Жозе Сарамаго - Поднявшийся с земли

• Название: Поднявшийся с земли
• Автор: Жозе Сарамаго
• Издательство: Махаон
• Жанр: Современная проза
• Год: 2003

«С земли поднимаются колосья и деревья, поднимаются, мы знаем это, звери, которые бегают по полям, птицы, которые летают над ними. Поднимаются люди со своими надеждами. Как колосья пшеницы или цветок, может подняться и книга. Как птица, как знамя…» — писал в послесловии к этой книге лауреат Нобелевской премии Жозе Сарамаго.

«Поднявшийся» — один из самых ярких романов ХХ века, он крепко западает в душу, поскольку редкое литературное произведение обладает столь убийственной силой.

В этой книге есть, все — страсть, ярость, страх, стремление к свету… Каждая страница — это своего рода дверь войдя в которую, попадаешь в душу человека, в самые потайные ее уголки.

Человека можно унизить, заставить считать себя отверженным, изгоем, парией, но растоптать ею окончательно можно лишь физически, и «Поднявшийся» — блестящее тому доказательство,

---

По пути машина заедет в Боа-Ора за арестантами которых возили туда на суд. Все рассчитано и промерен но, загляните-ка в устав: каждая тюремная машина должна использоваться полностью, как говорится, чтоб добро не пропадало, заключенные первыми должны понять, что родина бедна, и, кто знает, не они ли тому причиной. Заедем в Боа-Ора [24] — кое-кто подумает: Ну и названьице! — и заберем тех, кого судят достойнейшие судьи, и все вместе поедем, в компании всегда веселей, жаль только, гитары у них нет, чтобы горю своему подыграть. Жоан Мау-Темпо никогда столько не ездил. Как и любой другой из его мест, кроме сына его, Антонио, который сейчас в солдатах, сколько же его нужда и голод заставили пройти с мешком за плечами, с мотыгой и серпом, с ножом и лопатой, но жизнь всюду одинакова, какая разница, чего где больше: дубов пробковых или обыкновенных, риса или пшеницы, жандармов или управляющих, приказчиков или надсмотрщиков, но это другая история — про добрую шоссейную дорогу, и, если б настали лучшие дни, мы бы ее рассказали. Очень беспокоится родина о своих непослушных сыновьях, окружила их высокими стенами и заботами охраны, да что ж это за несчастье такое, куда ни кинь, всюду где мы, там и они, прокляты они, что ли, с детства, и судьба им такая на роду написана, не от бед охраняют они, этого они не умеют, только и знают, что говорить: Лезь в машину, прогуляемся, или: Проходи, или: Иди вперед, в полицию тебя веду, или: Взял желудь — плати штраф и получай в морду, выучили их этому, разве стали бы они иначе охранниками, ведь никто охранником не родится. Разбирайтесь сами, что здесь размышления автора, а что Жоан Мау-Темпо думал, но все передано совершенно точно, а если есть ошибки, то у обоих поровну. Словесная и бумажная волокита не изменилась со дня своего появления, поэтому не стоит останавливаться на ней, только разве что настанет день, когда можно будет прийти сюда и подробно узнать, какое здесь было обращение, какими жестами указывали, где писать имя над пунктирной чертой, Жоан Мау-Темпо, сорока четырех лет, женат, родился и проживает в Монте-Лавре: Где это? В округе Монтемор. Ну и птичка ты, видать. Жоана Мау-Темпо ведут в комнату, где находятся другие заключенные, пусть спит, если может, а насчет еды потерпи, время ужина прошло. Дверь закрывается, жизнь кончилась. Монте-Лавре — это только сон, бедная глухая Фаустина, нет, мы не скажем, что настал час летучих мышей, сов и сычей, это глупое, суеверное сравнение, некрасивы эти твари, вот их и обижают, а если хотите полюбоваться, то учтите, что нет на свете ничего краше дурака.

