Кнут Гамсун - Странник играет под сурдинку

• Название: Странник играет под сурдинку
• Автор: Кнут Гамсун
• Издательство: “Худ. литература”
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1970

---

Тут я подумал, что мне, пожалуй, не следовало брать Гринхусена в Эвребё. Сейчас уже поздно жалеть, но все-таки я пожалел об этом. И без обиняков сказал Гринхусену все, что я думаю.

– Заруби себе на носу, – сказал я, – что все мы не видели от фру ничего, кроме добра, и от капитана тоже. И если ты вздумаешь трепать своим длинным языком, ты пулей вылетишь отсюда. Советую тебе подумать, место здесь хорошее, жалованье хорошее, еда тоже. Помни об этом и держи язык за зубами.

– Твоя правда, да-да, – как-то уклончиво ответил Гринхусен. – Так ведь я ничего и не говорю, я сказал только, что она как две капли воды похожа на ту самую кузину. А больше я ничего не сказал. Первый раз встречаю такого человека, как ты! Ежели вглядеться, у этой вроде бы и волосы чуть посветлей, чем у кузины, я ж не говорю, что у них одинаковые волосы. И отродясь не говорил. А коли ты хочешь знать, чего я думаю, так я тебе скажу без утайки, та кузина, по-моему, нашей фру и в подметки не годится. Провалиться мне, коли я хоть минуту думал другое. Где это видано, чтобы благород ная дама приходилась кузиной такому типу, я и врагу этого не пожелаю. Не из-за денег, ты ведь сам знаешь, мы с тобой не такие, кто из-за кроны готов удавиться, но с его стороны это неблагородно – сунуть мне в руку две кроны, а потом вычесть их при окончательном рас чете. Вот. Больше ты от меня ни звука не услышишь. Но таких людей, каким стал ты за последнее время, я в жизни не встречал. Слова тебе не скажи, сразу взбеле нишься. Ну что я такого сказал? Инженер оказался жмо том, только подумай – две кроны в день, и это на своих харчах, да еще жилил, где мог. Я и разговаривать с тобой об этом больше не желаю, я просто сказал тебе, чего я думаю, коли тебе так любопытно.

Но вся болтовня Гринхусена ясней ясного доказыва ла, что он узнал фру и ни минуты не сомневается в том, кто она такая.

Теперь все было в полном порядке – господа дома, дни светлые, урожай обильный. Чего же еще желать!

Фру приветливо поздоровалась со мной и сказала:

– Эвребё теперь нельзя узнать, ты так славно все покрасил. Капитан тоже очень доволен.

Она казалась спокойнее, чем когда я последний раз встретил ее на лестнице отеля. И дыхание у нее не стало прерывистым от волнения, как при встрече с Гринхусе ном. Значит, мое присутствие не тяготит ее, – подумал я, обрадовавшись. Только почему она не оставила свою но вую привычку часто моргать… На месте капитана я непременно спросил бы ее об этом. Да еще на висках у нее разбежались едва заметные морщинки, но они ее ничуть не портили, право слово.

– К моему величайшему сожалению, не я выбрала эту прелестную серую краску для дома, – продолжала фру. – Тут ты что-то напутал.

– Значит, я просто позабыл. Впрочем, теперь уже все равно, тем более что сам капитан одобрил серый цвет.

– Лестница тоже прелестна и комнаты наверху. Они стали вдвое светлей.

Мне-то ясно – это сама фру хочет быть вдвое светлей и вдвое добрей. Она бог весть почему вообразила, что ее долг – ласково поговорить со мной, но я думаю: а теперь довольно, и пусть все остается как есть!

Близится осень, исступленно и терпко благоухает жасмин среди зарослей сирени, и листва на деревьях за холмами давно уже стала красной и золотой. Нет во всей усадьбе человека, который не радовался бы, что вернулась фру. И флаг тоже вносит свою лепту – слов но сегодня у нас воскресенье, и девушки щеголяют в накрахмаленных фартучках.

Вечером я иду посидеть на каменных ступенях, что ведут к сирени. После жаркого дня на меня волной накатывает аромат жасмина. Потом приходит Нильс и садится рядом. Это он меня искал.

– Гостей в усадьбе больше нет. И галдежу тоже нет, сколько я знаю. Ты хоть раз слышал по ночам какой-нибудь галдеж, с тех пор как вернулся капитан?

– Нет.

– И так уже два с половиной месяца. Что ты ска жешь, ежели я спорю эту штуку? – И Нильс указывает на свою эмблему трезвенника. – Капитан больше не пьет, фру вернулась, и я не хочу колоть им глаза своим видом.

Он протягивает мне нож, и я спарываю эмблему.

Мы еще немножко с ним толкуем – он только о зем ле и думает: к завтрашнему вечеру, говорит он, мы, с божьей помощью, уберем под крышу почти весь урожай. Потом, стало быть, озимые. Ведь как удивительно полу чается – Ларс проработал здесь много лет, и ни шагу не мог ступить без сеялки, и считал, что так и надо. А мы – нет, мы руками будем сеять.

