Владимир Бушин - Эоловы арфы

• Название: Эоловы арфы
• Автор: Владимир Бушин
• Жанр: История

---

- Но, Ангельс!.. - Девушка нетерпеливо всплеснула руками.

- Представь себе, позже Виллих оправдал себя в наших глазах, если не вполне, то уж во всяком случае в значительной мере. И как человек, и как революционер.

- Да возможно ли это?

- Года через три после нашего разрыва он уехал в Америку и, когда там началась гражданская война, принял в ней самое деятельное участие на стороне северян, снова показав себя отличным офицером и бесстрашным бойцом за дело свободы. И потом, Тусси, мы не имели права и не хотели забывать его заслуги в баденско-пфальцском восстании.

- Ну, пожалуй, - смягчилась девушка. - Если помогал северянам...

- Между прочим, на стороне северян сражались и другие участники баденско-пфальцского восстания, к которым тогда, в дни восстания, у нас было довольно много претензий: Франц Зигель, Фридрих Аннеке, Людвиг Бленкер... И тоже не ударили в грязь лицом. Возможно, наше восстание послужило для них хорошим уроком. Как бы то ни было, а их бескорыстного участия в гражданской войне американцев нельзя не принимать во внимание, когда пытаешься дать оценку их деятельности в целом.

Опять помолчали. Энгельс еще налил в бокалы понемногу вина. Тусси потрогала кончиками пальцев прохладную стенку своего бокала и спросила:

- Ангельс, а что ты намерен делать теперь, когда обрел свободу?

- По-моему, - опередила мужа Лиззи, - прежде всего он захочет также освободиться от необходимости писать письма Мавру...

- Ну? - изумилась Тусси. - Разве писать Мавру - это тягостно? Я думала - наоборот. Ведь твои письма так радуют его! Самые ранние мои воспоминания связаны именно с твоими письмами. - Она поерзала на стуле, словно готовясь к долгому рассказу. - Однажды утром, совсем маленькой, я проходила мимо двери Мавра и услышала за ней его восклицания: "Ах, какой ты молодец!", "Ну нет, все-таки дело обстоит не так!", "Вот в этом ты прав!"... Я знала, что в комнату Мавра никто не заходил, и потому, конечно, очень удивилась. Тихонько приоткрыла дверь и через щелочку увидела, что Мавр в самом деле один, но держит в руке листок бумаги и разговаривает с ним, как с человеком. Что-то скажет ему, потом послушает, как листок тихо-тихо ответит, потом опять скажет. Меня это изумило и даже напугало. Страшней всего было то, что листок отвечал так тихо, что я его не слышала, а Мавр слышал. Я побежала к Лауре и притащила ее к двери. Та посмотрела и сказала: "Мавр читает письмо дяди Фреда".

- Да, Тусси, - печально сказал Энгельс. - Мавр, конечно, радуется моим письмам, как я радуюсь его. Но еще больше мы эти письма ненавидим. Мы написали их, должно быть, около полутора тысяч. И каждый раз я, как и он, при этом думал: "Если бы можно было не водить пером по бумаге, а поговорить с глазу на глаз, услышать его голос, сразу узнать его мнение..." Словом, письма всегда напоминали нам о разлуке, были лишь подменой живого общения. Поэтому Лиззи права, моя первая забота сейчас избавиться от его и от своих писем.

- То есть, - Тусси вцепилась в рукав Энгельса, - вы собираетесь переехать в Лондон?

- Какой сообразительный ребенок! - засмеялся Энгельс. - Мавр мог бы спокойно поручить тебе редактирование "Капитала".

Тусси вскочила и бросилась целовать Энгельса и Лиззи.

- Вот здорово! Вот здорово! - кричала она, прыгая вокруг стола. Долой Манчестер! Даешь Лондон!

- Освобождение от конторы, Тусси, - сказал Энгельс, поймав ее за руку, - это не только избавление от тяжелой обязанности, не только возможность целиком отдаться серьезной научной работе, это еще - самое главное - возможность быть рядом с Карлом и всеми вами.

- И наконец-то Мавр перестанет мучиться ревностью. - Тусси остановилась за спиной Энгельса и обхватила его сзади за шею. - Он же ревнует тебя ко всем и ко всему. То к Муру, то к Гумперту, то к светским раутам.

В словах девушки содержалась немалая доля правды. Маркс действительно ревновал друга, и главной причиной этого были долгие годы разлуки. В одном из недавних писем он признавался: "К некоторой ревности с моей стороны ты ведь уже привык, и по существу меня злит то, что мы теперь не можем вместе жить, вместе работать, вместе смеяться".

- Нет на свете мук ужасней мук ревности, - засмеялся Энгельс. - Но если венецианский мавр от них погиб, то нашему Мавру мы этого не позволим. Однако прежде чем перебраться в Лондон...

- Что - прежде? - настороженно замерла Тусси.

- Прежде, - голос Энгельса стал медлительно загадочным, - мы предпримем втроем одно путешествие...

- В Африку?! - выпалила Тусси.

Энгельс опять засмеялся: нет, она все-таки еще девчонка!