Жоан Мау-Темпо проведет здесь двадцать четыре часа. Ему не представится возможности поговорить, но на следующий день к нему подойдет один заключенный и скажет: Слушай, друг, мы не знаем, почему ты здесь оказала но я тебе кое-что посоветую, это тебе на пользу пойдет.

* * *

Тридцать дней заключения — это не календарный месяц. Как бы ты ни считал, какие бы доказательства ни приводил себе, все равно остаются лишние дни, эту арифметику изобрели сумасшедшие люди, начинает человек считать: раз, два, три, двадцать семь, девяносто четыре, вот и ошибся, прошло всего шесть дней. Никаких ж тросов ему не задавали, отвезли в Кашиас, на этот раз днем, чтобы окрестности посмотреть через решетку — это нее равно что на мир глядеть через игольное ушко, потом приказали раздеться, это родина так велит, однажды меня уже заставляли раздеваться доктора из призывной комиссии, годен — не годен, но для этого-то я годен, отсюда меня не прогонят, трясут мою одежду, карманы выворачивают, стельки из ботинок вынимают, знают эти специалисты, где прячут запрещенную литературу, но ничего не находят, из двух носовых платков один у меня забирают, из двух пачек сигарет забирают одну, прощай, моя бритва, но иногда и полицейские бывают невнимательны, не сразу ее сестрицу, обнаружили, а представьте себе, что бы могло быть, если бы я решил покончить с собой. Потом мне читают отходную: Вам запрещаются все сношения с внешним миром, вы не имеете права на свидания, на то, чтобы писать семье, и еще на это и на другое, в противном случае вы будете наказаны. Но однажды, гораздо позже, я получу право переписки и мне передадут чистое белье, руками Фаустины выстиранное и выглаженное, слезами ее смоченное, как сентиментальны эти люди, до сих пор не пересохли у них источники соленой влаги.

На двадцать пятый день заключения, в три часа утра, Жоана Мау-Темпо разбудил охранник, вот уж действительно — спал плохо, а проснулся еще хуже, — открыл он дверь камеры и сказал: Мау-Темпо, вставай и одевайся, сейчас ты отсюда уйдешь. Что он такое сказал, мне велят выходить, на свободу выпустят, безудержное воображение у этих несчастных, всегда придумывают либо самое худшее, либо самое лучшее — это от характера зависит, — и этот вот в крайности бросается, только бы его не убили. Его ведут вниз, где ждет легаш со злой мордой, и охранник издевательски говорит: Вот тебе дружок, прогуляетесь с ним. Подозрительны эти словечки, ихние прогулочки нам уже известны, никого они не обманут, но все время повторяют одно и то же, ничего другого они, верно, говорить и умеют, иногда только чуть-чуть меняют свои шуточки: Иди вперед, покажешь дорогу ефрейтору, вот что пролаял Жоану Мау-Темпо легаш. А охранник из Алжубе, видать шутник, не сказал бы он иначе в такое время и в таких печальных обстоятельствах: Счастливого пути. Когда-то человек говорить не умел, но надо было ему как-то свои мысли передавать, он и выучился, однако иной раз пользуется речью во зло, а есть такие слова, что стоят очень дорого в зависимости от того, кто и зачем их говорит, как в этом случае: Счастливого пути, а ведь известно, что путь счастливым не будет, звери и то добрее друг к другу, хотя и не умеют говорить. Легаш ведет меня по пустынным улицам, что за чудесная ночь, хоть в узком коридоре домов видно только небо, слева от меня собор, справа — маленькая церковь святого Антония, а дальше не большая и не маленькая церковь святой Магдалины, я иду под защитой небесных сил между храмами, и, наверное, поэтому так спокойно разговаривает со мной мой легаш: Не говорите никому, что я вам сказал, но дело ваше очень серьезное, ваше имя назвал один ваш товарищ, вам лучше всего признаться, так вы быстрее к семье вернетесь, запираясь, вы ничего не выигрываете. Это улица Святого Николая, а га — Святого Франциска, помогите мне, святые, если вы здесь: Я не понимаю, о чем вы говорите, сеньор полицейский, я ни в чем не виноват, всю жизнь я работал, с самого рождения, во всем этом я не разбираюсь, один раз меня арестовали, но это все уже давно было, с тех пор я никогда не занимался политикой, кое-что из сказанного было правдой, кое-что, но Жоан Мау-Темпо от своих слов не отступит, в словах хорошо то, что их можно держаться, как привычного пути по камням через реку, внимательно следя, куда ступаешь, ведь вода так быстро мчится, что в глазах рябит, осторожнее! Это место Жоан Мау-Темпо знает — спуск с двумя рядами электрических огней, как только прошли его, легаш прогавкал: Вот мы и на месте, увидишь, что теперь с тобой будет, такой-сякой, от этих слов содрогается ласковое утро, в деревне их не употребляют. Жоану Мау-Темпо кажется, будто силы его покинули, — двадцать пять дней он провел в камере почти без движения: из камеры в уборную, из уборной в камеру, вот и все, а в бедной его голове кружились мысли, он пытался связать все нити воедино, но они рвались от тревожных забот, и после это-го дорога пешком показалась ему очень долгой, хотя ни в какое сравнение не шла с теми расстояниями, которые преодолевали его ноги в родных местах, и вдруг он пугается, что не выдержит, скажет, что знает, и даже то, чего знать не может, но он услышал голос заключенного из Кашиаса: Слушай, друг, мы не знаем, почему ты тут оказался, но я тебе кое-что посоветую, это тебе на пользу пойдет. Настало время вспомнить эти советы, и последние метры он проходит словно во сне, он уже вошел и поднимается по лестнице, снова второй этаж, никого здесь нет, тишина нагоняет страх, третий этаж, четвертый, пришли, здесь ждет Жоана Мау-Темпо его судьба, она хромая, у судьбы есть большой недостаток: она ничего не делает, она ждет, нам самим приходится все делать, например учиться говорить и молчать.

