Наталья Галкина - АРХИПЕЛАГ СВЯТОГО ПЕТРА

• Название: АРХИПЕЛАГ СВЯТОГО ПЕТРА
• Автор: Наталья Галкина
• Жанр: Современная проза

НАТАЛЬЯ ГАЛКИНА. Архипелаг Святого Петра. М., “Текст”, 2000, 333 стр. Книга петербургской писательницы Натальи Галкиной — это по сути своей роман-путешествие по сорока с лишним островам, составляющим архипелаг, на котором расположился всем нам знакомый город Санкт-Петербург. Однако сколько бы мы с вами ни бродили по его проспектам и набережным, сколько бы ни вглядывались в силуэты прославленных дворцов и соборов, нам не удастся увидеть здесь то, что увидели герои этой книги — молодой человек Валерий (в будущем видный искусствовед) и красавица полуяпонка Настасья. Ибо у них двоих, как у всех истинно любящих, особое зрение, обостренный слух, нечеловеческая прозорливость, дар видеть, слышать и замечать то, чего не видят, не замечают все остальные люди. Забегая вперед, можно отметить, что в тот момент, когда Валерий в конце концов отказывается от своей любви, мир вокруг него мгновенно тускнеет, исчезает волшебство, и ничто — ни сознание выполненного долга, ни пришедшая к нему известность — заменить этого не может. “Теперь, — признается Валерий, — я отличаю людей любящих и любимых от прочих, первым дано понимание мира”. Мир, такой, каким его видят путешествующие по невским островам влюбленные — на речном трамвайчике, на катере, на ялике, на надувной резиновой лодке, на автобусе, пешком, — хранит в своей слоистой сущности события и персонажей ушедших эпох и, когда появляются достойные зрители, демонстрирует свои возможности, доставая все, что нужно, словно фокусник из пустого ящика. Время от времени в районе островов появляется длинноволосый мужик с диким взором, одетый в драную окровавленную рубаху, в котором без труда узнается Григорий Распутин. На прогулке возле Новой Голландии влюбленная пара сталкивается мимоходом с грубым матросом, который оказывается знаменитым “матросом Железняком”, украсившим палец краденым бриллиантом. На Крестовском острове навеки поселилась тень последнего польского короля Станислава Августа Понятовского. Ведь именно здесь проходили когда-то его встречи с будущей Екатериной Великой. На другом острове, называемом Овчим, в ночной мгле вырастает перед путниками “Подзорный дворец”, возведенный Петром, со ступенями, уходящими прямо в воду, с таинственной карлицей, хранительницей царских покоев. По невским волнам плывет удивительный железный остров, когда-то построенный англичанином Бердом по велению Петра Первого. На его палубе наши путешественники видят гуляющих среди железных деревьев четырех девушек и мальчика в матроске. Через мгновение их место займет сам отец семейства, царь Николай Второй, непринужденно беседующий с Матильдой Кшесинской. Вблизи Пулковских высот, возле фонтана, сооруженного архитектором Тома де Томоном, собираются на водопой ведьмы — любительницы палиндромов, а где-то в Коломягах чухонка Марья Павловна разводит чудный сад, подозрительно смахивающй на райский. Кроме призраков царственных и именитых острова невской дельты наводнены еще и духами вполне простонародными. В большом количестве здесь встречаются так называемые “переведенцы”, “подкопщики”, “деревенщина”. Тени всех тех рыбарей, косцов, лесорубов, которые в давние времена заселяли побережье. Окутанные вязкими речными туманами, заливаемые дождями, носимые ветрами вместе с охапками древесной листвы, островные призраки чувствуют себя в здешних краях вольготно. Неспроста автор предупреждает читателя: “Предметы, все детали бытия архипелага Святого Петра, обратимы, неуловимы, исполнены колдовства, играют в множества, двоятся, троятся, дробятся, сливаются, теряются то появляясь, то исчезая. Будьте внимательны на островах архипелага...” Однако нам, живущим в так называемую эпоху технического прогресса, вряд ли грозит встреча с чем-либо подобным. Ибо у нас нет пропуска на острова, где чувствуют себя как дома Валерий и Настасья. Ведь любовь в нашей сегодняшней литературе порядком выцвела, устремилась в сторону скабрезного анекдота или же холодных метафизических рассуждений. Но автору “Архипелага Святого Петра” нет дела до того, что пишут и что исповедуют другие. У самой Натальи Галкиной хватило отваги рассказать о любви, преображающей мир, счастливой и горькой. И написать по-настоящему обаятельную книгу. Галина КОРНИЛОВА.

---

– Мы должны стать не сновидцами, - задумчиво произносит он, - а самим сном наяву, - и добавляет, удаляясь: - И жить по ту сторону новшеств и перепевов.

