Габит Мусрепов - Улпан ее имя

• Название: Улпан ее имя
• Автор: Габит Мусрепов
• Издательство: «Жазушы»
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1982

Роман «Улпан ее имя» охватывает события конца XIX и начала XX века, происходящие в казахском ауле. События эти разворачиваются вокруг главной героини романа – Улпан, женщины незаурядной натуры, ясного ума, щедрой души.

«… все это было, и все прошло как за один день и одну ночь».

Этой фразой начинается новая книга – роман «Улпан ее имя», принадлежащий перу Габита Мусрепова, одного из основоположников казахской советской литературы, писателя, чьи произведения вот уже на протяжении полувека рассказывают о жизни степи, о коренных сдвигах в исторических судьбах народа.

Люди, населяющие роман Г. Мусрепова, жили на севере нынешнего Казахстана больше ста лет назад, а главное внимание автора, как это видно из названия, отдано молодой женщине незаурядного характера, необычной судьбы – Улпан. Умная, волевая, справедливая, Улпан старается облегчить жизнь простого народа, перенимает и внедряет у себя все лучшее, что видит у русских. Так, благодаря ее усилиям сибаны и керей-уаки первыми переходят к оседлости. Но все начинания Улпан, поддержанные ее мужем, влиятельным бием Есенеем, встречают протест со стороны приверженцев патриархальных отношений. После смерти Есенея Улпан не может больше противостоять им, не встретив понимания и сочувствия у тех, на чью помощь и поддержку она рассчитывала.

«…она родилась раньше своего времени и покинула мир с тяжестью неисполненных желаний и неосуществившихся надежд», – говорит автор, завершая повествование, но какая нравственная сила заключена в образе этой простой дочери казахского народа, сумевшей подняться намного выше времени, в котором она жила.

---

Есеней, посмеиваясь, наблюдал за ними, и обратился к Шынар:

– Е-гей!.. Твой Мусреп – и не сибан совсем, а туркмен… Для тебя, Шынар, свободны все самые почетные места у сибанов. Ты даже не обязана почтить поклоном этих стариков!

Самый старший из всех, с белой, как снег, бородой, остановил хозяина:

– Пусть и в шутку, а так не говори, Есеней. На моих глазах было – наш аксакал Беспай не даром отдал старшую невестку пришлому туркменскому джигиту. За его храбрость отдал… А родной отец Мусрепа – молодым совсем – сложил голову, защищая сибанов от калмыков. Ведь кто только не приходил на нашу землю! Да, Еламан был батыр… Кому еще – из сибанов – насыпали такой курган, с гору высотой? Самый высокий – над прахом Еламана, да почиет он в мире!

Есеней поднял руки:

– Ойбай, Баке… Я сдаюсь!

Больше никто ничего не успел сказать – в юрту вошел тот, о ком шла речь, – Мусреп. Он с порога поклонился всем, а Улпан и Несибели поднялись при его появлении. Несибели он пожал руку обеими руками, а Улпан обнял и поцеловал в лоб.

– Как он смеет этот Туркмен! – разыгрывая ревность, закричал Есеней.

Мусреп, не обращая на него внимания, сказал:

– Да принесет твой приезд всем нам счастье, Улпанжан… – Потом повернулся к Есенею: – Не твоя забота… Сиди себе… Сиди спокойно!..

Старики одобрительно прислушивались к ним. Мир и согласие в доме. Мир и согласие между друзьями. Так лучше и легче жить на этом свете людям.

– Садись повыше, – пригласил Мусрепа Есеней.

– Нет, мое место будет рядом с Несибели, сватьей.

– Послушай! – возмутился Есеней. – Ты не сошел с ума, пока ездил вдали от нас? Улпан ты называешь сестрой, а ее мать – сватьей. Как это понять?..

– Как хочешь, так и понимай, – сказал Мусреп и уселся рядом с Несибели.