Через несколько минут после того, как Жоана Мау-Темпо втолкнул в кабинет стоявший там на часах легаш, дверь рывком отворилась, и вошел хорошо одетый господин, только что выбритый и благоухающий лосьоном и бриллиантином, он жестом приказал караульному выйти и раскричался: Из-за этого канальи, из-за этого чертова коммуниста я сегодня на мессу не попаду! Рассказываешь чистую правду, и никто не верит, но это истинная правда, может быть, на благочестие нравов оказывает влияние соседство церквей, и по дороге из Алжубе мы их видели, и церковь Святых Мучеников тут рядом, поблизости и площадь Двух Церквей, Богоявления и еще одной, черт ее знает, как она называется, падре Агамедесу здесь понравилось бы жить: он бы выслушивал исповеди инспектора Павейи. впавшего в гнев из-за пропущенной мессы, — значит, у него нет собственного капеллана, — а теперь, чтобы полностью закончить воображаемую картину, представим себе, что Жоан Мау-Темпо сказал бы: Сеньор, не пропускайте из-за меня мессы, если хотите, я пойду с вами. Никто этому не поверит, и сам Жоан Мау-Темпо не будет знать, почему он так поступил, но нам некогда изучать, как ведут себя люди мужественные и ни в чем не виновные, инспектор Павейа не оставляет нам на это времени: Негодяй, сволочь, гад, мерзавец. Простите, падре Агамедес, но он так и сказал, я тут ни при чем. Заткнись, а то полетаешь у меня на трапеции. Жоану Мау-Темпо неизвестно, что это за цирковой снаряд, но он видит, что инспектор Павейа [25] — какое же у него неподходящее имя, если вспомнить, как обнимаешь сноп пшеницы и прижимаешь его к груди, — направляется к столу и выхватывает из ящика пистолет, дубинку и толстую линейку. Он меня убьет, думает Жоан Мау-Темпо, а тот говорит: Видишь, это для тебя приготовлено, если не расскажешь все, и заруби себе на носу, отсюда ты не выйдешь, пока все не выложишь, стой, не шевелись, пальцем не смей двинуть, а пошевелишься, пеняй на себя.