Ольга Чехова - Мои часы идут иначе

• Название: Мои часы идут иначе
• Автор: Ольга Чехова
• Жанр: История

---

Вилли Эйхбергеру, молодому, с ослепительной внешностью актеру, она как-то говорит:

- Вы-то мне еще нравитесь, молодой человек, да боюсь, что я вам уже нет...

Однажды, фотографируясь с ребенком, который совершенно голый пищит в колыбельке, Адель направляет свой лорнет ему пониже пупка и бормочет:

- Да это мальчик, если мне не изменяет память...

Как-то в полдень она приходит ко мне в гардеробную и утверждает, что наша общая гримерша подвела мне глаза более ярко, чем ее собственные. При этом мои ресницы накрашены голубым, а у Адели - коричневым.

Она вызывает гримершу и начинает кричать на нее:

- Хотите стать корифеем в своем деле? Не возражайте мне. Если хотите, то немедленно озаботьтесь тем, чтобы впредь я выглядела так же, как Мышка...

Я во время этой сцены с чистой совестью ем пироги, которые мне дала с собой мама.

- Что это ты ешь? - строго экзаменует меня Адель.

Я объясняю, что это русские пирожки с капустой, которые мы сами печем дома.

- Скажи-ка, пожалуйста, своей маме, чтобы она пекла и для меня, ведь я так люблю все русское. - Она поднимает очи гор?е и погружается в мечтательные воспоминания: - Если бы ты знала, кто в те времена всё бросал к моим ногам, когда я гастролировала с "Дамой с камелиями", - великие князья, а однажды уж одним-то из них я полакомилась. Я бы и царя не пощадила, думаю, да жаль... жаль, он уже был болен. А вообще - мужчины! Все они трусы, моя дорогая Мышка, все... ну, скажем так: почти все. Я понимаю, почему ты не выходишь снова замуж. А ты знаешь, что Артур Шницлер был моей большой любовью?..

Я замялась.

- Так знаешь или нет? - спрашивает Адель с легкой грозой в голосе.

- Не знаю, - послушно и искренне отвечаю я.

- Ну, - торжествует она, - это была моя великая любовь! Но не спрашивай, чего мне стоило покорить его. Сначала, как это приличествует даме, я ждала его любовных признаний. Я предоставила ему для этого достаточно возможностей: в театре, после театра, но он постоянно избегал оставаться тет-а-тет. Тут я узнаю, что он любит устрицы. Приглашаю его к себе домой, велю подать из ресторана несколько дюжин устриц и много шампанского. Мы наслаждаемся, Мышка, наслаждаемся - устрицами и шампанским... А я флиртую с ним на грани приличий. Часы в гостиной бьют, бьют снова и снова. И что затем происходит, как ты думаешь?

- Полагаю, что господин Шницлер...

- Та-та-та, господин Шницлер, - перебивает меня задетая Адель и неприязненно продолжает: - Артур хватается за новую бутылку шампанского, но тут я перенимаю инициативу. "Сначала марш в постель!" - командую я. И ты не поверишь, Мышка...

Морщинистое лицо Адели разглаживается:

- Это помогло...

Не могу сказать, насколько она привирает или говорит чистую правду, рассказывая свои истории, - об этом, пожалуй, никто не знает, кроме нее самой.

В другой раз она просит меня отвезти ее на прием в министерство пропаганды. У нее нет машины. Обычно она ездит с сестрой на такси, но сестру не пригласили, а Адель одна никуда не ходит из принципа, стало быть, я должна сопровождать ее.

- Эти люди представления не имеют о приличиях, - сердится она.

Итак, мы вместе приезжаем в министерство; Адель, как всегда, закутана в широкие, ниспадающие волнами одеяния, на руке висит огромная вышитая сумка.

Партийные бонзы и кинознаменитости сидят вперемешку. Центром тут же становится она, окруженная благоговейно внимающими и молодыми и пожилыми коллегами. Тема - само собой разумеется - ее великое сценическое прошлое на подмостках "Бургтеатра"...

В этот момент входит Гитлер и начинает, как обычно, сразу же с монолога. Он знает "Бургтеатр" с юношеских лет, с восхищением вспоминает великие спектакли и тут же сожалеет, что в те времена также "добились чести и славы и еврейские актеры". Гитлер намеревается и далее развивать эту тему, как вдруг происходит нечто, чего до сего момента уж точно не случалось: его перебивают!

Адель безмятежно и отчетливо произносит:

- Господин рейхсканцлер, оставим эту тему. Я не желала бы об этом ничего слышать. Но если это вас интересует - и между нами: моими лучшими любовниками всегда были евреи.

Гитлер столбенеет.

Адель поднимается, с достоинством кланяется и спокойно бросает:

- Au revoir*, господа. - Поворачивается ко мне и приказывает: - Отвези меня, пожалуйста, домой, Мышка.

