Григорий Мирошниченко - Осада Азова

• Название: Осада Азова
• Автор: Григорий Мирошниченко
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1977

Роман «Осада Азова» – посвящен знаменитому «азовскому сидению» 1641 года, когда в течение почти четыре месяцев турецкий флот осаждал Азовскую крепость, но так и не смог захватить ее.

---

Казаки по одному выходили из крепости и скрывались в темноте.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Железными крюками, длинными очепами казаки теперь таскали в крепость не только зазевавшихся янычар, но и камышовые снопы. Когда тащили турок, они кричали, словно недорезанные, размахивали руками, мотали головами.

В полдень, после мусульманской молитвы, турецкий главнокомандующий в присутствии Пиали-паши, Аслан-паши, Сейявуш-паши и эфенди Эвлии отдал, будучи заранее уверен в успехе, строгий приказ:

– Поджечь камышовые снопы! Открыть огонь из всех орудий!

И началось настоящее светопреставление. Камыш загорелся буйно. От него пошли во все стороны высокие волны огня. Вместе с густым дымом пламя быстро подка­тывалось под стены, взлетало выше их, пожирая все живое, скатывалось клубами вниз, за стены города, и бежало там по дощатым мостовым от одной деревянной постройки к другой.

Мечущийся, ревущий, бешеный огонь бушевал все неистовее, дым гигантскими клубами вздымался к самому поднебесью.

Никольская башня превратилась в высокий огненный жезл, из которого, словно из вулкана, извергались раскаленные камни, кирпичи, сыпалась кусками треснувшая глина. Подступиться к башне было невозможно. Дома горели огромными кострами. Их тушили, заливая водой, которую бабы подносили в ведрах, засыпали песком, растаскивали красные головни бревен, прорубали топорами стены, чтобы спасти людей. Скот метался и ревел. Обезу­мевшие люди, застигнутые пламенем в домах, кричали, рвали на себе волосы. Иные, совсем обезумев, сами броса­лись в огонь, прекращая тем свои мучения.

В огне погиб несчастный казачонок Якунька. Его обгоревший трупик нашли в сенях атаманского замка. От одежды его остался один пепел. Серый, распадающийся от дуновения ветра пепел лежал и на его лице.

Не сбылось Якунькино желание сходить с матерью в Москву, послушать там малиновый перезвон церковных и монастырских колоколов, поглядеть на Москву-реку, узнать, в добром ли подворье живет сам царь.

Ульяна Гнатьевна как увидела своего Якуньку, так и упала на землю замертво. Она не слышала, как вокруг нее разрывались огненные ядра, летели со свистом стрелы, трещало и гудело пламя, гибли люди, где-то близко бились врукопашную, рубились саблями, стреляли из луков и ружей, кричали, стонали и падали.

Неисчислимое, будто муравейник, турецкое войско подбрасывало в огонь камышовые снопы, метало остро жалящие стрелы, палило и палило, не останавливаясь, из пушек. Турки лезли на высокие стены и как оглашенные кричали:

– Аллах! Аллах! Аллах!

Донское войско сражалось, не зная страха. Разъярившись за лютую казнь, какую им придумали турки, три тысячи казаков с атаманом Татариновым вышли из крепости через проломанную стену в сторону моря. По пояс голые, в одних только портках, они выскочили из пламени, словно из ада, и так стали сечь неприятеля, как такому и никогда еще не доводилось, – беспощадно и лихо.

– Не боись, братцы! – хрипло кричал Татаринов, рубя налево и направо. – За нами слава!

В другой пролом выскочили казаки с атаманом Иваном Каторжным. Впереди смело шел, осеняя всех золотым крестом и размахивая кадилом черный поп Серапион.

– Не боись, люди православные! – кричал атаман. – Поразим саблей, крестом и мечом наших врагов!

Через третий пролом отправились на вылазку храбрецы с атаманом Наумом Васильевым. Казаки, на удивление и страх неприятелю, шли с песнями.

Как не черный ворон закричал в полночь,
Закричал, загикал – уходите прочь…
Эх, вставайте, казаки, отправляйтеся,
За ружьица, за сабельки принимайтеся,
Басурманская орда не вся разом полегла…
Вы их бейте, рубите, в полон не берите!
Гей-гуляй!

И пошло гулять удалое Донское войско, снимая саблями головы с турецких пашей и янычар, бежавших к ним навстречу. Загуляли казаки и атаманы под Азовом-городом, опьяненные не вином, а дыханием жаркой битвы.

Гуссейн-паша был сам не свой: не света ли это преставление, что из огня выскочили живые люди, будто разъяренные дьяволы.

Огляделись паши, тайши, визири, видят, что силы у них побито тысячи, а крепость все не сдается, хоть и пылает. Не сдается и сама отвечает грозным, гудящим пушечным ревом и взрывами больших огненных ядер.

До самой полуночи шла эта невиданная битва.

