Николай Горбачев - Звездное тяготение

• Название: Звездное тяготение
• Автор: Николай Горбачев
• Жанр: Современная проза

Герои повестей Н. Горбачева – ракетчики – офицеры, сержанты, солдаты, – у кого интересная, трудная и романтическая профессия. Но судьбы их сложны, и пути, по которым они идут "каждый в свою жизнь", зачастую нелегки: им сопутствуют трудные конфликты, острый драматизм.

Гошка Кольцов стремится жить и служить по девизу: "Какое мне дело до вас до всех, а вам до меня". Он противопоставляет себя коллективу, товарищам по расчету ракетной установки. У Гошки есть в родном городе Ийка, а здесь, в гарнизоне, он знакомится с Надей…

При всей сложности конфликтов, в нелегких условиях службы герои повестей морально крепки, сильны хорошими душевными зарядами: Гошка поймет свои заблуждения и в решающую минуту предпочтет обгореть, чем допустить гибель товарищей.

Николай Андреевич Горбачев – инженер-подполковник, в прошлом служил в Ракетных войсках. "Звездное тяготение" – его третья книга.

---

В этот миг мне пришла на память подаренная Владькой гаванская сигара, забытая, лежавшая на дне чемодана в батарейной каптерке. "Настоящая… Когда одержишь викторию, закуришь".

Что-то изломилось внутри, шутливо-насмешливое. Все, вот момент! Я ведь ставил цель – закрутить мозги, и все идет хорошо. Осуществить осталось последний акт – поцеловать… Это – моя виктория, моя победа! Надя склонилась ко мне и, может, ждала.

С внутренней легкой дрожью и внезапной решимостью обнял ее за плечи, сжал, привлек к себе. Увидел рядом испуганно расширившиеся глаза, почувствовал упругую силу плеч под ладонями. Я ожидал всего: сопротивления, резких слов, может быть, слез, и был внутренне готов к этому. Губы ее были совсем близко…

Они вдруг раскрылись – дыхание теплое, прерывистое:

– Не надо. Зачем же так?

Слова эти, сказанные тихо, с какой-то спокойной укоризной, обескуражили меня – так были неожиданны. Руки мои сами собой разжались, а щеки взялись жаром, точно мне принародно влепили звонкую пощечину. Хорошо, что из-за темноты Надя не видела этого.

Она не отодвинулась на скамейке, только выпрямилась, встряхнула головой, закинула косу за спину, поправила прическу. И все. Ровно ничего не произошло. Но от этого в тысячу раз было сквернее. Хотя, наверное, только внешне не подает виду, а в душе смеется над незадачливым ухажером. Если бы знать, что у нее там? Эх ты, лопух! Голова и два уха. Свиных… Какой позор! Вот тебе и "виктория"! Легко представил, как посмеялся бы надо мной Владька. "Салага!" Он умел произносить это медленно, с особым смаком и презрением, оттопырив нижнюю губу и будто протягивая слово через нее по слогам.

Я молчал, подавленный и пристыженный. В это самое время створки ближнего к крыльцу окна распахнулись и кто-то таким же мягким, низким, как у Нади, голосом позвал ее. Окно снова закрылось.

– Мама… Мои часы с боем. Значит, больше десяти. – Она поднялась. – Благодарю. Мне было весело с вами, рыцарь добрый!

Последние слова прозвучали насмешливо и обидно. Разъяренный, – поймать и теперь уж, будь что будет, выполнить свое намерение! – подхватился со скамейки. Но было поздно: Надя проворно взбежала на деревянные ступеньки крыльца, подол фиолетового платья мелькнул в двери. Я остался, как говорят, с носом.

8

Нет, в первые дни после своего неудачного дебюта твердо решил: делать там больше нечего! Конечно, обо всем, что произошло, не обмолвился ни с кем и словом. Хотя на другой день, вернувшись из караула, Сергей допытывался, приставал назойливой мухой – как провел время в увольнении.

– Так ни с кем и не познакомился?

Я отмалчивался, а он с сожалением вздыхал:

– Эх ты, шесть тебе киловольт в бок! Точно… Оставаясь наедине с собой, думал о том, что шила в мешке не утаишь, Пушкарев кое-что может рассказать, пусть и не знает о моем фиаско. И костил себя в душе. Глупец, полез с этими поцелуями! Так опростоволоситься. Ненавидел себя и Надю. Казалось, если бы встретил ее, прошел бы мимо, сделав вид, будто не знаю.

А позднее гнал от себя назойливые, неприятные думы. "Вот еще блажь! Ну и случилось! В конце концов, виделись раз и разошлись как в море корабли".

Однако, как ни успокаивал себя подобными доводами, мысли о ней приходили в самые неожиданные моменты: на занятиях, в наряде, в парке боевых машин, после отбоя, когда закрывал глаза и долго ворочался на жесткой подушке – вату в ней сваляли головы не одного поколения солдат.

В ушах приглушенно позванивал смех Нади, видел ее удивительно подвижные брови – стрелки вольтметров высокой точности, – а правую мою руку будто снова обжигало, как тогда во время танцев, знакомое шелковистое прикосновение ее косы…

И сжимал глаза до боли, до радужных, золотистых искр.

