Пьер Вебер - Фанфан-Тюльпан

• Название: Фанфан-Тюльпан
• Автор: Пьер Вебер
• Жанр: Исторические приключения

---

Когда иностранец закончил, Ван-Штейнберг, очень бледная, сказала:

— Вы можете рассчитывать на меня, господин шевалье, ваши приказы будут выполнены от начала до конца.

— Помните, что вы будете щедро вознаграждены! — добавил Люрбек. — Сегодня вечером, в назначенный час, сразу, как получите условный сигнал, вы начнете действовать!

— Не беспокойтесь! Начну.

Пока камеристка Помпадур удалялась и снова усаживалась в карету, Люрбек, который сбросил маску и оказался преступником, готовым осуществить чудовищный жестокий заговор, снова скрипнув зубами и сжав кулаки, процедил:

— Несчастье, трижды несчастье ждет того, кто встанет на моем пути!

Глава XV ФОР ЛЬ'ЭВЕК

Фор ль'Эвек или, как его раньше называли, Фур ль'Эвек — это здание, построенное на месте прежней хлебопекарни, которое последнее время использовалось как тюрьма для комедиантов. В XVIII веке, действительно, для актеров существовала специальная тюрьма, куда, если они осмеливались не повиноваться капризам короля и других великих мира сего, бедняг отправляли поразмышлять об опасностях, проистекающих из неумения или нежелания удовлетворять вкусы вельмож.

Это не был в буквальном смысле мрачный застенок, где содержались в тяжелых условиях те, кто выступал на подмостках. Конечно, комфорт гостиницы там отсутствовал, но и строгости, свойственной дому заключения, там тоже не было, и с вынужденно находившимися там людьми не обращались как с лишенными всяких прав. Заключенные могли свободно собираться группами каждый день в просторных комнатах, в которых стояли большие столы и деревянные скамьи. Там они могли читать, болтая друг с другом, сколько хотели, и даже продолжать разучивать свои роли. Только непослушные и дерзкие помещались в карцер, но начальник тюрьмы, самый добродушный из всего ее персонала, применял эту меру наказания лишь в совершенно исключительных обстоятельствах. Поспешим сказать, что злополучный Фавар вел себя очень тихо, подчиняясь режиму, и лейтенант полиции, желавший, несмотря ни на что, сохранить к себе милостивое отношение фаворитки короля, предоставил ему одну из лучших комнат, где драматург ныне и предавался размышлениям, обдумывая таинственные причины своего ареста. Фавар, чье хорошее настроение полностью исчезло, ломал голову, пытаясь догадаться, кто же отправил его в тюрьму. Он был далек от подозрения, что виновником немилости к нему короля мог быть шевалье де Люрбек, так как ничего не знал о совершенно особом отношении монарха к этому иностранному вельможе, и, после долгих раздумий, приписал безобразное покушение, жертвой которого он стал и которое расценил как грубую шутку дурного вкуса, лишь одному человеку — а именно, маршалу Саксонскому. Он знал, что маршал сильно влюблен в его жену. У Фавара не было сомнений, что могущественный военачальник хотел отделаться от него, и, поскольку каменные мешки вышли из употребления в царствие Людовика Любимого, его просто отправили в Фор ль'Эвек. И Бог знает, сколько времени его там продержат…

И драматург, проницательность которого отнюдь не была равна его таланту, мучимый ревностью и все возрастающим гневом, восклицал:

— Он меня запер здесь, но я за себя отомщу!

Прежде всего, драматург принялся воплощать свой гнев и ярость в слова, создавая в уме целую серию инвектив, обличающих его соперника, в которых он, готовясь к созданию будущих пьес, отводил ему самые смешные и красноречиво уничтожающие его монологи. В ярости он схватил кусок угля из печки и стал рисовать на белёной стене комнаты карикатуру, которая, хоть и весьма непохоже, изображала знаменитого воина. Затем, разъярившись еще больше, стал хватать окружающие его предметы — оловянный кувшин, кружку, подсвечник, собственные башмаки, треуголку, табуретку — и бросать их в нарисованную им карикатуру, сопровождая это проклятиями и угрозами, от которых звенели стекла. Так продолжалось до тех пор, пока он, обессиленный, не упал на кровать, любезно предоставленную ему начальником тюрьмы. Тут им овладело отчаяние. Ужасное подозрение закралось в его сердце и стало терзать его.

— Боже! Хоть бы моя жена не стала его сообщницей! Как ни высока была ее добродетель, как ни искренна была ее нежность ко мне, смогла ли она противостоять авансам столь знаменитого и влиятельного человека? И, если она не уступила ему до сих пор, кто знает, не упадет ли она в его объятья в самое ближайшее время?

Эта мысль оказалась так непереносима, что рыдания стали разрывать ему грудь, и тот, кто так хорошо умел заставить смеяться других, сам плакал, как ребенок, не имея даже представления о том, что в это самое время наш славный Бравый Вояка добивался его освобождения.

