Мюррей Бейл - Эвкалипт

• Название: Эвкалипт
• Автор: Мюррей Бейл
• Издательство: Эксмо, Домино
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-699-16472-3

Однажды некто Холленд засадил множеством эвкалиптов свое поместье в Новом Южном Уэльсе и заявил, что выдаст красавицу-дочь лишь за того, кто сумеет правильно распознать все сотни разновидностей этого зеленого символа Австралии. И пока один ухажер за другим отсеиваются, случайно встреченный девушкой бродяга рассказывает ей историю за историей — о несбывшихся возможностях, об утраченной любви.

Впервые на русском — ярчайший образец австралийского магического реализма. Готовится экранизация с Николь Кидман и Расселом Кроу в главных ролях.

---

Губки бантиком, кудряшки что проволока. Она еще питала слабость к кашемировым свитерам, уж и не знаю почему. Всегда мне заказывала привезти ей такой, ежели я в соседний штат ехал. Отец ее был государственным служащим, работал в министерстве высшего образования, если не ошибаюсь. Марджори все, бывало, подшучивала над моими эвкалиптологическими изысканиями и усы советовала отрастить. — Мистер Грот рассмеялся. — Задавака еще та! Помню, поспорил я с ней, о чем — не помню, так она мне по физиономии — хрясь!

Однако, в общем и целом, ладили мы неплохо. Несколько лет подряд встречались по нескольку раз на неделе.

В один прекрасный день она возьми да и заяви: «Мне уже под сорок. Ты мне нравишься. Но моя родня считает, мне замуж пора. Во вторник жду окончательного ответа. В противном случае придется мне подыскать кого-нибудь еще».

Вот примерно так она и сказала.

И что мне оставалось? В назначенный вторник мы договорились поужинать вместе. В китайском ресторанчике, если память меня не обманывает, на Хиндли-стрит. Потолковали мы с ней о том о сем. Вообще-то говорил в основном я. А она все на часы поглядывала, спокойно посидеть ни минутки не могла. В какой-то миг мне подумалось, она, того и гляди, из зала выскочит. Я подождал, пока до полуночи не осталось нескольких секунд, и дал ответ. Она разом успокоилась — а затем почему-то разозлилась на меня. А в следующую минуту занялась приглашениями и все такое.

Помню, как ее лицо помягчело. Так и хотелось сказать: а ведь ты ничего себе.

Эллен отвернулась от стены.

— Потом случилась забавная штука. — Мистер Грот скрестил руки на груди. — В тот момент все казалось простым, как дважды два. Это меня один парень в офисе надоумил. Мы с Марджори стали встречаться каждый день. Свадьба — дело такое, с ней хлопот не оберешься. Я повел ее в ломбард, там у них стоит такая банка, доверху полная обручальных колец.

История текла гладко, с паузами в нужных местах. Эллен лежала с открытыми глазами, уставившись в потолок.

Мистер Грот кашлянул.

— Марджори запустила руку в банку и вытащила горсть колец, прям как ириски. Мне казалось, все они одинаковые. Но она-то, похоже, знала, чего хочет. И вдруг, так и не вынув руки из банки, застыла и словно задумалась. «Нет! — Она вдруг оттолкнула от себя банку. — Хочу восемнадцать карат!» Я так и не понял, о чем она. Марджори выбежала на улицу, не оглянувшись, а я остался в магазине, с кольцами.

Эллен лежала с открытым ртом и на него не глядела.

— По-моему, это единственная история на моей памяти — больше ничего такого со мною и не случалось. — Мистер Грот потер руки.

Холленд, честно дослушав до конца, изобразил смешок.

— Восемнадцать карат? Почему не двадцать четыре?

Он уже заметил, что Эллен отвернулась к стене и застыла неподвижно.

— Думаю, ей неплохо бы отдохнуть. — Холленд поморщился. — Ты лучше ступай.

38 CREBRA[67]

Красный железнокор-узколиственник; сплошные существительные, все на полном серьезе. У этого эвкалипта ствол прямой и крепкий, кора бугристая, вроде как вывороченная плугом полоса темно-серой глины засохла, а листья характерно узкие. В справочниках, однако, не описана «плакучесть» листьев (технический термин), то есть листья поникают этаким мерцающим каскадом истинной меланхолии.

Это зыбкое ощущение неизбывной грусти ничего особенного и не значило бы, но дело в том, что красный железнокор-узколиственник — один из самых распространенных на земле эвкалиптов; со всей определенностью можно утверждать, что он заполонил лесистые области Восточной Австралии вплоть до верхней оконечности Квинсленда. Видовое название возвещает об этом сразу же: по-латыни crebra означает «частый», «густо растущий».

А теперь вообразите себе, какой эффект столь широко распространенная меланхоличность производит на массовое сознание. Нужно ли говорить, что именно она читается и отражается в вытянутых лицах наших соплеменников, в удлинившихся подбородках и в словах, образуемых почти незаметными движениями губ, что зачастую фильтруют излишние эмоции. Именно она окрасила в серовато-зеленые цвета наши обыденные байки — и то, когда и как они рассказываются; и даже мифы и легенды — таковы, каковы они есть; это так же верно, как и то, что норвежцы созданы из снега и льда.

