Михаил Загоскин - Рославлев, или Русские в 1812 году

• Название: Рославлев, или Русские в 1812 году
• Автор: Михаил Загоскин
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1980

Действие романа Михаила Николаевича Загоскина (1789-1852) «Рославлев» происходит во времена Отечественной войны 1812 г. В основе его лежит трагическая история отношений русского офицера Владимира Рославлева и его невесты Полины.

---

– Эх, братец! не в том дело, что они идут или нейдут по Калужской дороге…

– Нет, сударь, в этом-то и дело! Да, воля ваша, им тут и следа нет идти. Шутка ли, какой крюк они сделают!

– Да что ты так об них хлопочешь, братец?

– Помилуйте, Николай Степанович! ведь моя деревушка почти на самой Калужской дороге.

– Так вот что! – вскричал Буркин. – Ах ты жидомор! по тебе, пусть французы берут Москву, лишь только бы твое Щелкоперово осталось цело.

– Что ж делать, Григорий Павлович! своя рубашка к телу ближе. Ну, рассудите сами…

– Да мне-то разве легче? Мы с тобой соседи: если твою деревню сожгут, так и моей не миновать того же; а разве я плачу?

– Ведь вы человек богатый.

– А ты, чай, убогой? Полно, братец! душ у тебя много, да душонки-то нет.

– Перестаньте, господа! – сказал Ижорской. – Что вы? Мы знаем, что вы всегда шутите друг с другом; но ведь наш гость может подумать…

– И, что вы? – перервал Зарецкой, – мы все здесь народ военный – не правда ли?

– Конечно, конечно!

– А между товарищами какие церемонии? Что на душе, то и на языке. Но позвольте вас спросить, где же теперь приятель мой Рославлев?

– Я слышал, что он уехал в Москву.

– Да и теперь еще там, сударь! – сказал лакей Ижорского, Терентий, который в продолжение этого разговора стоял у дверей, – Я встретил в Москве его слугу Егора; он сказывал, что Владимир Сергеич болен горячкою и живет у Серпуховских ворот в доме какого-то купца Сеземова.

– Боже мой! – вскричал Зарецкой. – Владимир болен, а может быть, сегодня французы будут в Москве!

– В Москве? – повторил Ижорской, – но ведь ее не отдадут без боя, а мы еще покамест не дрались.

– И бог милостив! – прибавил Буркин, – авось отстоим нашу матушку.

– Чу! колокольчик! – сказал Ильменев, выглянув в окно. – Кто-то скачет по улице! Никак, Михаила Федорович?

– Волгин? – спросил Ижорской, привставая с скамьи. – Он и есть! Ну, верно, не жалел лошадок: эк он их упарил!

Волгин, в форменном мундирном сюртуке, сверх которого была надета темного цвета шинель, вошел поспешно в избу.

– Ну что, Михаила Федорович? – спросил Ижорской.

– Не торопитесь, скажу! – отвечал глухим голосом Волгин.

– Да говори, что нового?

– Что нового? Замоскворечье горит, и как я выехал за заставу, то запылал Каретный ряд.

– Что это значит?

– Что, братцы! – вскричал Волгин, бросив на пол свою фуражку, – нам осталось умереть – и больше ничего!

– Как? что такое?

– Москва сдана без боя – французы в Кремле!

– В Кремле! – повторили все в один голос. С полминуты продолжалось мертвое молчание: слезы катились по бледным щекам Ижорского; Ильменев рыдал, как ребенок.

– Кормилица ты наша! – завопил наконец, всхлипывая, Буркин, – и умереть-то нам не удалось за тебя, родимая!

– Несчастная Москва! – сказал Ижорской, утирая текущие из глаз слезы.

– Бедный Рославлев! – примолвил Зарецкой с глубоким вздохом.

ГЛАВА III

– Бабушка, а бабушка!.. что это так воет на улице?

– Спи, дитятко, спи! это гудит ветер.

– Бабушка! мне что-то не спится.

– Сотвори молитву, родимый! да повернись на другой бок, авось и заснешь.

Так разговаривали в низенькой избушке, часу в 12-м ночи, внук лет десяти с своей старой бабушкой, подле которой он лежал на полатях.

– Бабушка! – закричал опять мальчик, приподнявшись до половины, – что это так рано нынче светает?

– Что ты, батюшка! Христос с тобою!.. Куда светать, и петухи еще не пели.

– Постой-ка! – продолжал мальчик, слезая с полатей, – я погляжу в окно… Ну как же, бабушка? на улице светлехонько… Вон и старостин колодезь видно.

– Что за притча такая? – сказала старуха, подходя также к окну.

– Мати пресвятая богородица! – вскричала она, всплеснув руками.

– Ах, дитятко, дитятко! ведь это горит наша матушка-Москва!

– Смотри-ка, бабушка! – закричал мальчик, – эко зарево!.. Словно как ономнясь горел наш овин – так и пышет!

В эту самую минуту кто-то постучался у окна.

– Кто там? – спросила старуха.

– Эй, тетка! – раздался мужской голос, – отвори ворота.

– Да кто ты?

– Проезжие.

– Я постояльцев не пускаю.

