Малькольм Брэдбери - Обменные курсы

• Название: Обменные курсы
• Автор: Малькольм Брэдбери
• Издательство: АСТ, Транзиткнига
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006

Приключения скучного английского филолога в вымышленной стране Восточной Европы. Одна из самых ироничных и экстравагантных книг английской литературы ХХ века. Гениальный памфлет, который критики сравнивали с "Путешествиями Гулливера" Свифта и "Скотным двором" и "1984" Оруэлла. Роман, который "Sunday Times" назвала "работой абсолютного Мастера", "Daily Telegraph" – "искрометно смешным и умным литературным фарсом", а "Guardian" – "одним из забавнейших произведений нашего времени".

---

– Вы развелись?

– Нет. Знаете, что он сделал? Он был очень политический, его отец занимал большой пост в партии. Так вот, он поехал врачом во Вьетнам, помогать народу против империализма. А Я осталась сдавать экзамен вашему Плитплову.

– И что случилось?

– Конечно, он погиб. Не от пули, он заразился пустяковой болезнью, которая была не такой пустяковой, и он был не такой хороший врач, чтобы себя вылечить. Вот что случилось с ним и со мной тоже.

– Сочувствую.

– Нет, это были не такие близкие отношения, мы просто учились вместе, – говорит Марыся, – но достаточно близкие, чтобы у меня родился сын. Для этого надо быть чуточку близкими.

– Сын, – повторяет Петворт. – Вы не скучаете по нему, когда уезжаете надолго?

– Не очень, – говорит Марыся Любиёва. – Понимаете, это моя работа, а мы здесь ставим работу выше всего. Я – переводчик, я люблю свое дело и думаю, что хорошо с ним справляюсь. Конечно, приходится чем-то жертвовать, но мне нравится ездить. Я часто езжу. Я из тех, кого вы видите на конгрессах, в кабинках, с наушниками на голове. Четыре канала, щелкаете вот так, русский, немецкий, английский, французский. Никто вас не замечает, а вы двигаете мир.

– А что с вашим сыном? – спрашивает Петворт.

– Столько много вопросов! – смеется Любиёва. – У нас здесь очень крепкие семьи. Жизнь трудная, но мы друг друга поддерживаем. Он живет с моей матерью, ей нравится о нем заботиться, она счастлива. Он ходит в садик и тоже счастлив. Его учат ходить строем и маршировать, как солдат. Я прихожу домой и приношу хорошие вещи. Знаете, что я делаю, когда не с вами? Я нахожу очередь и покупаю консервы или туалетную бумагу. Или приношу вкусный джем из гостиницы. Наша домашняя жизнь не такая плохая, но вы ее не видите. И вот почему мой сын играет сейчас с игрушками в Слаке, а я сижу с вами в ресторане в Глите, и мне хорошо. Вам нравится вино?

– Да, – отвечает Петворт.

– Неплохое вино, местное. – Свеча озаряет ее бледное лицо и темные волосы. – Ну вот, теперь мы совершили обмен. В первый вечер я узнала про вас. Вы любите путешествовать, вам нравятся брюнетки. Теперь вы узнали про меня. Так что, думаю, мы снова выпьем тост. Помните, как надо?

– Да, – отвечает Петворт, поднимая бокал.

– Ой, Петвурт, не так, – смеется Любиёва. – Вы забыли. Надеюсь, вы не забыли все те уроки, которые узнали в нашей стране?

– Нет.

– Так вот. Поднимите бокал, теперь глаза. Помните, вы должны быть всегда очень искренни. Вы мне нравитесь, вы прелесть, я хочу вас в свою постель. Думайте изо всех сил, можете? Надеюсь, да. Конечно, можете, вы смотрите на меня совсем правильно. Я рада, вы не зря потратили здесь время, я начинаю так думать. Ну, мой друг, за что пьем? За вашу поездку. Нет, это плохой тост, слишком обычный. Помните другой? Зу фролукуу дарагаыуу?

– Это что? – спрашивает Петворт.

– Ой, вы всё забыли, – смеется Марыся. – Конечно, за прекрасных дам. От всей души. За тех, с которыми вы были, и за тех, с которыми вы сейчас. И, ради вашего блага, я надеюсь, что теперешние лучше.

Они едят мясо, потом идут в темноте по улочкам Глита к гостинице.

– Если хотите еще выпить, – говорит Петворт у самого входа, – то у меня есть бутылка виски из дьюти-фри.

– О, вы хотите сказать еще тост?! – восклицает Марыся. – Что ж, в моей стране есть обычай пить и говорить допоздна, обсуждать умные мысли, пока не станем совсем глупыми. Только, я думаю, не сегодня. Вы очень устали, и я тоже. А завтра вы должны хорошо прочитать лекцию. И потом, не забывайте, мы еще долго будем вместе. Да, думаю, вам еще понадобится ваша бутылка, в другие дни, не сейчас.

В полутемном вестибюле они расходятся каждый в свою сторону. Скоро Петворт уже спит на узкой кровати под плеск реки. Во сне отчаяние: он ищет слово для какой-то вещи, но не помнит для какой, потому что забыл слово. Хочется слиться, вобрать внешнее в себя, рядом мерещится чужое тело, оно прижимается, что-то вкладывает ему в рот. Впрочем, когда Петворт просыпается в темноте, рядом никого нет, плещет река, он один на жесткой узкой кровати.