В эвкалиптах можно усмотреть ежедневное напоминание о скорбях, разделяющих отцов и дочерей, и о бесстрастном стоицизме природы (который, конечно же, вообще никакой не стоицизм), и о засухах и плавящемся асфальте городов. Каждый поникший листок наводит на мысль об очередной истории про несложившуюся судьбу, или о сухом замечании, или о шутке, от которой мухи дохнут.

Очень немногие эвкалипты — бледные, величественные красавцы, что увековечены на салфетках, почтовых марках и календарях, — искупают общее ощущение меланхолии, задаваемое Е.crebra и некоторыми другими железнокорами. Они привносят луч света на пастбище, на скалистый утес, на городской тротуар: два лососевых эвкалипта на островке безопасности между университетом и кладбищем в Мельбурне! Их всего-то и надо, что несколько штук. И они торжественно возвестят о том, что живо и распространяется дальше: о непрерывном возрождении.

А за параллелями далеко ходить не нужно. Не будет преувеличением отметить, что примечательный мужской инстинкт сто раз отмерить, зачастую ошибочно принимаемый за пессимизм, уравновешивается расцветающим оптимизмом женщин, который — ни много ни мало как сама жизнь, их вечный козырь.

Иллюстрацией в миниатюре может послужить то благоговейное почтение, что женщины питают к цветам: в тот миг, когда женщины поднимают глаза и, признавая свое природное сродство с цветами, принимают букет, почтение это достигает апогея.

39 CONFLUENS[68]

На семнадцатый день Эллен по-прежнему лежала у себя в комнате. Никому так и не удалось рассказать историю, способную вернуть девушку к жизни.

Если на то пошло, история мистера Грота положение дел только ухудшила.

Что до него, он завоевал руку Эллен по всем правилам: отец дышал ему в затылок на каждом шагу. То была впечатляющая демонстрация памяти и стойкости: испытание задумывалось таким трудным, что Холленду и в голову не приходило, будто кто-то способен его выдержать. Если бы мистеру Гроту предстояло все начать с начала, он, того и гляди, пал бы на полдороге. А теперь, при виде исхода совершенно неожиданного, был слишком сбит с толку и слишком честен, чтобы протестовать.

— Сгину-ка я с глаз подальше, — промолвил он — так, чтобы слышала Эллен. И не спеша побрел туда, где ощущал себя как дома среди всего того, в чем лучше всего разбирался, — среди эвкалиптов, во всем их достопримечательном разнообразии.

А Холленд просто стоял и разглядывал костяшки пальцев, что никогда особого интереса не представляли, а вот сейчас казались крупнее обычного. Этого было достаточно, чтобы вызвать мрачный смешок, от которого разом распрямились плечи, и Эллен задумалась, чего такого забавного в ее положении.

Теперь оставалось только ждать. Время, как всегда, ответит на все вопросы, думал Холленд. Все обрабатывается временем. Только это он и мог ответить мистеру Гроту, человеку, к которому он искренне привязался и которого по меньшей мере уважал. Но при первом же слове — «Время…» — он умолк.

Ему многое хотелось сказать Эллен. Однако все так сложно, так невнятно, а ведь дочь так не похожа на него…

Эллен нравилось, когда отец занимал место на стуле. Ночью его сигарета мерцала во тьме; части дома со скрипом подлаживались под понизившуюся температуру, а Холленд снова и снова, невнятным шепотом, то и дело повторяясь, пересказывал печальную историю ее матери, ведь и та тоже угасла, постепенно изойдя бледностью.

Чем больше Эллен слушала, тем меньше она понимала отца. Она знала отца лучше, чем кто-либо другой, безусловно, — и при этом на самом-то деле совсем его не знала. А вот чужака она практически не знала — для эпитета «чужой» были все основания! — но отдавала себе отчет, что знает его лучше, чем родного отца.

Это озарение пришло к девушке, пока она лежала с открытыми глазами; а на озарение накладывался отчетливый образ, портрет с разных ракурсов, под деревьями. И все время Эллен пыталась сосредоточиться на огоньке сигареты в ночи, хотя и он тоже понемногу угасал. Когда же огонек погас окончательно, незнакомец исчез — исчез из имения, перестал быть рядом с нею. Чушь, нелепость! Девушка яростно заморгала.

И все же перед Эллен по-прежнему маячило его лицо и слышался его голос, пусть ей, возможно, и хотелось навсегда прогнать этого человека. Увидеть его снова девушка не надеялась. И никого больше видеть не хотела.

Бледная и отстраненная, она все глубже утопала в простынях и подушках, а ее крапинки, своего рода наркотики, что дурманяще отпечатывались в сознании мужчин и сковывали им язык, — эти легендарные крапинки ныне проступили на первый план и словно бы дисгармонировали и с лицом, и даже с остальными частями тела, такими, как шея и плавно сужающиеся руки; казалось, пятен слишком много и они чересчур темны.