Верт Уильямс - Ада Даллас

• Название: Ада Даллас
• Автор: Верт Уильямс
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1989
• ISBN: 5-05-002592-3

В центре остросюжетного романа современного американского писателя судьба женщины, ставшей с помощью большого бизнеса губернатором штата. В книге разоблачаются политические интриги законодательных органов штата, махинации и коррупция, царящие во время предвыборной кампании, рассказывается, как ради достижения своей цели губернатор штата и начальник полиции не брезгуют никакими средствами.

---

Но она не сказала того, что мне хотелось. Она не сказала ничего хорошего.

– Делай лучше, что он говорит, – только и сказала она, и голос ее был ровным.

Она сидела и смотрела на меня безразличным взглядом, и я понял, что все хорошее кончено. Не в ту самую минуту. А раньше. Что она отказалась от меня, или устала дурачиться со мной, или еще что-то. Она уже никогда не скажет снова: "Послушай, черт бы тебя побрал, ты же существуешь. Ты – это ты. Ты Томми Даллас, и ты живешь". (Она никогда не говорила этих слов, она умела выразить это по-другому.) И я понял, что она перестала верить в меня и перестала любить, если вообще когда-нибудь любила.

Мне стало худо и тошно, как будто умер кто-то из моих близких, и в то же время пусто и легко, потому что теперь незачем было стараться быть достойным ее. Незачем было заставлять себя быть живым. Я мог отойти в сторону и позволить событиям развиваться самостоятельно.

Вот так обстояли дела, и вот в какой тупик я попал.

А попал я туда, потому что был нуль, и внутри и снаружи.

Поэтому-то Сильвестр и подобрал меня. Ему нужен был человек, с которым он мог делать что хотел. Во мне он нашел именно такого человека.

Он разыскал меня, когда я три раза в день пел на маленькой студии в нашем округе и выступал в утреннем ревю в Новом Орлеане. Мне немало пришлось пройти, прежде чем я добрался до таких высот. А если бы не пришлось, то я до сих пор пахал бы землю в Уинфилде, где жил в тридцатые годы еще ребенком. Я всегда старался забыть эти времена.

Отец вылетел в трубу, когда цены на хлопок упали до шести центов, затем мы кое-как выкарабкались и были счастливы, что остались живы. Отдельные картинки тех дней я не могу забыть, как бы ни старался. Холодный ветер из Дакоты проникал сквозь щели в нашу лачугу и свистел в разбитых окнах, которые мы были не в состоянии застеклить. Свиная требуха, черные бобы и жареный кукурузный хлеб – вот и вся наша еда два раза в день. Поскольку мне приходилось босым шагать две мили до остановки школьного автобуса, ноги у меня мерзли, и на них не заживали трещины и болячки. Я носил рубашку, сшитую из мешковины, от которой чесался, не переставая, и джинсы, которые мама стирала и сушила ночью – они были единственными. А по утрам, не на восходе или на рассвете, а раньше, когда кричат первые петухи, когда еще совсем темно, я нес вонючее пойло вонючим свиньям и сгребал сено для нашего единственного мула и старой коровы. У меня стучали от холода зубы и сводило лопатки, а ногами я месил коровьи и мульи лепешки. И всю жизнь все, что я ненавидел, вечно ассоциировалось у меня с коровьими лепешками под ногами.

У большинства мальчишек бывает хоть какая-нибудь мечта, у меня же ее не было. Я хотел лишь выбраться из холодной жижи под ногами. Моим родителям, не знаю, каким образом, удавалось заставить меня ходить в школу, и я знал, что хотя ни адвоката, ни доктора из меня не выйдет, но я скорей умру, чем стану фермером. Поэтому я думал, что буду учителем, и даже начал учиться в Луизианском училище, на северо-востоке штата. Но там оказался один парень, Смайли Сэгрем, у которого была гитара. Он научил меня играть, и мы играли и пели и даже заняли первое место на концерте любителей в Шривпорте. Затем к нам присоединилось еще двое парней, и мы поняли, что можем зарабатывать себе на жизнь, играя в дешевых кабаках или участвуя в местных радиопередачах. Этим мы и занимались несколько лет, пока нас не призвали в армию.

Всю войну я пробыл рядовым и не только не выезжал из Штатов, но и два года подряд сидел в Луизиане. Я даже кое-что подрабатывал игрой в кабаках. Смайли все время был вместе со мной. Затем однажды его забрали из резерва, и через четыре недели он погиб возле Омаха-Бич.

Вот так. Сегодня играешь на гитаре, а завтра тебе суждено умереть. И все, что мы делаем, кажется, сделано вот-вот, а он погиб уже сто лет назад. Раз что-то произошло, оно уже позади. В одном, так сказать, кармане со всем твоим прошлым. Суй руку и тащи оттуда что надо.

Так вот, демобилизовавшись, я нашел четырех ребят, и мы явились в Новый Орлеан, а потом в Сент-Питерс, в центр округа. В Новом Орлеане мы участвовали в утренней передаче, а в Сент-Питерсе играли три раза в день. Мы зарабатывали неплохие деньги, имели хорошеньких девушек и жили преотлично.

