Фрида Вигдорова - Это мой дом

• Название: Это мой дом
• Автор: Фрида Вигдорова
• Издательство: «Советский писатель»
• Жанр: Детская проза
• Год: 1972

Повести Ф.Вигдоровой (1915—1965 г.г.) представляют собой единую книгу о педагогическом труде, о том, как Семен Карабанов, один из главных героев «Педагогической поэмы» А. С. Макаренко, пошел по стопам своего учителя и посвятил свою жизнь воспитанию детей, лишенных родителей.

Книга эта отнюдь не документальная. Это – повесть-трилогия, увлекательно рассказывающая о трудовой и горячей, богатой горестями и радостями жизни, целиком отданной детям. Это история детского дома, которым руководит Карабанов, а потом, в дни войны, его жена Галина Константиновна (названная в «Педагогической поэме» Черниговкой).

---

Лидия Павловна сказала что-то о том, какая нынче стоит прекрасная осень.

– Подумайте, было каких-нибудь три-четыре дождливых дня, а теперь такая благодать.

Галя поспешно согласилась:

– Да, осень чудесная.

Анна Павловна понадеялась, что и зима будет хорошая, мягкая. На это ни у кого не достало мужества ответить. Допили чай. Я мельком глянул на Ивана Никитича. Губы его были крепко сжаты, лысина порозовела. Он молчал. Я не помогал ему. Теперь-то я понимал, почему он так расспрашивал о ребятах, так всматривался в их лица и переспрашивал: «Слушаются? А как вы добиваетесь послушания?»

– Пойдемте ко мне, – сказал наконец Иван Никитич.

Мы прошли за ним в кабинет, сплошь заставленный книжными полками, уселись на низкий широкий диван.

– Видите ли, я хочу с вами посоветоваться, – начал он.

И мы с Галей услышали историю, которую и сами уже, посидев полчаса за чайным столом, могли бы в главных чертах рассказать.

Славин отец – крупный, инженер – живет с 1929 года на Магнитке. Жена его, дочь Ивана Никитича, поехала с ним. Мальчика взять с собой на новое, необжитое место не решились, оставили у дедушки с бабушкой. Три года назад Славина мать умерла, а в прошлом году отец женился снова. Он давно уже не наведывался и пишет редко. Что поделаешь, новая семья… А воспитывают Славу две бабушки, точнее, бабушка и тетка.

– Ну, и… вы видите, к чему это привело. Никакого сладу. Н ничего не могу поделать.

– А в школу он ходит? – спросила Галя.

Оказалось, что в прошлом году Слава поставил бабушке жесткое условие: если накануне экзаменов ему не купят велосипед, он на экзамены не пойдет. Все, кто знал Славу, были уверены – так оно и будет. И велосипед купили. В начале нынешнего учебного года он потребовал, чтобы ему подарили фотоаппарат – и фотоаппарат тоже купили. Немного спустя он перестал ходить в школу и заявил встревоженной бабушке: «Хочу немецкую овчарку». Через несколько дней добыли и овчарку, и Слава снова пошел в школу. Так же появились у него аквариум, «волшебный фонарь» и пинг-понг.

Впрочем, Слава не всегда ставит посещение школы в зависимость от подарков. Иногда он просто объявляет: «Не хочу», «Не пойду». Тогда бабушка говорит: «Он такой слабенький! Пусть отдохнет».

За овчаркой ухаживает Славина бабушка. Чистит аквариум и меняет, воду Славина тетя. Самому Славе все это давно надоело.

Иногда он гуляет по селу – и всякий раз кто-нибудь приходит на него жаловаться: то он ударил малыша, то залепил снежком в лицо старухе. «Слава очень нервный ребенок», – говорит в таких случаях бабушка. Эту формулу усвоил и сам Слава. Когда ему делаешь замечание, он безмятежно смотрит тебе в лицо и объясняет: «Я очень нервный». На днях, развлекаясь, Слава вылил из окна кувшин воды на женщину, которая пришла звать Ивана Никитича к больному. Анна Павловна очень рассердилась. Она сказала сестре: «Это ты виновата, зачем ты поставила кувшин с водой на окно!»

Иногда Славе говорят: «Придется тебя наказать!» Он отвечает: «Только попробуйте! Сбегу из дому!» Тогда бабушка начинает плакать. Разумеется, никто Славу не наказывает.

– На днях Анну Павловну вызвали в школу, – горько и брезгливо кривя рот, рассказывал Иван Никитич. – Выговаривали ей, объясняли, что она неправильно воспитывает внука. Она заявила: «Вы нечутко относитесь к Славе. Вы его не понимаете!» Когда я стараюсь убедить ее, что не следует потакать Славе во всем, она отвечает: «Я не могу лишать ребенка удовольствий, детство бывает только один раз». И все остается по-прежнему. Жена моя разумная женщина и дочку воспитала толково – наша Лена была прекрасный человек, хороший инженер, отличный товарищ… А вот Славу… Она говорит: «Он у меня один остался, в нем смысл моей жизни… Я перед памятью Лены за него в ответе». И плачет. А вы думаете, он любит ее? В прошлом году Анна Павловна сломала руку. Слава ни разу ни в чем не помог ей. Как-то она попросила открыть ей дверь, он ответил: «Не маленькая, сама откроешь». Каюсь, я… я его высек тогда.

Не сдержавшись, я облегченно вздыхаю.

