Валентина Ходасевич - Портреты словами

• Название: Портреты словами
• Автор: Валентина Ходасевич
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1987

Валентина Михайловна Ходасевич (1894—1970) – известная советская художница. В этой книге собраны ее воспоминания о многих деятелях советской культуры – о М. Горьком, В. Маяковском и других.

Взгляд прекрасного портретиста, видящего человека в его психологической и пластической цельности, тонкое понимание искусства, светлое, праздничное восприятие жизни, приведшее ее к оформлению театральных спектаклей и, наконец, великолепное владение словом – все это воплотилось в интереснейших воспоминаниях.

---

Ни прополка, ни расчистка дорожек и площадки перед домом не помогали – все зарастало. Тамара Владимировна долго боролась е этим, но сдалась в конце концов.

Если так сложилось, что Всеволод Вячеславович «угомонился» и стал «оседлым», то хоть в природе пусть все, что хочет и может, вольничает и буйствует около него, как в молодости он сам…

На первый взгляд странно расставлены мебель и вещи в его комнате в Переделкине. Но это не случайность – если он менял комнату, то «странности» перекочевывали вместе с ним. Комната служила и рабочим кабинетом и спальней. Вдоль стены с окнами – два одинаковых письменных стола темного полированного дерева. Они завалены бумагами, папками, книгами, а пишет Всеволод Вячеславович сидя или лежа на большом, сколоченном из досок помосте (как у узбеков в чайхане). На стенах – картины, гравюры, литографии.

Халцедоны, сердолики, нефрит, кристаллы аметиста, бирюза, а то вдруг диковины океана – причудливые раковины и похожий на большой окаменевший букет мельчайших цветов белый коралл – привезены из далеких путешествий и красуются в разных местах комнаты. Ее населяют и изощренные произведения древнего искусства Востока. Будды и другие боги и богини, бронзовые фигуры мужчин, женщин и зверей, статуэтки из дерева или слоновой кости. Курильницы, кинжалы, ритуальные ножи… Некоторые из вещей стоят на шкафах, подоконниках, столах, а для некоторых на стенах приделаны полки. Все это вьется и громоздится вверх по стенам.

Он любил яркие краски. В своей одежде часто использовал неожиданные и рискованные для мужчины сочетания цветов. Он умел живописно и красиво по цвету одеть героев своих произведений, особенно женщин, и создать им выгодный по тону фон, что редко удается писателям. (Я имела когда-то храбрость сказать Горькому, что он плохо одевает женщин, а когда особенно старается, то делает их похожими на кресла или портьеры времен Александра III. Алексей Максимович не обиделся, смеялся – ему нравилась моя откровенность. Но все же слегка колюче сказал: «Вот жаль, сударыня, с вами не посоветовался!»)

Незадолго до своей трагической смерти зашел к Ивановым Александр Александрович Фадеев и попросил Всеволода Вячеславовича прочитать главы из нового романа «Мы идем в Индию». Иванов читал эпически просто. Слушая, Фадеев волновался и блаженствовал. Вынимая платок, вытирал слезы смеха и умиления. Смеялся он тенором, громко, неудержимо, по-детски…

Однажды приехали к Ивановым Анна Алексеевна и Петр Леонидович Капицы. Всеволод Вячеславович и Капица нравились друг другу – может, «чудак чудака видит издалека»? Всеволод Вячеславович читал несколько своих заветных рассказов, которые он называл «фантастическими». Особенно поразил и восхитил нас рассказ «Сизиф». Но и другие рассказы были «с волшебством».

Теперь, когда уже нет нашего дорогого друга, мы часто с Капицами вспоминаем его. Мы помним, как щедро делился он с нами своими всегда неожиданными высказываниями, мыслями и рассказами и как после этого нам казалось, что мы приняли какой-то духовный очистительный душ и с нас как бы спадал накопившийся мусор.

Бывают «бездомные бродяги», а он был оседлым, но все же бродягой в помыслах, чувствах и делах своих. Может, надо бы сказать – романтиком? Я не уверена в этом…

Все люди в той или иной мере пристрастны. Всеволод Вячеславович, восхищаясь всем, что создает природа и родит земля, включая и людей, одно любил больше, а другое меньше.

Иногда он мог казаться странным. Когда я чем-нибудь возмущалась, он как-то загадочно начинал улыбаться и говорил: «Ничего! Все будет хорошо! Все будет хорошо!» Однажды я была даже раздосадована, не находя в нем сочувствия и соболезнования, и спросила: «Уж не буддийского ли вы вероисповедания?» На что он, хитровато прищурившись, сказал: «Как хотите – возможно!» – и прервал разговор. Обсуждать с ним и решать душевные или мировые проблемы, по крайней мере мне, не удавалось. Душевных он как-то боялся и не хотел, а мировые умел перевести в план столь мудрого юмора, что вопрос разлетался в прах. Может, я не умела к этим вопросам подойти и они казались ему наивными? Беру вину на себя – хоть и обидно! (Не вину брать, а то, что такие разговоры не состоялись.)