И все, что у меня было, заработал я сам. Мне здорово везло, но кое-чего я добился собственным горбом и очень этим гордился.

Однажды вечером мы играли на предвыборном собрании Джо Лемюна. Это был человек Сильвестра, он баллотировался в шерифы. Выборы в сент-питерском округе только назывались выборами, потому что людей Сильвестра выбирали автоматически, но ему нравилось пускать избирателям пыль в глаза. Я пел до и после выступления ораторов. Всем очень понравилось. Даже кандидату оппозиционной партии. Это, кстати, был тоже человек Сильвестра. Сильвестр считал необходимым выпускать в бой двух противников, чтобы все выглядело по-настоящему. Но все заранее знали, кто должен победить.

После собрания мне передали, что Сильвестр хочет меня видеть.

"Для чего?" – недоумевал я, шагая к нему в контору в маленьком одноэтажном домике из желтого кирпича, стоявшем напротив большого трехэтажного белокаменного здания суда со статуей конфедерата у входа. Этим большим зданием Сильвестр правил из маленького.

Я постучал. Прошла целая секунда, пока голос изнутри не велел мне войти.

Над спинкой кожаного кресла виднелся белый затылок Сильвестра. Он сидел, не поворачиваясь.

– Это я, сэр, – сказал я. Он не повернулся. – Это я, Даллас.

Он круто повернулся, и лицо его представилось мне не то лезвием ножа, не то 105-миллиметровкой, не то чем-то таким, что могло быть только лицом Сильвестра Марина.

Он ничего не сказал и лишь оглядел меня с головы до ног, будто говяжью тушу на торгах, чем я, собственно, и был. Только не знал этого.

У меня похолодело внутри, и под взглядом его черных глаз я почувствовал, как слетает с меня одежда: и красного шелка с серебряной бахромой рубашка, и белая пятидесятидолларовая шляпа, и обтягивающие бедра черные брюки. Опять у меня под ногами появились коровьи лепешки.

– Мне сказали... Мне сказали, что я вам нужен. – Носок одного из восьмидесятидолларовых сапог ковырял пол. Я заметил это и, наверное, покраснел.

– Да. – Он говорил тихим, низким голосом, похожим на похоронную музыку. – Нужен.

Он продолжал смотреть на меня. На лице его по-прежнему ничего не отражалось, но я был уверен: он видит меня изнутри, читает мои мысли.

Наконец он сказал:

– Мне понравилось твое выступление, Даллас. И другим тоже. Я уже давно слежу за тобой, и в общем мне нравится, как ты выступаешь.

– Благодарю вас, сэр. – Я почувствовал, что краснею еще больше.

– Насколько мне известно, ты участник войны.

– Да, сэр. То есть нет, сэр. Я был в армии, но из Америки никуда не уезжал. – Что он задумал?

– Это не имеет значения, а в некотором отношении даже лучше. Люди не очень-то воодушевляются при виде общепризнанного героя. При нем им неловко. Он выше их. А люди превосходства не терпят, Даллас. Кандидат никогда не должен превосходить своих избирателей.

– Да, сэр. – О чем он говорит?

– С другой стороны, плохо, если человек совсем не участвовал в этой заварухе. Могут подумать, что он старался уклониться.

– Да, сэр. – Я все еще недоумевал.

– Ты баптист. – Это был не вопрос. Он говорил, словно заполнял анкету.

– Нет, сэр. То есть, да, сэр, я баптист. Только я уже давно об этом забыл. То есть, я не хожу в церковь.

– Начинай ходить.

Какого черта он приказывает мне ходить в церковь, подумал я, но ничего не сказал. Я знал, кто он. Полчаса назад, когда тысяча людей аплодировала мне, я был счастлив. Я никогда не был более счастлив, я чувствовал себя большим и солидным, как статуя конфедерата. Теперь я ощущал свое ничтожество.

– Даллас! – Он помолчал, как судья перед приговором. – Я хочу тебя использовать. По правде говоря, я тебя, так сказать, уже давно жду.

– Меня?

– Да, тебя. Как протестант и участник войны, ты можешь получить на выборах голоса не только наших сторонников. Для кандидата у тебя превосходные личные данные. – Он улыбнулся своим словам. – Ты лучший кандидат в кандидаты со времен Джимми Дейвиса, я уверен.

– Я? – испугался я. Но в то же время меня как будто немного приподняли вверх.

– Ты, – чуть приметно улыбнулся он. – Что бы ты сказал, если бы через два года стал шерифом, а еще через четыре – губернатором? Что ты скажешь по поводу пятидесяти тысяч в год?

– Я... Я никогда ни о чем таком и не думал, мистер Марин. По-моему, это невозможно.

Он рассмеялся холодным, жестким смехом.

– Я имею дело только с возможным, Даллас. И тебе думать незачем. Думаю я.

– Что ж... – Я все еще висел в воздухе, но... – Большое спасибо, сэр. Я очень вам благодарен, но мне по душе мое нынешнее занятие, и, если вы не возражаете, я буду продолжать его, сэр.