А я продолжаю медленно идти по тропинке сада коломяжской чухонки, и трава за травою возникают предо мною, словно вся зелень мира. Чернушка, найденная на берегу реки, сомкнувшей волны над утонувшим Фридрихом Барбароссой, трава-фея, дева лесная, простоволосая невеста, Nigella, простоволосая невеста Нигелла, любительница чернухи, которую англичане считают обычным дьяволом в кустах. На языке цветов букет чернушек означает конец любви. Брось под окно горсть черного тмина, чернушки, Cheveux de Venus, Венериных волос, никогда не срывай и не срезай выросших из этой горсти семян цветов, слышишь? Никогда! Пусть им радуются шмели. Спорыш, растущий всюду, в любой трещинке, щербинке, на тропах и дорогах под ногами, в дюнах, где не боится он соленой воды приливов (спорыш, так прекрасно затворяющий солоноватую нашу кровь), на футбольных полях и взлетных полосах аэродромов. Спаси меня от чахотки, спорыш, а я уж постараюсь не путать тебя с крыжником. Давай поженимся, дорогая, и ты будешь мыть в нашем доме посуду после ужина охапкой спорыша или хвоща, ибо в них есть кремниевая кислота, свежесть лесов, соль волн. Цикорий, дозорный дорог, страж, оборачивающийся при желании невестой солнца, травести, а также заколдованной девой, ждущей жениха-солдата! Цикорий, с армейским упорством выживающий на известняковых почвах кюветов и обочин, твои белые, красные, голубые, розовые цветы мерцают со дна моего кофейка, который стану пить под старость вместо забористых тропических зерен «Арабики» и растворимого пороха «Чибо» и «Пеле». Космополит-цикорий, сознайся, какой мореплаватель превратил тебя невзначай в обитателя всей Земли из скромного обывателя Старого Света? Подснежник, украшение последнего сугроба, поздняя любовь снега, малютка, вырабатывающий тепло и ускоряющий таяние влюбленных в него кристалликов готовой к новой метаморфозе воды. Муравьи растаскивают семена подснежников по лугам, где через несколько лет проросшие из семян стрелки луковок восславят белыми ранними цветами муравьиное племя. Первоцвет, Primula elatior, волшебная трава, раздвигающая скалы, в которых спрятаны сокровища, открывающий весну Clavis sancti Petri, ключ святого Петра, оброненный на землю небесный ключ! Именно первоцвет должен быть главным цветком нашего архипелага. на гербе его красоваться. Первоцвет лечит от кашля, прогоняет простуду; нелишне упомянуть, что с одиннадцатого по четырнадцатый век его использовали для изгнания беса, что для наших жителей особо актуально. Медуница, любимая героиня гербария средневекового доктора Маттиоли, тоже помогающая от кашля и откликающаяся на имя Pulmonaria. А вот и чистотел, вечный спутник акаций, излюбленная алхимиками ласточкина трава, Herbe aux hirondelles, дар небесный, желтомолочник, желтушник, чьим змеиным оранжевым молоком выводят мальчишки бородавки. Незабудка, лазурь горняя, помни меня, любовь моя, Forget-me-not, Souviens-toi-de-moi, герб Генри из Ланкастера, мышиное ушко, Myosotis, Myos ota, ушко волшебной мышки, притаившейся у ног Аполлона, вхожей в земной и неземной мир, легко пересекающей их нейтральную полосу. Зверобой, чудное растеньице, которое в деревнях добавляют в солому сенников, дабы запах зверобоя охранял детей от испуга во сне, отгонял кошмары. Прекрасное средство от демонов (о чем свидетельствует одно из названий зверобоя - Fuga demonum) и от недугов. На соке стебелька гадали девки на милого: любит? не любит? Не советуют знающие люди пить настой и отвар от зверобоя в солнечные дни, он вызывает светобоязнь. Зато в ненастье нет лучше лекарства. Чем это ты красишь занавески, пейзанка, пастушка? Они такого дивного оттенка. Красной краскою из зверобоя, именуемой «кровь святого Яна», охотник. Водосбор, Aquilegia, растение эльфов, которое следует преподносить богине языческих небес; обладает магической силой, оберегает от порчи, сглаза, наговора, символ штата Колорадо, звавшийся в средневековые времена Alleluja и считающийся цветком святой Троицы. Кипрей, иван-чай, солнцелюбивый хозяин обезлесенных пространств, приполярный родич мисс фуксии и мудрого граната, кипрей, чьи отцветающие лужайки напоминают вспоротую перину, - пух переносит ветер; из кипрея северо-восточные азиаты варят свой чай. Аконит, волчий мор, который император Траян запретил выращивать в садах, Likoktonus Диоскорида, мечта убийц и самоубийц, чьим ядовитым соком натирали наконечники стрел и копий галлы и германцы, который так помогает от невралгии. Ландыш, Konvallaria, лилия долин, Lily of the Valley, цветок богини любви, приносящий счастье; плоды ядовиты; даже вода в вазе из-под ландышей ядовита. Заросли ландыша-бродяги, ландышевые лужки за несколько лет переходят с места на место. А не испить ли нам валерьянки с ландышем, о моя лилия долин? Моя лилия долин возникла на пороге маленького домика, сопровождаемая чухонкой и ее погрузившейся в молчание лайкою, и помахала мне рукой. Повинуясь, я пошел, слегка петляя, по одной из тропинок, чуть приостанавливаясь и запинаясь на пересечении ее с другими тропками, вычисляя как любитель журнальных головоломок нужную мне траекторию, способную привести меня к крылечку.