Меня окончательно назначили вторым номером вместо Рубцова. Случилось это после очередного воскресенья, в которое разыгрывали техническую викторину, а затем на площадке перед парком устроили состязание по боевой работе между номерами и расчетами всего дивизиона. Я получил два приза: тройной одеколон и солдатский ремень. В классе мои ответы на три вопроса викторины признали лучшими.

За отдельным столиком, приютившимся тут же, в углу класса, старшина Малый выдавал призы.

– Ось, выходит, не только права наказывать, но и награждать, – прищурился он, намекая на тот наш старый разговор после инцидента с Крутиковым. – Получайте. Добре пойдет после бритья!

Дряблое, морщинистое лицо расправилось в улыбке. Подавая флакон одеколона, он чувствительно сжал руку своими тонкими пальцами.

Получил приз и Сергей – туалетное мыло.

– За тобой не угонишься! – с напускным неудовольствием заметил он. – Зарился на одеколон, теперь придется твоим пользоваться.

Но позднее удивились не только лейтенант Авилов и комбат, которые руководили состязаниями, – удивился и я сам. По условиям каждый номер должен был выполнить на правильность и скорость свои прямые операции при боевой работе и дополнительно по выбору – обязанности любого другого номера.

Рубцов наводил первым и зашился: хотя по времени выполнил на "отлично", но, оказывается, пузырек уровня панорамы выгнал неточно. Ему срезали балл – только четверка. Он сошел на землю красный, злой. Долгов тоже насупился: оценка наводчика его не устраивала.

Сергей Нестеров получил твердую пятерку. Потом состязались механики-водители: выполняли заезды на позицию, останавливались с ходу, выполняли всевозможные хитрые развороты – ревели двигатели, сизый горький дым плотно стелился над площадкой. Вышел победителем наш Гашимов – из люка он вылез сияющим, под сросшимися бровями глаза блестели, а губы, растягиваясь в улыбке, открывали чистые зубы.

Наступила очередь четвертых номеров. Свои обязанности – осмотр направляющих, проверку крепления ракеты хомутами – я проделал в значительно меньшее время, чем требовалось по нормативам. А потом выполнял операции второго номера. Странно, что в ту минуту не думал, к чему все это приведет, к каким последствиям, – просто поддался общему подъему – соревнования, спора, той горячности, которые царили среди солдат. Еще раньше, когда наводил Рубцов, я подумал, что, если заранее сориентироваться на месте по основному направлению и сразу точнее останавливать установку, чтоб потом только чуть довернуть, – будет сэкономлено время. И вот теперь, получив основное направление, прикинул, шепнул Гашимову: "На угол парка!" Он было воззрился на меня непонимающе, удивленно изломив бровь, но я отрезал: "Давай! После скажу". Может быть, мой решительный вид и окрик подействовали – Курбан встал точно, тютелька в тютельку. А когда, выполнив наводку, я доложил: "Второй готов!", комбат, стоявший с секундомером в руке, удивленно, с нотками неверия произнес:

– Не может быть! Давайте посмотрим.

Он поднялся на площадку вместе с Авиловым, придирчиво смотрел в панораму, проверял, как выставлен угломер. Савоненков качнул головой, взглянул с легким недоверием и интересом:

– Ну-ка повторить, юрьев день!

Во второй раз я сократил время еще секунд на семь, и, снова все тщательно проверив, капитан посмотрел на меня так, будто впервые видел, и молча спрыгнул с решетки. Только лейтенант Авилов шепнул, задержавшись на площадке:

– Молодец!

Старший лейтенант Васин, член жюри (с расчетом его мы соревновались), оглядел меня удивленно, сдвинул фуражку на затылок, протянул:

– Чем-пи-он!

От меня валил пар. Отошел в сторону, к бачку с водой, пил из мятой алюминиевой кружки жадно, взахлеб ломившую зубы воду (старшина, спасибо, позаботился) и вдруг увидел на ободке кружки муху. Она сидела безбоязненно, сложив прозрачные сетчатые крылышки, воткнув в слюдяную каплю воды ворсистый хоботок. Наши глаза разделяло расстояние всего в десять сантиметров – в ее темных блестящих полушариях мое отражение было с булавочную головку… Смех вдруг подступил к горлу: неужели таким маленьким ей кажусь? Я прыснул, обдав муху брызгами: вырвав хоботок, она метнулась к земле.

В это время от столика, вынесенного сюда же, на площадку к парку, где толпились солдаты, сразу несколько голосов позвали:

– Кольцов, к старшине!

Наверное, так с улыбкой я и подошел к Малому. Он потряс ремнем перед моим лицом.

– От улыбается человек! Все призы забрал. На Украине говорят: "Як мед, так ще и ложкой!" Ремень гарный, носи на здоровье!

Если бы он знал, почему я улыбался!

А на другой день на утреннем разводе лейтенант Авилов объявил: назначаюсь вторым номером. Поменялись местами с Рубцовым!

Оказывается, то ночное тактическое занятие было только началом: выезды наши на "выгон" с тех пор участились. Теперь чуть ли не каждый день тренировались в занятии позиции, выполняли самые неожиданные вводные, сыпавшиеся на нас, точно горох: "В результате атомного взрыва…", "Наши войска, прорвав оборону противника, успешно развивают наступление…", "Противник производит перегруппировку сил, скопление его техники отмечено…"