А старый солдат не терял времени. Покинув дом госпожи Фавар, он по пути останавливался у разных лавочников. Таким образом, его могли видеть у канатчика Лекабля, под вывеской «Скрипучий канат», на Бурбонской набережной, у Люнеля, оружейника, державшего лавочку за собором Нотр Дам, у Бюто, торговавшего скобяными и древесными товарами под вывеской «Распиловка досок» на набережной Гранд-Огюстен. Затем он прошел по улице Сен-Мишель в кондитерскую, чья витрина предлагала прохожим широчайший выбор разнообразных печеных изделий, и заказал там огромный пирог, настоящую Вавилонскую башню; такой же, подавляя всех своей величественной массой, возвышался на витрине, как собор посреди селения, над румяными воздушными тортами, круглыми ватрушками и кексами, окружавшими его стены; затем, подозвав закрытый экипаж, он втиснулся в него вместе со своими покупками и велел везти его в Фор ль'Эвек.

Подъехав к воротам мрачного здания, он уже приготовился переступить через его порог, но страж загородил ему дорогу, закричав с сильным провинциальным акцентом:

— Куда? Проход запрещен!

— Тихо, тихо, парень! — воскликнул ветеран. — Ты хорошо несешь службу, это правильно. Но когда ты узнаешь, что я приехал навестить моего старого друга сержанта Монкорне, я думаю, ты меня пропустишь.

Вахтенный замялся, но в это время на шум их голосов из двери вышел человек с трубкой во рту и закричал:

— Дьявольщина! Никак Бравый Вояка! Вот это да!

— Монкорне, дружище! — радостно вскричал старый солдат, держа в одной руке огромный пакет, а другую протягивая давнему соратнику.

Тот же, горячо пожав руку Бравого Вояки, объявил сторожевому:

— Смотри, молокосос, перед тобой самый острый клинок Франции!

Ветеран ухмыльнулся в усы, а Монкорне продолжал:

— Ну, старикан, каким ветром тебя занесло в наши края? Ты редко появляешься; после той кружки, которую я выпил с тобой уже давненько в кабаре «Сосновая шишка», я тебя не видел. Как вспомнишь деньки, когда я только начинал военную службу в Венгрии под командой моего крутого капитана… Черт подери! Надо отметить твое появление!

Но Бравый Вояка жестом остановил его излияния.

— Старик, — сказал он, — спасибо, что предлагаешь мне отпраздновать встречу! Но сейчас я пришел к моему другу, заключенному Фавару, — хочу передать кое-что, чтобы слегка скрасить его здешнюю жизнь. Посмотри, какой пирог! Красиво, правда? Он внесет разнообразие в его тюремное меню, и я уверен, что мой друг Фавар — приятнейший из людей, доставит себе удовольствие и пригласит тебя его попробовать.

— Черт! — проворчал Монкорне, — сейчас совсем не время для посещений!

— Да? А я не знал.

— Если бы у тебя хотя бы было специальное разрешение господина главного лейтенанта полиции…

— Послушай, разве так необходимы всякие бумажки для таких старых товарищей по боям, как мы с тобой?

— Да, конечно, но…

— Но — что? Ведь, в сущности, господин Фавар, как и все, кто здесь находится, люди совершенно не опасные, да и не виноваты ни в чем серьезном. Ради меня ты можешь нарушить правило, тем более, что оно и вообще-то ни к чему.

— Ну, ладно, Бравый Вояка, — уступил Монкорне, — если тебе так уж хочется…

И Монкорне прошел в сторожевое помещение, снял с гвоздя тяжеленную связку ключей, висевшую над запачканным чернилами списком арестованных, и, вернувшись к посетителю, сказал:

— Пойдем!

Мужчины, пройдя по длинному коридору, подошли к камере Фавара. Темные коридоры с облупленной штукатуркой здесь не наводили уныния и тоски, так как в камерах отовсюду слышался веселый шум и гвалт. Там были актеры, которые скрашивали себе вынужденный досуг чтением вслух монологов и ролей. Выкрики, пение, громкое чтение вслух колебали ветхие стены необычной тюрьмы. Ветеран, обалдевший от шума, спрашивал себя, не ошибся ли он и не попал ли вместо Фор ль'Эвек в сумасшедший дом; но в это время унтер-офицер открыл дверь, створки которой издавали душераздирающий скрип, и Бравый Вояка, придав соответствующее случаю выражение лица, увидел драматурга, занятого рисованием на стене силуэтов. Его пальцы, странно сомкнутые и держащие кусок угля, придавали этим китайским теням разные формы, и одна из них явно нацелилась откусить нос карикатуре на маршала. Было видно, что Фавар уже пришел в себя и его обычная веселость снова взяла верх.