ІІ

На следующий день Петворт снова оказывается в знакомом мире, движется по знакомому распорядку. Он снова приглашенный лектор, чье время расписано по часам; события приходят и уходят, как и люди вокруг, всё сплошь не персонажи в историческом мировом смысле. Облезлый автомобильчике безликим студентом за рулем заезжает с утра в гостиницу, чтобы отвести их с Любиёвой в новый университетский комплекс на забетонированном голом холме. Здания – прямоугольные коробки на фоне округлых гор. Сам университетский корпус, как почти все университетские корпуса в мире – голые трубы, кафель, на дверях номера вместо фамилий. Петворт идет по коридорам, где колышутся плакаты, а плитка местами потрескалась. Робкий и щуплый профессор Влич выходит из-за книжного шкафа.

– А ваш замечательный поэтический лауреат? По-прежнему великолепный Джон Мейсфилд [22]? – спрашивает он, ведя Петворта в крохотный кабинет, где стоят три миниатюрных кресла и кофейный столик. – Я всегда рад видеть гостя из Британии. Как ваша британская болезнь общества? Или она прошла и все снова хотят работать? Как ваша Железная Леди? Исполняет, делает свое чудо?

Это обычные вопросы к лектору, и Петворт на них отвечает; профессор Влич наливает кофе из кофеварки; в клетке между книжными шкафами заливается канарейка.

– Мы надеемся, вы пробудете у нас весь день, мы хотели бы вас использовать, – говорит Влич. – Утром я дам вам час лекции, потом вопросы. Я произнесу короткое вступление, просто некоторые приятности о вас. Наши студенты не как ваши, немного тихие, это не их язык. Конечно, они мечтают вас услышать. Текст при вас, мы можем идти?

Через несколько минут Петворт уже стоит в огромной аудитории, которая ярусами уходит в сумрак; невразумительные лица студентов тоже сумрачны. На последнем ряду сидит кто-то с «Пъртыуу Популятууу»; в первый миг Петворт думает о Плитплове, однако Глит, безусловно, слишком далек даже для этого мобильного человека. В первом ряду сидят низенькие пухленькие профессорицы, занятые марксистскими мыслями и вязанием. За кафедрой профессор Влич развивает длинное вступление на языке, которого Петворт по-прежнему не понимает, хотя вроде бы временами улавливает фамилию, отдаленно напоминающую его собственную: Петвортим делает то-то, Петворта сделал се-то. Парты скрипят, в аудитории гуляет сквозняк. Петворт вынимает из портфеля снискавшую всемирное признание лекцию о разнице между «I don't have» и «I haven't got», подходит к кафедре и начинает говорить. Лица кажутся темнее, смуглее, чем в Слаке; человек на заднем ряду ни разу не опускает газету. Слушатели тщатся сделать вид, что слушают; после лекции звучит только один вопрос.

– Я полагаю, Маркс был очень доволен британцем Дарви-ном, потому что тот разрушил телегогию и установил наконец критическую утопию, – произносит одна из профессориц в первом ряду, откладывая вязание.

– Да, наверное, – отвечает Петворт.

Когда он выходит из-за кафедры, все встают, кроме человека с газетой.

– Надеюсь, вы с нами перекусите, – говорит профессор Влич, – и мы проведем диалог. Большая часть наших преподавателей женщины, как вы видите, с прекрасными идеями и еще с маленькими детьми, потому их день очень трудный. Может быть, вы поговорите с ними сейчас и после обеденного перерыва.

Петворт вместе со всеми идет по кафельному коридору в кафетерий, где ест невкусную холодную еду на пластмассовом подносе за пластиковым столом.

– Считаете ли вы, как Бёме, что есть один глубинный уровень речи, который звучит под всеми языками? – спрашивает одна из низеньких пухленьких профессориц.

– Мне очень понравился ваш трут, – говорит другая.

– Простите, что? – не понимает Петворт.

– Ваш замечательный трут. Разумеется, я его прочла. После обеда – семинар, на котором низенькие пухленькие профессорицы по-прежнему заняты умными мыслями и вязанием.

– Скажите, пожалуйста, прифуссору Патват, – говорит одна. – Вы знаете, наверное, что примерно на заре нашего экспериментального столетия возник критический вопрос, не впервые, но вышедший с тех пор на первый план: вопрос, о котором я веду речь, такой. Каковы отношения между объективным историческим миром, который наши ученые-физики называют реальностью, и внутренним миром наблюдателя, психическим «я», каковое только и может познавать мир? Как вы знаете, примирений этих мыслей было много, от Гегеля до Маркса, Фрейда и вашего Виттгенштейна, который, впрочем, не вполне ваш. Теперь скажите, как вы примиряете этот основоположенный вопрос?

– И еще, – добавляет другая, – можно ли примирить рецептивную эстетику Изера с гегельянством Лукача?

Давайте оставим Петворта на минутку и пойдем поищем туалет, пока он разбирается с этими вопросами и другими, весьма важными, которые преподаватели по всему миру обсуждают с приглашенными лекторами: идиотизм министерства, затеявшего реформу образования, но не успевшего подготовить ее к началу семестра, так что в итоге учебники не заказаны и занятия приходится отменять, студенты протестуют, власти их усмиряют, а бедные преподаватели вынуждены сидеть по домам и заниматься собственными исследованиями.