Идя, я сутулился, поднимал плечи, сдвигал брови, стараясь казаться старше, как всегда старался, оказавшись вместе с Настасьей в каком-нибудь, все равно в каком обществе.

– Марья Павловна, это Валерий, - сказала Настасья, с несколько озабоченным недоумением наблюдая мои ужимки. - Валерий, это Марья Павловна, наша давнишняя знакомая. Знали бы вы, как я ее люблю. Она сущее чудо.

Настасья говорила мне «вы» для конспирации. Я поцеловал хозяйке ручку - неожиданно для себя, вышло даже и не развязно, а вполне естественно и легко. Чухонка, кажется, была польщена столь светским политесом. Не дав ей опомниться, я сказал:

– Охотно верю, хозяйка такого сада и должна быть чудом. Каков сад, таков и садовник. А я в жизни своей не видел такого сада. Право, Мария Павловна, я хотел бы превратиться в крошку-домового, хоть в банника, гулять по тропинкам, огибать валуны, рощи маргариток, охапки бессмертника, фиалковые леса.

Настасья с нарастающим удивлением слушала меня и на меня смотрела.

– Не исключено, - продолжал я, вдохновленный их вниманием и интересом (всех троих: Настасьи, Марьи Павловны и молчаливой лайки с умной мордою), - что вошел бы во вкус, сварганил бы себе игрушечную лопату по руке и ночами копал бы для вас арыки, витиеватую оросительную систему, а для себя еще и мостики через них перекидывал. Я только об одном бы и жалел: что у вас нет в саду крошечных сосен, искусственно замедленных в росте и повторяющих в миниатюре взрослые дерева, как в китайских и японских палисадничках.

– Посему нет? - промолвила садовница. - Итемте, покашу. Вон там, са яблонями. Меня наусил Настин мама. Он хорошо коворил по-русски. Мой мама тоже хорошо коворил по-русски. А моя папа совсем не коворила.

Моя поразила способность Марьи Павловны за долгие годы жизни в русской среде остаться при акценте. Тем же поразила, помнится, одна француженка, приехавшая из Франции в 1912 году; в 1960-м, живя и здравствуя, пережив блокаду, счастливо миновав лагеря (да за один акцент могла убыть в ватнике на гастроли в солнечный Магадан в роли шпионки!), она говорила: «Алла Тарас карашо играль Анна Каренья», «эль» и «эр» произнося в полном соответствии.

Окончательно завоевал я расположение Марьи Павловны способностью отличить чернушку от цикория, белый налив от ранета и рабатку от грядки.

К чаю выставлены были три заветных варенья для почетных гостей: земляничное, морошка, большое ассорти. О земляничное, прибывшее на неопознанном летающем блюдечке с голубой каемочкой с земляничных полян, где время детства замерло, где в роли Спящей Красавицы пребывает бабочка-эфемерида! О морошка, предсмертное желание поэта. И ассорти, трактат обо всем, где попадаются среди ягод и листья: смородиновый, вишневый, дубовый. Последний, видимо, предлагает вспомнить о дубе, поддерживающем небесный свод, являющемся центром мира, о дубе, чья крона переходит в звезды, в чьих ветвях вьют гнезда сотни птиц, русалка заплетает косички а-ля узбечка, спят ведьмы, задремавшие на лету и уткнувшиеся в листву, гуляют мыши, дразнящие кота, давно освоившего основы эквилибристики без Куклачева; под дубом, как водится, спит метафорический человек в образе басенной свиньи, утомившейся на ниве порчи корней дуба, подрывания корней основ мироздания, уткнувший сонное рыло свое в трюфели.

Явился и натуральный кот, нагло влез на стол.

Чухонка гладила кота, вычесывая его рыбий мех деревянным гребнем; в зубьях гребешка бились искры, моделировал кот огни святого Эльма. «Ну сто за кот, настояссий конь!» - приговаривала хозяйка. Хваленный конем кот победоносно обращал к нам мурло свое, включив песенную мясорубку.