбиваются сердца», и в «Мамаше Кураж», а спектакль «Кольца Альманзора», где я играла принцессу, был праздником театра. Но наверное, в чем-то он был прав. Наверное, и для Плучека, и для директора то, что я жена Менглета, имеет значение.

Познакомились мы с ним очень давно, еще когда я была артисткой Театра имени Евг. Вахтангова. Потом стали играть вместе в Театре сатиры. Жорик говорит, что он обратил на меня внимание как на женщину в спектакле «Где эта улица, где этот дом…». Меня ввели туда совершенно неожиданно. Внезапно заболела Вера Васильева, которая играла главную роль. Я же этого спектакля совершенно не знала, я его даже не видела. Порепетировать мы не успели. Играли следующим образом — под столом сидела суфлер, а я за ней с голоса все повторяла. Она мне говорила: «Иди направо!» — я шла. Вот так и играла. У Жорика была главная роль, и он все время был на сцене, пытался мне помочь. Я же на него ни малейшего внимания не обращала. У меня были другие заботы. Совсем незадолго до этого умер мой муж Борис Горбатов, и я осталась с двумя маленькими детьми на руках. Жорик мне очень сочувствовал, но как-то по-бабьи, как подружка. Был внимателен — и только.