– Иван Никитич, – говорю я, – ну что вам сказать? Ни кулаком, ни ремнем тут не поможешь. Это, извините, чепуха. Я понимаю, все вы Славу очень любите. Но ведь с любовью тоже надо обращаться осторожно, как с лекарством или с пищей. Человек не может питаться одним шоколадом.

– Что же делать, – Семен Афанасьевич?

– Отправьте его к отцу на Магнитку.

– Жена ни за что не согласится. Ну, и отчасти права: там мачеха, чужой человек, а какой – неизвестно. Может быть, и хороший, а может… И, кроме того, понимаете, тут еще одно. Анна Павловна с сестрой росли сиротами, без матери, тяжело. Когда у нас Лена маленькая была, время было такое: мы оба работали в земской больничке, дела по горло, нянчиться с ней было некогда. А теперь, знаете, Анна Павловна и не молода, и здоровье не то – не работает, только и мыслей, что о Славе. А у Лидии Павловны детей своих нет, для нее все это новость. «Славочка, Славочка…» Вот и устроили ребенку счастливое детство…

– Счастливое, гм… Ну, а как вы думаете – здесь что-нибудь может измениться? Можно Анну Павловну как-нибудь… м-м… вразумить?

– Боюсь, что нет…

– Так что ж тут советовать? Вы и сами все понимаете. Только, по-моему, думать о Славе и о его судьбе надо сейчас, пока еще не поздно сделать из него человека. А потом…

– Потом поздно будет. Да, я понимаю…

Он ходил по комнате хмурый, ссутулившийся.

– Вот что, Иван Никитич. Я бы вам предложил: отдайте его к нам. Но ведь Анна Павловна…

– Нет, она не согласится. Я уж думал и об этом.

– Скажите прямо, Иван Никитич: зачем же вы спрашиваете меня?

Он махнул рукой и устала опустился в кресло.

– Да, вы правы. Извините. Все это ни к чему… Помолчали. Галя вздохнула. Лицо у нее стало сердитое, насупленное. Так, бывало, смотрели Костик и Лена, когда кто-нибудь из них нечаянно или сгоряча делал больно другому: и ушибленное место болит, и себя жалко, и сдачи дать совестно – а хочется и сдачи дать, и, пожалуй, заплакать.

Через минуту мы поднялись. Проводить нас вышли Анна Павловна и Лидия Павловна. Они благодарили нас за то, что мы их навестили, очень просили приходить еще.

– Вы мне разрешите как-нибудь вернуться к нашему разговору? – сказал на прощание Иван Никитич.

…Наконец-то мы снова шагаем по тихой лесной дороге.

– Ну вот и побывали в гостях, – говорю я. – Теперь смотри, раньше чем через год не зови – не пойду!

Галя засмеялась. Но тут же сказала, что ей очень жалко всех: и Ивана Никитича, и Анну Павловну, и Лидию Павловну. Такие славные люди, такие у всех хорошие лица… И видно, всем было так неприятно… Жаль их.

Я слушал ее и снова видел перед собой Ивана Никитича. Да, хорошее у него лицо. Умное, серьезное. Высокий лоб. Сильный, одаренный человек. У него такие талантливые руки, такой зоркий взгляд. Скольким людям он возвратил здоровье, а может быть, и спас жизнь. Так почему же он позволяет, чтобы у него в доме совершалось преступление? Если исход будет трагический – а он не может быть иным, – кто станет отвечать за исковерканную, неудачную жизнь? Тогда поздно будет разбирать это с точки зрения педагогической, психологической и со всех иных возможных точек зрения,

– Нет, – сказал я Гале, – мне их не жаль!

* * *

После памятного первомайского вечера комсомольцы сахарозавода не забывали нас, за лето дружба наша окрепла. Недели за две перед Ноябрьскими праздниками нас снова навестили Маша Горошко с двумя подругами. Лица у них были веселые, таинственные. Взяв список ребят, они против каждой фамилии помечали: «белый», «чёрный», «рудый», а если не знали кого, говорили:

– Ну-ка, приведите его, поглядеть надо,

– На что вам? – приставали наши.

– Да уж надо, – туманно отвечали девушки.

Секрет раскрылся 8 ноября. Комсомольцы приехали к нам в гости. А в конце вечера они открыли большой ящик, на который мы поглядывали с интересом, но из деликатности но спрашивали, откуда он взялся и зачем.

– Кто у вас тут будет Настасья Величко? Это ты и есть Величко? Тут написано «беленькая». Покажись. И вправду беленькая? Вправду! Ну, держи розовую тканину, раз беленькая… А ты чёрнобривый – тебе на белую рубаху в самый раз. Держи, Лира!.. А ты рудый? Тебе все пойдет, ты счастливый. Гляди, какой ситчик, всем ситцам ситец!

Такими словами, точно горохом, сыпал Петро – легкий и быстрый в движениях паренек чуть постарше Мити. Он говорил и действовал без передышки: вынет материю, бойким глазом глянет в список, потом на мальчишку или девчонку, чёрнобривца или рудого, вручит подарок и тотчас выкликает новое имя. А они только и поспевали промолвить «спасибо», на то, чтобы растрогаться, времени уже не было.

Когда комсомольцы уехали, Зина Костенко спросила:

– А когда сошьем?

И вдруг Виктор Якушев сказал:

– По-моему, шить не надо. Пускай лежит. Когда мы 6yдем выходить из детдома, у каждого будет припасено что-нибудь. Вот этот ситец, и еще что-нибудь наберется к тому времени.