Григорий Мирошниченко - Юнармия

• Название: Юнармия
• Автор: Григорий Мирошниченко
• Издательство: Ставропольское книжное издательство
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1971

Повесть о подростках, которые взрослеют, закаляются в боях гражданской войны, становятся убежденными борцами за Советскую власть.

---

На другой день рано утром к нам во двор прибежал Андрей и вызвал меня из погреба.

– К Семену пойдем, – сказал он. – Надо узнать, жив ли.

Мы побежали к баракам, в которых жили станционные рабочие, и тихо постучали в одну из дверей, обитую войло­ком. Никто не отозвался. Я заглянул в замочную скважи­ну, но ничего нельзя было разобрать. Мы долго прислуши­вались и заглядывали в крошечное окошко рядом с дверью, занавешенное черным платком.

Нам не верилось, что в квартире никого нет. Должно быть, боятся, прячутся. Мы постучали снова. Наконец ото­звался робкий женский голос:

– Кто там?

– Да это мы… свои – Гришка, Андрейка.

– А что вам?

– По делу, – сказал Андрей.

Звякнул ключ, дверь открылась. Мы вошли в малень­кую комнатку, похожую на собачий ящик. Нас встретила женщина с заплаканным лицом. В углу на сундуке под старым лоскутным одеялом спали две маленькие девочки.

– Андрюшенька, – сказала женщина шепотом, – а ведь Семен-то мой… – Губы ее тряслись. – Семен-то мой… про­пал.

– Как пропал? – чуть не крикнул Андрей и глянул на меня.

Сенькина мать ничего не ответила. Она тяжело опусти­лась на край сундука, обхватила голову руками и за­плакала.

– Вот и осталась одна. И отец неизвестно где, и Сень­ка пропал…

– Не плачь, – сказал Андрей, – говори, чего случилось?

Сенькина мать вытерла рукавом слезы и стала расска­зывать:

– Не послушал он меня давеча, пошел болтаться. «Я, – говорит, – отца иду искать». Целый день я его про­ждала, а к вечеру – слышу, кто-то тарахтит в дверь. От­крываю, смотрю – казаки, а с ними Сенька, избитый весь, ободранный, шапка в грязи…

– Что же – они его с собой взяли? – спросил Андрей.

– Нет, не взяли. Стали допрашивать. Они его и плет­ками хлестали, и сапогами по ребрам били. Ну, и мне, конечно, заодно досталось. И не помню, как они ушли. Всю ночь потом Семен вот на этом сундуке просидел. Я ему говорю: «Ложись, Сеня». А он молчит. Под утро вышел куда-то. Я думала, за водой во двор пошел. А он так и не вернулся.

Сенькина мать опять заплакала.

– Он еще придет… – сказал Андрей.

– Да, придет! Может, его и в живых уже нет…

Глава VI РАЗГОВОР ВО ДВОРЕ

Десять дней сидели мы в погребе.

Как-то раз пришел со станции Илья Федорович, выру­гался, плюнул в угол, подобрал с пола рваную рядюшку, посмотрел на свою жену и сказал:

– Пошли, жинка. Хоть тут найдут – убьют, хоть дома найдут – убьют. А дома и умирать веселее.

Они ушли, а за ними разбрелись по своим квартирам и остальные жильцы погреба. Перебрались на свою квар­тиру и мы.

Мать сразу принялась за уборку нашего тесного, посе­ревшего от пыли жилища. Она вымыла и расставила по полкам посуду, протерла мокрой тряпкой стол, похожий на старый сундук, вытащила из корзины запрятанные дыря­вые занавески из тюля и развесила на окнах.

Потом она села посреди комнаты на табуретку, вздох­нула и сказала отцу:

– Теперь только бы товарищи пришли – вот и празд­ник был бы. А то разъезжают по улицам эти шкуринцы – тошно смотреть.

Отец глянул на нее исподлобья и буркнул:

– Будешь сидеть сложа руки, так не скоро придут.

Кто-то стукнул три раза в дверь.

– А ну-ка, сходи, Гришка. Кто бы это такой был? – сказал отец.

Я открыл дверь.

На крыльце стоял Андрей.

– Гришка, – еле выговорил он. – Красная Армия от­ступает. Белые уже Ставрополь заняли, Дворцовый, Киан. К Курсавке подбираются.

– А ты откуда знаешь? – спросил я.

– Путевые сторожа говорили.

Андрей наклонился к самому моему уху и взволнованно зашептал:

– Гришка, давай-ка через фронт к красным уйдем. Поступим добровольцами, разведчиками будем, нам коней дадут.

– Пойдем, – сказал я, но через минуту раздумал. – Нет, Андрюша, я не пойду.

– Почему?

– Отца жалко, мать жалко. Куда я от них пойду?..

– Брось жалеть, – твердо сказал Андрей. – Сегодня ночью выйдем из дому, а завтра в Курсавке будем, у на­ших. Ты возьмешь браунинг, я – наган. Дядю Саббутина разыщем.

– А если нас белые поймают?

– Не поймают. Мы пойдем по Крутой, потом по Зе­леной балке, потом пройдем через большой тоннель и пря­мо выйдем к Курсавке. Дядя Саббутин примет нас в ба­тарею, а нет – в кавалерию запишемся… Пойдем…

– Нет, не пойду, – наотрез отказался я.