А тем временем тихим Доном, степями, мелководными ериками и канавами пробирались к Азовскому морю с отчаянными казаками атаман-калужанин Осип Петров, запорожец Дмитро Гуня, валуйчанин Томила Бобырев, да песенник Левка Карпов, да бесстрашный Иван Подкова, да друзья-джигиты. Пришлось казакам нести на себе легкие струги, везти их на сдвоенных подводах, тянуть волоком.

Глухой темной ночью тихо вышли казаки к берегу моря. Дул сильный порывистый ветер. Свирепое море играло и бурлило. В такую погоду едва ли какой корабль мог сняться с якоря. Осип Петров, глядя на злые волны, сказал своим друзьям:

– Нам, братцы, здорово повезло! Такая черная ночь – наша союзница. Такое злое море – наш верный друг. Другой такой ночи мы не скоро дождемся.

Дмитро Гуня, отыскивая что-то в струге, откликнулся тихонько:

– Чую, атаман, потопим мы ныне быстрых турецких карамурсалей немало. Турок-то ныне крепко спить да мелкой дрожью дрожить, а кожух под ним лежить. Як стане у нас турок спрашивать: «Що вы, мол, дурни ка­заки, робите?» А мы турку скажем: «Воду, мол, в море меряем! Клин-де клином острым выбиваем, вас ночью пугаем».

Двадцать три струга казаки столкнули на воду.

Вода холодная кипит, брызжет крупным густым дождем, бросает легкие струги, как скорлупки ореховые. Ветер так и воет, так и посвистывает, все больше злея и ярясь.

С большим трудом оттолкнулись от азовского берега струги. Атаман Петров все тревожился, положили ли в струги крепкие и длинные канаты, не позабыли ли на берегу кирки, топоры, не промок ли порох в коротких парусиновых мешочках, взятый для взрыва и поджога турецких кораблей? За остальное атаман был спокоен. Войско его морское – надежное. Помощники в Черкасском подобрались один одного лучше, один храбрее другого. Орлы плыли с ним на стругах, удалые-разудалые, буйные головы!

Дмитро Гуня ничего не страшился. Ему, храброму запорожцу, не хотелось только оставить одинокой свою родную дитинку – дочку Палашку. И так она, сиротинка, без матери растет.

– Эх, Палашка, – наваливаясь на весла, шептал Дмитро Гуня. – Знаю, не спишь ты, дитятко, в Азове-городе. Несешь, как и все другие люди, тяжкую осадную жизнь, думаешь о своем батьке. А батько плывет на старом донском челне по ревущему морю навстречу смерти. Плывет за наикращей долей для тебя, для многих русских людей…

– Дмитро, ты что там бормочешь? – тихо спросил его Осип Петров.

– Да то я, Оська, про турка думку думаю.

– Думку думай, да наваливайся, – сказал Петров, – нам до турка надо доплыть…

– Доплывем, атаман, доплывем.

Казачьи струги, едва видимые в ночи, плыли к своей цели. Их разметывало, сбивало в кучу, один к другому, опять разметывало, бросало вверх и вниз, словно в бездну шипящую. За шумом ревущих волн ударов вёсел не было слышно.

Томила Бобырев жарко греб, натужисто. Левка Карпов то скрывался, то опять показывался на соседнем челне. Позади, вглядываясь в море, плыл отважный Иван Подкова. В его челне сидели за веслами неустрашимые, но на этот раз притихшие горцы Бей-булат и Джем-булат. Им впервые довелось быть на море в такую суровую погоду.

Вдали стали не ясно вырисовываться в темноте черные турецкие корабли. То оседая, то поднимаясь высоко над волнами, замаячили крупные суда, среди которых находились два огромных, тридцатипушечных, построенных итальянцами и названных турками карамаонами. На одном из них располагался штаб турецкого главнокомандующего Гуссейн-паши, каюта пророка Эвлии Челеби, на другом – штаб адмирала Пиали-паши, каюта морских начальников. Главнокомандующий и адмирал в эту неспокойную ночь находились на берегу, наблюдая за тем, как горит осажденный Азов-город, доживая последние свои часы, а быть может, и минуты…

Турки на больших и малых кораблях спали. Битва шла далеко от них, крепостные пушки не могли достать флот ядрами. В такую ночь чужие корабли, а тем более мелкие казачьи суденышки, в море не выйдут. И потому спали топчии – артиллеристы. Спали подносчики ядер, сторожа пороховых трюмов, сигнальщики, фитильщики, начальники всех корабельных постов. Вся турецкая стража спала, убаюканная волнами, посвистом гейгатского ветерка. Высокие корабельные мачты раскачивались из стороны в сторону и гнулись.

В казачьих утлых стругах все вымокли до ниточки, устали грести тяжелыми веслами против волн и ветра. А волны не затихая бурлили вокруг, разбрасывая ныряющие струги по морю. Один старый, прогнивший струг не выдержал непрерывных ударов, затрещал, заскрежетал, треснул и развалился надвое. Волны сразу же накрыли его кипящей пеной.