В последний раз я разговариваю с ней в больнице. Она лежит там уже несколько недель с переломом бедра и ворчит на жалкую эпоху, в которой больше не осталось кавалеров:

- Вместо русской икры мне присылают цветы, и взгляни-ка, Мышка: разве они не похожи на кактусы?..

На стене больничной палаты висит белая атласная рубашка с дорогими кружевами - прощальный подарок киностудии, на которой снимался наш общий фильм "Фаворит императрицы". Она носила ее в фильме. Адель любит этот фильм, потому что он напоминает ей о триумфе в "Даме с камелиями". Тогда она играла в похожем дорогом наряде. Она хочет, чтобы в ней ее положили в гроб.

Несколько дней спустя она умирает.

МОЯ ЖИЗНЬ С МАРСЕЛЕМ

Я снимаюсь в Вене.

Мужчина, который наблюдает за съемкой, отвлекает меня. Я сопротивляюсь этому. И что в нем особенного? Ну, хорошо выглядит. Допустим. Многие выглядят хорошо. Затем...

Он чинно приглашает меня поужинать в "Захер". Я отказываюсь. Естественно...

Естественно, я не отказываюсь. А почему бы и нет? Я не знаю. Я в замешательстве.

За ужином Марсель Робинс доказывает, что он незаурядная личность. Беседа его увлекательна, шарм необыкновенный. Я узнаю, что он бельгийский промышленник, и ловлю себя на удивительной мысли. До сих пор, размышляю я, ты существовала для других - для мамы, детей, брата и сестры, друзей, знакомых... Не жертва, конечно же, нет. Но если бы вдруг появился некто, кто живет и трудится только для тебя, кто о тебе заботится и защищает, если бы так было...

Странное чувство.

- Могу ли я засвидетельствовать вам свое почтение в Берлине, мадам?..

Я смотрю на Марселя Робинса - и молчу...

Что же сталось с моими принципами? С моим убеждением, что я не гожусь для брака?

В Берлине Марсель Робинс делает мне предложение. Я отклоняю его.

Я действительно отказываюсь: моя профессия и моя вошедшая в плоть и кровь самостоятельность...

Мама советует мне сказать "да", завести свой дом. Не буду же я вечно актрисой, говорит она и добавляет: "Может, не так уж и плохо иметь возможность при необходимости уехать из Германии, если дела пойдут так и дальше..."

Я размышляю над фразой "...не вечно же быть актрисой"... Это точно. Со времен Голливуда, с тех пор, как я там увидела, что для каждого утром все может быть кончено, я поняла, что стану косметологом. Я уже готовлюсь к получению моего первого диплома в Париже.

Это один момент. А другой?

"...иметь возможность уехать из Германии, если дела так пойдут и дальше..."

Какие дела?

Здешняя политическая сумятица все же должна улечься, все снова должно прийти в норму. Не могут же люди идти против всего света... и кроме того: здесь мы все вместе - мама, дети, моя сестра и я. Мы живем своей жизнью. Я снимаюсь из фильма в фильм, играю в театре, мне никто ничего не диктует. Я могу сниматься и играть то и так, как хочу...

Впрочем, время от времени уже приходится... как-то подлаживаться. Точно. Скажем, на этих смертельно скучных официальных приемах с их удивительно напряженной атмосферой и недоверием, которое испытывают друг к другу почти все. Все чаще хочется отказаться. Чаще - да, но всегда ли?.. Какая женщина не любит поклонения?.. Покинуть Германию?

До сих пор я была счастлива.

Марсель Робинс делает мне второе предложение.

- С женщиной, которую я люблю, я не вступаю в связь, - произносит он и продолжает уговаривать. Он уговаривает так долго, пока я не теряю все свои принципы и не сдаюсь.

Мы поженились в 1936 году.

Свидетели - моя дочь Ада и ее муж.

После регистрации брака мы выпиваем по бокалу шампанского в отеле "Бристоль" на Унтер-ден-Линден.

На вечер в мою квартиру на Кайзердамм приглашены около сорока друзей. Само собой разумеется, пришло, как это у нас водится, гораздо больше. Пришли и русские - для подобного торжества факт немаловажный...

С самого начала атмосфера устанавливается непринужденная и очень скоро даже шаловливая. И почти каждый заклинает Марселя оставить меня такой, какая я есть, и не превращать в настоящую домохозяйку.

Марсель явно чувствует себя чужим среди этого раскованного творческого люда. Моя профессиональная одержимость, о которой так много и при каждом удобном случае говорится в шутливых речах, не очень-то поднимает его настроение. Он держится вежливо, но официально. Вероятно, он прикидывает, а что будет, если он потребует от меня чуть большего внимания к себе.

И неизвестно, куда бы завели его эти мысли, но в этот момент в дело включаются мои русские земляки: они не могут удержаться, чтобы не продемонстрировать русские свадебные обряды, и именно на "живом объекте", на Марселе. Они кладут его на растянутую простыню и трижды подбрасывают в воздух после каждой круговой чарки...