Андрей поправил свою белую лохматую папаху, посмот­рел на меня с минуту в упор и молча ушел. Я остался один на ступеньках.

«А вдруг уйдет Андрей? – думал я. – Он ведь такой! Вы­берется впотьмах да за поселок, да по балкам. А там за семафор выскочит – вот тебе в Курсавка. Знакомых крас­ноармейцев отыщет, дядю Саббутина. А я так и буду по улицам болтаться, до станции и назад. Вот и все. Дурак я, что с Андреем не пошел».

Хотел было я за ним вдогонку побежать, да стыдно стало.

Весь день прошатался я один – даже к Ваське не за­ходил.

В сумерках во двор вышли мой отец, Илья Федорович и Чиканов. Уселись на ступеньках сарая, закурили. Я и Васька примостились рядом на собачьем ящике.

– Ну и время настало, – говорил Илья Федорович. Го­лос у него был тяжелый, крутой. – При большевиках куда лучше было. А теперь хоть в прорубь лезь. Раньше, быва­ло, по поселку идешь и не боишься никого, вольно. А те­перь иди и оглядывайся, как бы тебя нагайкой по голове не полоснули. Только и осталось, что сидеть дома да с детворой воевать. И буду сидеть дома! Я им работать не пойду. С голоду сдохну, а не пойду!

– Пойдешь, Илья Федорович, – сказал мой отец, – ви­ляй не виляй, а на работу погонят, как баранов погонят. С нами у них разговор короткий: шашки вон – и как не бывало на плечах головы.

– Да уж лучше гроб, чем такая жизнь, – сказал Илья Федорович. – Не умели мы как следует ценить товарищей. А ведь при них рабочему брату просторно было. Как ты думаешь, Андрей Игнатьевич? – спросил он Чиканова.

– Что думать? Думать не приходится. Ясно – было хорошо, стало плохо.

– То-то, что стало плохо. Одно мне при большевиках не нравилось: денег мною было, а все разные… Куда это годится? Неграмотному с большими деньгами умереть мож­но. Что ж он, неграмотный, учился разве считать миллио­ны? Конечно, не учился. А деньги – что ни бумажка, то миллион. Сами против буржуев боролись, а миллионеров разводили.

– Это не беда, – сказал мой отец. – Деньги тут роли не играют.

– Как не играют? А на что я жрать должен? Семья-то у меня все-таки имеется. Да и самому нет-нет, а иной раз захочется поесть.

– Это верно, Илья Федорович, только с деньгами можно все-таки уладить, а вот ежели шкуринцы вздернут тебя на перекладину за то, что ты красным помогал, тут уж не уладишь. Начальник станции, поди, уж доложил все кому следует. Наверное, и про Леонтия Лаврентьевича до­нес, что он товарищам дорогу чинил. А если не он донес, так Сомов наверняка постарался, окаянный сыч.

– Черт нас дернул остаться здесь, – угрюмо прогово­рил Илья Федорович. – Ведь почти все наши ушли. Смот­ри – Иван Захарович Капурин ушел. Дьяченко ушел, Олей­ников, а мы как ошалели – остались врагу служить.

Илья Федорович повернулся к Андрею Чиканову и не­ожиданно спросил:

– Ну ты, чертова голова, Андрей Игнатьевич, знаешь, почему остался?

Чиканов заерзал на ступеньках и сказал, обиженно за­сопев.

– Допрашиваешь! Что я – маленький, что ли?

– Ну, а все-таки – скажи.

– Не успел уйти, вот и все, – пискляво выкрикнул Чи­канов.

– Не ври. Скажи: семью жалко было бросить?

– Ну да, и семью жалко, – сказал Чиканов. – Да и кто его знает, что из этих революций выйдет? Даром головой рисковать не приходится.

– Эх ты, пискун! – сказал Илья Федорович. – Что твоя голова стоит? В революции какие люди головой рискуют! Вот комиссара возьми. Большою ума человек, междуна­родные дела понимает. А ты что – свистнул на паровоз, махнул флажком – вот и вся твоя работа. А тоже шкурой дорожишь!

Мы с Васькой не удержались и громко фыркнули. Чиканов сердито посмотрел на нас, а Васькин отец сказал:

– Вы чего уши развесили, шпингалеты? Сходили бы куда-нибудь, а то сидят да зубы скалят.

– Пусть сидят, – заступился мой отец. – Все лучше, чем по улицам гонять в такое собачье время.

Илья Федорович махнул рукой:

– Ну, сидите да помалкивайте.

Мой отец достал крошеный зеленоватый табак, угостил им Илью Федоровича, а потом и пискуна.

И задымили они вовсю.

Чиканов тянул дым из папиросы долго-долго, закрывая ее пятерней, будто боялся, что у него выхватят папиросу. Выпускал он дым длинной тоненькой змейкой или же, от­крывая широко рот, пускал сизые кольца. А сам не сводил глаз с Васькиного отца. Видно, все соображал, как получ­ше ответить Илье Федоровичу на его обидные слова.

Наконец он бросил папиросу, откашлялся и заговорил:

– Тебе, Илья Федорович, ничего не стоит человека обидеть. Я сам революционер, да один в поле не воин. Вет­ру не нахватаешься, а казаков не сдвинешь с места. Они за белую власть трусятся. А мы почему-то в пекло лезть обязаны. Лучше посидим, посмотрим. А то достукаешься до виселицы.