Виль Липатов - Повесть без начала, сюжета и конца...

• Название: Повесть без начала, сюжета и конца...
• Автор: Виль Липатов
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 1985

Действие повести происходит в маленьком таежном поселке. Внимание автора сосредоточено на постановке сложных морально-этических проблем, решение которых зачастую сложно и неоднозначно.

---

Люция Стефановна в замужестве прожила только год. Она тогда училась в институте, на ней женился сокурсник. Жили они, конечно, на частной квартире, для чего Люция по вечерам работала курьершей в редакции областной газеты, но как только были получены институтские дипломы, муж поспешно уехал к родителям на Кавказ. С тех пор Люция Стефановна потеряла всякую надежду на семейную жизнь, хотя была интересным человеком: обладала острым и глубоким умом, понимала толк в юморе, прекрасно знала свой предмет – советскую и зарубежную литературу, получала по почте все толстые журналы, переписывалась с каким-то известным писателем и владела доброй сотней книг с автографами других литераторов. Естественно, что Нина Александровна к Люции Стефановне относилась с особой симпатией, хотя, как теперь говорят, приятельницами они не были.

Когда до звонка оставалось минут пятнадцать, Нина Александровна, закончив подготовку к очередному уроку, пересела к Люции Стефановне, положила руку на подоконник и тоже начала смотреть на зимнюю улицу, где все оставалось прежним – кричали вороны и плыли низкие тучи, брела по центру улицы пегая корова с изломанным рогом, такая печальная и одинокая, что хотелось отвернуться, а на школьной площадке нелепо растопыривали руки-метлы снежные бабы, слепленные малышами; на метеорологическом участке осторожно вращался флюгер, и на него смотреть было тоже неприятно, словно флюгер, как и корова, были центрами всемирной тоски.

– Много у нас талантливых ребят,– неведомо по какой ассоциации печальным голосом сказала Люция Стефановна и осторожно вздохнула.– Егор Петрищев будет художником, Василий Яковлев – поэтом, твой Марк Семенов станет светилом новосибирского Академгородка.– Еще раз вздохнув, Люция Стефановна медленно подняла глаза на Нину Александровну.

– Будни, Лю,– подумав, ответила Нина Александровна.– Слушай, неужели Марк Семенов совершенно безнадежен? Четверочку бы, а, Лю?

Понимая, что это пошло и недостойно их тонких отношений, Нина Александровна и Люция Стефановна иногда называли друг друга Ни и Лю, и чаще всего это происходило вот в такие тоскливые минуты бытия.

– Марк в литературе и русском языке туп, как безгорбый верблюд,– медленно произнесла Люция Стефановна.– Он делает мало орфографических ошибок, зато никогда не научится пунктуации. Марк не ставит запятые даже перед «а» и «но».

Флюгер вращался все медленнее и медленнее, тучи тоже замедлялись, и было такое чувство, что сердце в груди бьется осторожно, как бы стараясь быть неслышным в тишине учительской.

– Что, Мышица все-таки женится на Светочке? – наконец спросила Нина Александровна.

Преподавателя физкультуры все в школе – учителя и ученики – называли Мышицей, ибо он именно так произносил слово «мышца». Жениться Мышица собирался на недавней выпускнице Светлане Ищенко – такой красивой девушке, каких Нина Александровна не видела ни в жизни, ни в кино. Ей-богу, Светлана Ищенко сделалась бы Мисс Мир, если бы не была такой безынициативной и непроходимой дурой. Вместо того, чтобы вывести себя на люди, она терпеливо ждала, ничего не делая – ленивая дура! – когда Мышица женится на ней. Преподаватель физкультуры Моргунов-Мышица был таким же дураком, как и Светлана, но у него хватало ума не жениться с налету на девчонке несусветной красоты.

– Кажется, обратно женятся, как выражается Мышица,– сказала Люция Стефановна.– Но если бы ты видела, Ни, какую куртку достал себе Мышица, ты бы пришла в отупение. А уж Светочка Ищенко…

Они заговорщически улыбнулись друг другу и одновременно посмотрели под фикус, где по-прежнему сосредоточенно читала газету и подчеркивала карандашом «великан» какие-то важные строчки преподавательница истории Екатерина Викторовна Цырина. В чем Нина Александровна и Люция Стефановна были абсолютно солидарны, так это в нелюбви к Екатерине Викторовне. О, это была опаснейшая штучка! Во-первых, доносчица, во-вторых, клептоманка на особенный манер (она утаскивала только чистые ученические тетради в клеточку), в-третьих, у нее был такой громкий и визгливый голос, что у слушателей звенело в ушах.

– Откуда же появилась куртка? – громко спросила Нина Александровна.– Из очередной посылки, как всегда загадочно сообщает Мышица?

– Угу. Куплена в Севастополе на черном рынке каким-то дальним родственником,– обычным голосом ответила Люция Стефановна, но слова «на черном рынке» выкрикнула, да еще и повторила: – Именно на черном рынке, именно!

Это объяснялось тем, что историчка Екатерина Викторовна, доносчица и клеветница, была глуховата, и молодые учителя над ней издевались так, как сейчас делали Нина Александровна и Люция: произнесут громким голосом нечто запретное, скажем прозвище директрисы Скрипуля, а все остальное говорят пониженными голосами. От этого Екатерина Викторовна несказанно страдала. «Черный рынок… Севастополь… женится» – от таких слов, ей-богу, можно было сойти с ума, не зная, к кому они относятся.