Он справился о здоровье Артеке, вздохнул, что старик не смог приехать на свадьбу единственной дочери… Несибели передала его просьбу – сам-то Мусреп здоров, пусть приедет его навестить. Мусреп пообещал – когда переберутся на джайляу к озеру Кайран-коль, их аулы станут на противоположных берегах, вот тогда…

– И Шынар возьмешь с собой. И мы поедем, – сказала Улпан.

Мусреп усмехнулся ее решительности:

– Золотой уздечкой взнуздан Есеней… – вывел он первую строку, но, видимо, решил, что всю песню не вытянет, тут же закончил, направив острие второй строки на самого себя: – А ты, Мусреп, тоже не грызи удила, остепенись!

Он обладал слухом, мог воспроизвести услышанную мелодию, сам сочинял кюи, а голосом его бог не наградил. Потому Мусреп и пропел всего две строчки, заменив имена в известной песне.

Самая белая борода была у Бакберды, но он нисколько не утратил вкуса к живой беседе, к людям…

– Я смотрю… – сказал он, – смотрю – вам обоим к лицу золотые уздечки. Я радуюсь… Один из вас взял в жены дочь Артыкбай-батыра, другой – дочь Шакшак-бия. Стало быть, аллах не оставляет своими милостями род сибанов. Будьте благоразумны, пусть не изотрется золотая узда… – Он простер над ними ладони и благословил молодоженов.

Весело и благожелательно был настроен сегодня суровый Есеней.

– О, аксакал! – сказал он. – Что мне теперь делать? Лучше бы свои слова вы обратили к одному Мусрепу. А вы с ним вместе взнуздали и меня.

– А так и надо, Есеней, тебя надо первого. Я никогда не слыхал, чтобы Мусреп хоть мальчишку щелкнул по лбу.

– Зачем же тогда ему узда?

– О боже мой! Келин, которую он привел в наш аул, мне понравилась. Про него я сказал так, чтобы она никогда не встречала меня с нахмуренными бровями.

Старик поднялся. Он был в тех летах, когда подолгу не засиживаются за самым достойным дастарханом, за самой доброй беседой.

Улпан тоже встала проводить его. Из меховых шуб и кафтанов, развешенных в ряд на стене, выбрала один – с золотым шитьем – и набросила на плечи старика.

– Да сбудутся ваши пожелания, ата…

За ним поднялись и другие старики.

После их ухода Улпан вернулась на свое место и шепнула:

– Шынар… Ты дочь Шашкак-бия?..

– Да ну… Потом расскажу.

Мусреп обратился к Несибели – они с самого начала так и сидели рядом:

– Сватья, послушай… Когда той кончится, ты ни к кому не заходи. К нам – к первым. – Мусреп коротко взглянул на Шынар. – Вот она велела пригласить – только так, с таким твердым условием. А Улпан она пригласит сама.

– Она уже пригласила, только я не успела сказать Есенею.

– Разве недостаточно, что она пригласила тебя. Я не отстану, – сказал Есеней.

Кумыс они пили уже давно и напились досыта. Пришло время для самовара – самовар, начищенный до блеска, пыхтящий, как конь после долгого бега, внес в большую юрту молодой джигит, один из тех, что прислуживали в юрте Улпан на берегу Тобола. На дастархане появился чайный сервиз с позолотой – Улпан купила его на ярмарке, – зазвякали чайные ложки, сахар не насыпали навалом – сахар был в сахарницах, в вазочках – янтарный урюк и темно-лиловый, почти черный, изюм.

– Я хоть один час посижу спокойно, ты разливай чай, – попросила Улпан и отодвинулась, давая место Шынар.

После ухода стариков Мусреп сразу принялся распоряжаться:

– Сватья, ты садись вот сюда, на почетное место. И не вставай, кто бы ни пришел! – Он не успокоился, пока Несибели не пересела, и еще поддел Есенея: – А ты и у себя в доме хочешь остаться знаменитым бием, самим Есенеем? Ты же зять, должен проявлять учтивость…

– Покарай тебя аллах, что ты не оставишь меня в покое! – возмутился Есеней. – Ведь когда они пришли, на почетных местах сидели наши аксакалы, не мог же я прогнать их. Послушай, Улпан, я начинаю плохо думать. Что такое есть между вами? Почему ты разрешаешь ему отплясывать у меня на голове?