В общем-то, было так: я его иногда стеснялась, да и он меня тоже. Отчего? Так и не поняла. Ведь относился он ко мне очень хорошо, уж я не говорю о том, с каким уважением и любованием относилась к нему я как к писателю и человеку.

Он часто подолгу молчал, но мог быть и блестящим рассказчиком да и оратором – какой найдет «стих». А его рассказы о виденном и думанном в его путешествиях и странствиях – заслушаешься! За дружеским праздничным столом кто произносил самые мудрые и интересные тосты и здравицы? Конечно, Всеволод Вячеславович! Хороши они были и по содержанию, и по форме.

Всеволод Вячеславович очень любил свою семью, но никогда не «воздействовал» даже на своих маленьких внуков.

Бывало, я думала: если бы эта дивная семья Ивановых оказалась на необитаемом острове, они бы не растерялись и не соскучились без людей – до того все они были и едины, и разнообразны. Мысли, знания, интересы были у каждого свои, но каждый сообщал их остальным. А вкусы были едины.

К животным он относился примерно так же, как к растениям, и они льнули к нему.

Помню, был у него довольно большой, но очень трусливый щенок. Надо было видеть, как он умилительно бросался к Всеволоду Вячеславовичу искать защиты – виз-306

жал, просился «на ручки», когда мы в зимние вечера ходили гулять по проспектам Переделкина и вдруг раздастся неожиданный шорох за чьим-нибудь забором, или залает собака, или вдали покажется человек – конечно, страшно! Всеволод Вячеславович расстегивал куртку, брал щенка себе за пазуху и, что-то нежно приговаривая, успокаивал его, а тот благодарно старался облизнуть ему все лицо и блаженно попискивал от наслаждения, одновременно все еще слегка вздрагивая от пережитого ужаса.

Будучи в последний раз в Нижней Ореанде под Ялтой, он полюбил разгуливающих там по парку павлинов. Однажды к его балкону пришло двое, и за неимением другого угощения им предложены были финики. Очевидно, это лакомство им понравилось, и назавтра павлинов пришло уже много. Конечно, они получили щедрое угощение. Но вскоре это вызвало протест администрации дома отдыха. Павлины после фиников сильно загрязняли балкон и всю площадку вокруг – пришлось прекратить эти павлиньи пиры.

Делая передышку в работе, бродил он по Москве один. Заходил в магазины, покупал непредвиденные вещи. Иногда это были произведения искусства, часто старые и старинные книги (все литературные новинки он выписывал для себя и для членов семьи, учитывая интересы каждого). Не будучи чревоугодником, он соблазнялся иногда какими-нибудь экзотическими яствами, а то и просто солеными огурцами, если они в интересной упаковке. Чаи он как-то особо тщательно выбирал – ему нравились зеленые и плиточные. Домой он приносил большие «доски» или «кирпичи» прессованных чаев с выдавленными на них барельефными изображениями китайских башен, городских ворот, пагод и красивых иероглифов. Часто это бывали чаи, которые никто, кроме него, не соглашался пить – очень уж было противно. Он обзавелся и особыми чайниками и кофейниками новейших конструкций и причудливых форм. Приходилось, чтобы ими пользоваться, прочитывать длиннейшие наставления, прилагаемые к этим новинкам. На террасе столовой стояла его «неприкасаемая» белая электроплитка, на которой он варил свои «зелья».

До чего же бывало уютно за утренним завтраком! И летом и зимой на террасе столовой цветы, светло, весело. Хозяева в цветных халатах или пижамах, и чашки, и кастрюли, скатерть, картины и разговоры – все яркое и красивое!

Сзади места хозяина, за длиннейшим обеденным столом, рассчитанным на «сколько бы ни было гостей», произрастает в огромном деревянном ящике фикус, образующий своими ветвями почти беседку. Фикус благоденствует и быстро разрастается, ежегодно разворачивая много молодых отростков и листьев. Поговаривали о том, что вскоре придется проделать дыру в потолке в верхний этаж, в комнату сына Всеволода Вячеславовича – Комы, чтобы фикус мог и дальше не стесняться. А пока некоторые ветви расчалили веревками к стенам и потолку – вероятно, фикус доволен.

Вот очень ясно вижу Всеволода Вячеславовича сидящим под сенью фикуса, углубленным в окружающие его какие-то старые тома книг, которые он прочитывает, готовясь и составляя мало изведанные маршруты вновь задуманного им путешествия. И какой тихий уют разводил он и сообщал всему дому!

Некоторым своим привычкам он неожиданно и по непонятным причинам вдруг изменял, а потом так же внезапно возвращался к ним. То курил трубку, то сигареты, то бросал с абсолютной легкостью на долгий срок курение. То пил вино, то месяцами – не уговоришь! То выходил утром с четками в руках и целыми днями перебирал их, что-то обдумывая, – наверное, важное! Четок было много разных, преимущественно из восточных стран, сделанных из разных камней, янтаря, слоновой кости, из кипариса и вечно благоухающие – из сандалового дерева. Зерна четок были и гладкими, и с причудливыми узорами. А то вдруг надевал на пальцы рук древние перстни, а к вечеру менял их на другие.