– Сегодня Мышица как раз щеголяет в новой куртке, замшевых ботинках и в таких носках, что можно очуметь,– насмешливо продолжала Люция Стефановна.– Галстук шириной в ладонь. Так что от столицы мы не отстаем!

Круглое лицо Люции Стефановны с плебейски курносым носом было иронично, умно и интеллигентно; кожа на лице была тонкая, бледная, уже немного поблекшая. Люция Стефановна снова повернулась к окну и затаилась в неподвижности. В молчании прошло несколько длинных секунд, затем Нина Александровна уловила резкое и болезненное изменение в настроении Люции Стефановны, словно от нее подуло ветерком тревоги, несчастья и обреченности. Внешне это никак не проявилось, но Нина Александровна ощутила такое беспокойство, какое случается иногда среди ночи, когда неизвестно отчего проснешься и не знаешь, кто ты, где ты и что ты есть такое. Нина Александровна невольно подняла руку, чтобы предостерегающе положить ее на плечо Люции Стефановны, но не успела; Люция Стефановна тонкоголосо произнесла:

– О, если бы ты знала, как иногда хочется выстирать мужские носки!

Зимняя тоска за окном, глухота по-своему несчастной Екатерины Викторовны, упоминание о мужских носках, пыльный фикус в углу или предстоящая женитьба Мышицы, а может быть, такая сложная ситуация, понять которую никому постороннему не было дано,– кто знает, что вызвало слова Спыхальской. Люция Стефановна все крутила, расстегивала и застегивала дрожащими пальцами вторую сверху пуговицу на кофточке.

– Прости,– наконец очнувшись, шепнула Люция Стефановна.– Прости!

– Лю, слушай, Лю…– начала было Нина Александровна, но тут же прикусила губу.– Ах, черт побери!

Нина Александровна вдруг увидела себя как бы со стороны – длинноногую, нарядную, красивую, благополучную, самоуверенную, холодную. Сидит нога на ногу, старательно скрывает чувства, втайне от самой себя относится к Люции Стефановне с великолепной снисходительностью как к неудачнице и дурнушке. А у самой есть сын, муж, перспектива новой квартиры, положение четвертой дамы поселка. Боже мой, боже мой, какая самоуверенная дрянь!

– Люция, дорогая… Секундочку, Лю… Ах, как нехорошо!

Но уже звенел звонок, и уже Люция Стефановна, похудевшая за секунду, торопливо поднималась, чтобы исчезнуть в шуме и многолюдности перемены, а Нина Александровна все сидела у окна, испытывая желание стать такой же несчастной и некрасивой, как Люция Стефановна, оглохнуть, чтобы скрыться в тени пыльного фикуса, или растоптать свой элегантный костюм – недавний подарок Сергея Вадимовича. Она ничего не слышала и не замечала до тех пор, пока на всю учительскую не раздался самоуверенный баритон:

– Привет, привет, привет!

Это входил в комнату записной остряк и сердцеед Мышица – действительно в наимоднейшей куртке с золотистыми пуговицами, осененными одноглавыми орлами; замша аристократически бархатилась, галстук был шире ладони, носки на самом деле пестрые, и Нина Александровна почувствовала к Мышице такую же душевную ненависть, какую ощущала к самой себе. Войдя в учительскую, Мышица небрежно бросил на длиннющий стол классный журнал, увидев Нину Александровну, расплылся в особенной, специальной, улыбке:

– Нине Александровне мильон приветствий! – И застыл с распростертыми руками, словно бы окаменев от восторга.– Ах, какой туалет!

После фильма «Доживем до понедельника», в котором преподаватель физкультуры был изображен карикатурно-зло, Мышица, несмотря на свою непроходимую глупость, поступил необыкновенно здраво: стал откровенно преувеличивать и свою глупость, и любовь к дамам, и трафаретность записного остряка, что позволило ему совершенно раскрепоститься, не потеряв при этом ничего в глазах окружающих, которые теперь только элегически вздыхали: «Мышица есть Мышица!»

– Нина Александровна, дозвольте присесть с вами рядком? Пахло от Мышицы «Красной Москвой», лицо кавказского типа было красивым, глаза черные и выразительные, но тем более, тем более… Специально, не обращая внимания на физкультурника, Нина Александровна первая радостно и вежливо поздоровалась с Верой Трофимовной Царевой – преподавательницей химии, почтительно раскланялась с Еленой Алексеевной – учительницей естествознания, по-девчоночьи сделала реверанс Анне Семеновне – преподавательнице математики и своей бывшей наставнице. Потом Нина Александровна сдержанно кивнула завучу Петру Петровичу Галкину и уж тогда неторопливо повернулась к Мышице, так как отмщения жаждало все: новая куртка, жгучее брюнетство, стройное тело спортсмена, глупость, мороченье головы красавице Светлане Ищенко, дурацкой расцветки носки! Крови Мышицы – вот чего хотела Нина Александровна и поэтому, посмотрев на него и убедившись, что физкультурник не предчувствует беды, начала спокойно ждать, когда учительская вместит в себя весь наличный преподавательский состав и в ней сделается шумно, как на восточном базаре. На это ушло всего две-три минуты, и, чтобы прервать шум, гам и крик в учительской, надо было сделать что-нибудь очень заметное или быть просто-напросто Ниной Александровной Савицкой – высокой, красивой и значительной женщиной, поступки и слова которой никогда не проходили незамеченными для окружающих. Поэтому Нина Александровна неторопливо отошла от Мышицы, не делая ничего лишнего и подчеркнуто заметного, приблизилась к разговаривающим завучу Петру Петровичу и двум учительницам и остановилась возле них в такой позе, которая могла быть истолкованной как желание заговорить.