– Между нами? Есть между нами… – Улпан нарочно говорила медленно, загадочно. – Есть… Я Мусрепу – сестра, а мне Мусреп – старший брат, единственный, какого у меня за всю мою жизнь не было.

Мусреп, пока она говорила, сел между Есенеем и Несибели:

– Понял? Если понял, не забывай никогда. Я – такой человек, которого ты должен уважать не меньше, чем самого Артеке.

– Хорош у меня кайнага… – хмыкнул Есеней.

– Какой есть, другого не будет… – незамедлительно откликнулся Мусреп. – А ты, Улпан?.. Не видела, за кого замуж выходишь? По наивности дала согласие?

Улпан улыбалась, а Есеней поднял руки:

– Видишь – руки у меня кверху… Молчу! Я больше – не Есеней и не хочу быть Есенеем!

– Нет, Есеней, – возразила Улпан. – Не поднимай руки. Тебе рано отказываться от своего имени. Подожди! До конца нашего тоя ты будешь Есенеем. А потом?.. Я?.. Но тогда берегись. Если ты что-нибудь не так решишь, как бий, я – я буду пересматривать твои решения…

Есенею никогда не приходилось слышать столько выпадов против себя. Может быть, поэтому и нравилось ему – не возражать, а отшучиваться:

– Ты слышишь, Шынар? Ты слышишь их? Из твоей юрты, из моей юрты – оба дыма соединяются в один дым… Ты пустишь меня в свой дом, если я вечером приду и скажу: айналайн, борода у меня мокрая от слез, Улпан подняла на меня плеть, избила… И еще я скажу: у меня не осталось никого, кому бы я мог пожаловаться на свою судьбу… Кроме тебя…

Шынар хотелось ответить – пущу… Есеней все это говорит не только для нее, но и для Улпан, чтобы Улпан поняла – ее подруга вошла сестрой в их дом, и сам Есеней, не обращая внимания на перешептывания, может разговаривать с ней, как со своей, как с родней.

Улпан поняла это и благодарно засмеялась.

А Шынар все еще сомневалась. Сам Есеней?.. Есеней-бий? В ауле у себя – далеко отсюда – Шынар не раз слыхала, что человек, носящий это имя, нравом крут, временами бывает жестоким, что лицо у него рябое, лицо, не знающее улыбки. Она слышала и другое… Воры, разбойники, по ночам угоняющие конские табуны, к обычной молитве добавляют: «О алла! Сохрани… Не дай попасть в руки Есенея…»

Сейчас, казалось ей, говорили про другого Есенея… И, до сих пор не смевшая поднять на него глаза, Шынар взглянула, но сказать ничего не сказала, только улыбнулась.

Есеней настаивал:

– Шынаржан… Ты молчишь… Почему? Неужели этот Туркмен усмирил и тебя, как усмирял самую непокорную лошадь в табуне? Ты не ответила – пустишь меня к себе или не пустишь?

Шынар ответила:

– Пущу или не пущу? Пущу, наверное… Я не оставлю вашу жалобу без внимания. Возможно, и сумеем удовлетворить вашу просьбу, – подражая голосу бия, выносящего решение, сказала она.

Есеней довольно закивал и обратился к Мусрепу:

– Слушай, Туркмен, они не случайно с первого взгляда узнали одна другую!

А сама Улпан на время замолкла, прислушивалась к разговору.

У казахов только за чаем можно спокойно и не торопясь говорить друг с другом. Пока мясо на дастархане – не до разговоров! Надо сперва глазами выбрать на блюде кусок получше, потом – успеть ухватить его вроде бы случайно… Глаза, руки, рот не бывают свободными. И уши закрыты для любого, самого умного, собеседования.