– Это почему же?

– Потому что здесь такая почва. Возьми, к примеру, нашего соседа, три недели назад он отсеялся, так поло вина взошла, а половина нет. Сеялка слишком глубоко закладывает зерно.

– Нет, ты только принюхайся, как пахнет жасмин нынче вечером.

– Да, с ячменем и овсом мы тоже через несколько дней управимся. А теперь пора спать.

Нильс встает, я сижу. Нильс смотрит на небо и пред сказывает вёдро, потом говорит, что надо бы скосить здесь, в саду, траву, которая получше.

– Ты так и будешь сидеть? – вдруг спрашивает он.

– Я-то? Да нет, я, пожалуй, тоже лягу.

Нильс делает несколько шагов, потом возвращается.

– Хватит сидеть. Ты должен пойти со мной.

– Так-таки и должен? – И я тотчас встаю. Я пони маю, что Нильс только за этим и пришел и что у него есть какие-то мысли на мой счет.

Неужто он разгадал меня? А что тут, собственно, разгадывать? Разве я сам знаю, какая сила влечет меня в сирень? Помнится, я лежал на животе и жевал травинку. В некой комнате на втором этаже горел свет, я глядел туда. Больше ничего не было.

– Я не из любопытства, но в чем, собственно, де ло? – спрашиваю я Нильса.

– Ни в чем, – отвечает Нильс. – Девушки сказали, что ты здесь лежишь, вот я и пошел за тобой. Какое тут может быть дело?

Тогда, значит, женщины меня разгадали, – подумал я с досадой. Не иначе Рагнхильд, эта чертова девка! А у нее язык длинный, уж будьте уверены, она наговорила куда больше, только Нильс не хочет мне все выклады вать. А что, если сама фру увидела меня из своего окна?

Я тут же решаю вплоть до конца своих дней быть невозмутимым и холодным, как лед.

Рагнхильд – вот кому теперь раздолье. Толстый ковер на лестнице заглушает ее шаги, она может поднять ся наверх, когда захочет, а если понадобится, в два счета бесшумно спуститься.

– Не понимаю я нашу фру, – говорит Рагнхильд, – ей бы жить да радоваться, что вернулась домой, а она все плачет да тоскует. Сегодня капитан ей сказал: «Ло виса, ну будь же благоразумна!» – так сказал капитан, «Прости, я больше не буду», – ответила фру и распла калась оттого, что была неблагоразумна. Но она каждый день твердит: я больше не буду, а сама продолжает в том же духе. Бедная фру, сегодня у нее так болели зубы, она плакала навзрыд…

– Шла бы ты, Рагнхильд, копать картошку, – пре рывает ее Нильс, – Некогда нам разговоры разгова ривать.

Все снова выходят в поле. Дел у нас невпроворот. Нильс опасается, как бы не пророс сжатый хлеб, и пред почитает убрать его, не досушив. Ладно! Но это значит, что мы должны в один присест обмолотить большую часть зерна и рассыпать его для просушки по всем полам; даже на полу в людской лежит толстый слой зерна. Думаете, у нас только и дел, что просушка? Как бы не так, полным-полно, и все неотложные. На ступило ненастье, погода может стать еще хуже. Зна чит, время не ждет. Покончив с молотьбой, мы изгото вили сечку из сырой соломы и заквашиваем ее в силос ных ямах, покуда не попрела. Теперь все? Какое там все, по-прежнему невпроворот. Гринхусен с девушками копают картофель. Нильс использует драгоценное время после ведреных дней, чтобы засеять озимой рожью еще несколько аров, мальчик идет вслед за ним с боро ной. Ларс Фалькенберг все пашет. Добряк Ларс стал послушней овечки, до чего усердно он пашет, с тех пор как вернулись хозяева. Когда земля раскисает от дождей, Ларс распахивает луговину, после ведреных дней возвращается в поле.

Работа спорится. После обеда к нам присоединяется сам капитан. Мы вывозим последнее зерно.

Капитан Фалькенберг не новичок в работе, он силь ный и крепкий, и руки у него умные. Капитан свозит просушенный овес. Вот он обернулся с первым возом и приехал за вторым.

Фру вышла из дому и спешит к нам вдоль сушилок. Глаза у нее так и сияют. Должно быть, она рада видеть мужа за работой.

– Бог в помощь, – говорит она.

– Спасибо, – отвечает он.

– Так любят говорить у нас в Нурланне, – продол жает она.

– Чего, чего?

– Так любят говорить у нас в Нурланне.

– А-а-а.

Капитан не прерывает работы, колосья шуршат, ему не все слышно, что она говорит, приходится переспра шивать. Это раздражает обоих.

– Овес созрел? – спрашивает она.

– Да, созрел, слава богу.

– Но еще не высох?

– Ты что говоришь?

– Ничего не говорю.

Долгое, недоброе молчание. Капитан пытается время от времени разрядить его каким-нибудь веселым словцом, но не получает ответа.

– Значит, ты вышла понаблюдать за своими работ никами, – шутит он. – А на картофельном поле ты уже побывала?