- В Африку, на Танганьику или Лимпопо, к львам, крокодилам и удавам ты через несколько лет поедешь в свадебное путешествие со своим бесстрашным избранником, - сказал он, доставая ее рукой из-за спинки кресла и усаживая снова за стол. - А пока мы съездим на родину Лиззи, в Ирландию. Это будет моя первая акция как свободного человека.

- О, Ирландия это ничуть не хуже Африки! - не унимала своего восторга Тусси. - Я всю жизнь мечтала побывать в Ирландии!

Энгельс видел, что Тусси в том возрасте и в том состоянии духа, что, если бы он сказал сейчас, что они поедут на остров Борнео или в Калифорнию, на Северный полюс или в русский город Калугу, она и тогда в любом случае приняла бы известие с великой радостью. "О, я всю жизнь мечтала побывать в Калуге!" - воскликнула бы она.

- Видишь ли, - сказал он серьезно, - в Африке, может быть, интересней, но мы все-таки поедем в Ирландию. И не только потому, что мне очень хочется побывать на родине Лиззи. Дело прежде всего в том, что в Ирландии зреют большие события. Может быть, в самом ближайшем будущем она станет ареной ожесточенной борьбы за свободу. Ты не помнишь, вероятно, что осенью позапрошлого года...

- Двадцать третьего ноября, - тихо вставила Лиззи.

- Да, двадцать третьего ноября здесь, в Манчестере, казнили четырех ирландцев, боровшихся против британского гнета. Этот день стал днем национального траура Ирландии.

- Как это не помню! - обиделась Тусси. - Преотличпо помню. Тогда еще наша Женни надела траурное платье, а свой польский крест стала носить на зеленой ленте.

- Да, зеленый цвет - это цвет Ирландии, - так же тихо сказала Лиззи.

- В тот день, - продолжал Энгельс, - двадцать третьего ноября, я обещал Лиззи, что мы съездим в Ирландию и что я напишу историю ее многострадального народа. Ирландия - это поистине Ниоба среди других наций. Только за несколько лет в середине нашего века из-за голода, эмиграции и разорения англичанами ее хозяйства она потеряла больше двух с половиной миллионов своих детей. Так что, милая девочка, приготовься к тому, что наше путешествие будет состоять не из одних лишь радостей и удовольствий. В сущности, нам предстоит боевая рекогносцировка. История Ирландии, которую я намерен написать, может оказаться очень современным и даже злободневным сочинением.

- Ах, как жаль, что с нами не поедет Женни! - так же искренне, как до этого радовалась, теперь огорчилась Тусси. - Ведь она последнее время только и живет Ирландией. Собирается даже что-то писать, вроде тебя...

- Что ж, надеюсь, ты поможешь ей своими наблюдениями, которыми тебя обогатит поездка.

- Конечно! - горячо согласилась Тусси.

- Ну а теперь, мои дорогие, - ласково, но решительно сказала Лиззи, пора спать. Завтра первый день твоей свободы, Фред, и он должен начаться хорошо, то есть прежде всего ты должен встать с ясной головой.

- Вы правы, тетушка Лиззи, - поддержала девушка, - но, прежде чем мы разойдемся, я, если позволите, предложу еще один тост, последний. - Она набрала полную грудь воздуха, восторженно-влюбленными глазами посмотрела на Энгельса, на Лиззи и выдохнула: - За Ирландию!

- За Ирландию! - как эхо повторили они, вставая.

Тусси уже собралась было пригубить вино, но вдруг остановилась, что-то все еще бурлило в ней и искало выхода. Она снова подняла руку с бокалом и дрогнувшим голосом произнесла:

- За вас, тетушка Лиззи, за тебя, Ангельс, еще раз - за твою свободу. - Она помолчала несколько мгновений и с возрастающим жаром продолжала: - За Мавра, за Мэмэ, за Женни и Лауру, за зеленое знамя Ирландии...

Ее щеки и глаза горели, а сердце переполнялось восторгом перед этим огромным распахнутым миром и слезами - от ясного сознания невыразимости своего восторга, от смутного предчувствия невозможности охватить все, что ни есть в жизни, ко всему приникнуть, во всем принять участие.

- ...За Лондон, за "Историю Ирландии", за "Капитал", за песню, с которой вы отбивали атаки пруссаков!

Она задохнулась, в ушах звенело, сквозь шум и звон она вдруг услышала, как Энгельс и Лиззи запели:

Вот и наш черед настал сразиться

И, быть может, даже умереть.

Она перевела дыхание и подхватила вместе с ними:

Но зато страна преобразится,

И никто рабом не будет впредь!..

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Маркс был вне себя, когда узнал о поступке Пфендера. Они виделись во вторник двенадцатого апреля в Генеральном совете Интернационала, и тот, сообщив, что Шаппер уже вторую неделю хворает, умолчал о желании больного, чтобы Маркс навестил его. "Черт бы побрал такую заботливость обо мне!" возмущался Маркс, хотя сейчас действительно и без Шаппера у него столько тревог и огорчений, печалей и забот. Ведь беда в самом деле не приходит одна.