– Да впусти только обогреться; мы тебе за тепло заплатим.

– Впусти, бабушка, – сказал мальчик, – авось они нам что-нибудь дадут, а ты мне калач купишь.

– Эх, дитятко! ведь мы одни-одинехоньки; ну если это недобрые люди? Правда, у нас и взять-то нечего…

– Эй, хозяйка! – закричал опять проезжий, – да впусти нас: мы дадим тебе двугривенный.

– Слышишь, бабушка?..

– Ну ин ступай, Ваня, отвори ворота. Мальчик накинул на себя тулуп и побежал на двор, а старуха вздула огня и зажгла небольшой сальный огарок, вставленный в глиняный подсвечник.

– Через минуту вошел в избу мужчина среднего роста, в подпоясанном кушаком сюртуке из толстого сукна и плохом кожаном картузе, а вслед за ним казак в полном вооружении.

– Здравствуй, хозяйка! – сказал проезжий, не снимая картуза. – Ну, что, далеко ль отсюда до Москвы?

– Верст десять будет, батюшка! – отвечала старуха, поглядывая подозрительно на проезжего, который, войдя в избу, не перекрестился на передний угол и стоял в шапке перед иконами.

– Десять верст! – повторил проезжий. – Теперь, я думаю, можно своротить в сторону. Миронов! – продолжал он, обращаясь к казаку, – поставь лошадей под навес да поищи сенца, а я немного отдохну.

Когда казак вышел из избы, проезжий скинул с себя сюртук и остался в коротком зеленом спензере с золотыми погончиками и с черным воротником; потом, вынув из бокового кармана рожок с порохом, пару небольших пистолетов, осмотрел со вниманием их затравки и подсыпал на полки нового пороха. Помолчав несколько времени, он спросил хозяйку, нет ли у них в деревне французов.

– Нет, батюшка! – отвечала старуха, – покамест бог еще миловал.

– А поблизости?

– Не ведаю, кормилец!

– Что, тетка, далеко ли от вашей деревни Владимирская дорога?

– Не знаю, родимый.

– Да что ты ничего не знаешь?

– И, батюшка! мое дело бабье; вот кабы сынок мой был дома…

– А где же он?

– Вечор еще уехал на мельницу, да, видно, все в очередь не попадет; а пора бы вернуться. Постой-ка, батюшка, кажись, кто-то едет по улице!.. Уж не он ли?.. Нет, какие-то верховые… никак, солдаты!.. Уж не французы ли?.. Избави господи!

– А много ли их? – спросил проезжий, вскочив торопливо со скамьи.

– Только двое, батюшка!

– Только? – повторил спокойным голосом проезжий, садясь опять на скамью и придвинув к себе пистолеты.

– Вот они остановились против наших ворот; видно, огонек-то увидели… стучатся!.. Кто там? – продолжала старуха, выглянув из окна.

– Русской офицер! – отвечал грубый голос. – Отворяй ворота, лебедка! Да поворачивайся проворней.

– Что, батюшка, впустить, что ль? Проезжий в знак согласия кивнул головою.

– Ваня! – продолжала хозяйка, – беги отопри опять ворота.

– Ах, как я иззяб! – сказал наш старинный знакомец Зарецкой, входя в избу.

– Какой ветер!..

– Тут он увидел проезжего и, поклонясь ему, продолжал:

– Вы также, видно, завернули погреться?

– Да! – отвечал проезжий.

– Но я советую вам не скидать шинели: в этой избенке изо всех углов дует. Я вижу, что и мне надобно опять закутаться, – примолвил он, надевая снова свой толстый сюртук и подпоясываясь кушаком.

Зарецкой поглядел с удивлением на чудный наряд проезжего, которого по спензеру с золотыми погончиками принял сначала за офицера.

– Вам кажется странным мой наряд? – сказал с улыбкою проезжий.

– А если б вы знали, как он подчас может пригодиться!..

– Извините! – перервал Зарецкой, продолжая смотреть с любопытством на проезжего, – или я очень ошибаюсь, или я не в первый уже раз имею удовольствие вас видеть: не могу только никак припомнить…

– Так, видно, моя память лучше вашей. Несколько месяцев назад, в Петербурге, я обедал вместе с вами в ресторации…

– Френзеля? Точно! теперь вспомнил. Так вы тот самой артиллерийской офицер…

– К вашим услугам.

– Мне помнится, вы поссорились тогда с каким-то французом…

– Да. Если б этот молодец попался мне теперь, то я просто и не сердясь велел бы его повесить; а тогда нечего было делать: надобно было ссориться… Да, кстати! вы были в ресторации вместе с вашим приятелем, с которым после я несколько раз встречался, – где он теперь?

– Кто? бедный Рославлев?

– А что? я знаю, он ранен; но, кажется, не опасно?

– Представьте себе: он поехал лечиться в Москву…

– И попался в плен? Вольно ж было меня не послушаться.

– Я слышал, что он очень болен и живет теперь в доме какого-то купца Сеземова.

– Жаль, что я не знал об этом несколько часов назад, а то, верно бы, навестил вашего приятеля.

– Как! – вскричал Зарецкой, – да разве вы были в Москве?