Фрида Вигдорова - Черниговка

• Название: Черниговка
• Автор: Фрида Вигдорова
• Издательство: «Советский писатель»
• Жанр: Детская проза
• Год: 1972

Повести Ф.Вигдоровой (1915—1965 г.г.) представляют собой единую книгу о педагогическом труде, о том, как Семен Карабанов, один из главных героев «Педагогической поэмы» А. С. Макаренко, пошел по стопам своего учителя и посвятил свою жизнь воспитанию детей, лишенных родителей.

Книга эта отнюдь не документальная. Это – повесть-трилогия, увлекательно рассказывающая о трудовой и горячей, богатой горестями и радостями жизни, целиком отданной детям. Это история детского дома, которым руководит Карабанов, а потом, в дни войны, его жена Галина Константиновна (названная в «Педагогической поэме» Черниговкой).

---

Мне часто снился один и тот же сон: стук в дверь, я открываю, и на пороге – Сеня. Я молча обнимаю его. И сразу такое освобождение, такая легкость – как же я жила до сих пор с этим камнем в груди? Как дышала? А потом я просыпалась, с первой же секунды яви опять ощущая этот камень.

«Ты жив… жив…» – повторяла я, но отзвука не было.

Я встала и пошла по тропинке. Светляки издали походили на искры угасшего костра. Я поглядела на небо – вот такая же яркая Медведица висит сейчас над Березовой Поляной и над Черешенками. Я вспомнила – когда-то Владимир Михайлович рассказывал мне о своей покойной жене. Они очень любили друг друга. И когда бывали в разлуке, то всегда находили минуту поглядеть в ночное небо и отыскать две звезды в созвездии Змееносца. Это были их звезды. И им тогда казалось, что они повидали друг друга. Почему мы с Сеней не уговорились так? Почему не выбрали общую нашу звезду из этого несметного богатства?

Я повернула назад к нашему домику. Он и сейчас белел в свете луны. Проходя мимо палатки, где спали мальчики, я услышала приглушенный голос Кости Лопатина:

– А ты влюблялся когда-нибудь?

– Я? Нет, – отвечал голос Жени Авдеенко.

– Никогда?

– Один раз мне показалось. Я позвал ее в Третьяковку. Она ходила, смотрела на картины и все записывала в записную книжечку. Такая умненькая…

– Ну и что?

– И все. Больше я ее не звал. Расхотелось.

– Чудак ты все же. Ну, а в Наташу ты разве не влюблен?..

– Давай спи! – неожиданно грубо оборвал Женя.

Мне очень хотелось засмеяться и очень хотелось погладить его по голове. Я погладила шершавый брезентовый бок палатки и пошла к белому домику. Поднялась на крыльцо. Двери и окна были открыты, и комната полна запаха леса. Я легла рядом с Наташей и уснула, едва опустив голову на подушку.

* * *

В три часа утра ребята уже вышли «по живицу». Работать надо было до солнца, в прохладные предутренние часы.

У каждого в руках была длинная, в два с лишним метра, палка с острой стамеской на конце. Еще ранней весной на соснах были сделаны надрезы и прикреплены глиняные стаканчики: в них по желобку должна была стекать смола. Сейчас ребята делали новые надрезы влево и вправо от желобка – легкие, осторожные полосы, чтобы не поранить дерево глубоко. Надо было взять живицу с двадцати тысяч деревьев! Ребята расходились во все стороны и точно таяли в предутреннем сумраке. И сначала было тихо и торжественно, а потом все чаще стали раздаваться оклики, словно новая стая птиц поселилась в лесу.

Мы с Полей пошли к роднику, набрали воды и вымыли пшено. Потом натаскали сухих веток и развели два костра – на одном кипятили чай, на другом варили кашу.

Нельзя человеку жить без леса, без деревьев. Вот куда надо приходить за счастьем. Даже сейчас, перед рассветом, когда вокруг серо, и сизо, и сумрачно, и все очертания расплываются в предутренней мгле, даже сейчас ничего нет лучше леса.

А когда брызнули первые лучи и я хотела было пойти навстречу нашим, из-за деревьев показался Костя Лопатин, тотчас же на тропинку вышли Настя с Сеней Винтовкиным, а там еще и еще ребята. И каждое лицо отвечало мне улыбкой.

Мы завтракали прямо на траве. Каша уже дымилась в мисках, чай был налит, около каждого прибора лежало по ломтю хлеба. От ребят пахло лесом, смолой, лица разрумянились. С едой покончили в мгновение ока и тут же легли, сваленные сном и усталостью, чтоб к полудню снова встать и пойти с ведрами собирать живицу. В ведра из стаканчиков сливали густую желтую прозрачную смолу – живой сок дерева. Ох, сюда бы Лену, Егора, Антона! Им бы напиться этого целебного воздуха, послушать птиц, поесть вволю земляники.

Женя и Костя точили стамески. Лепко запрягал мне Милку.

– Велехову привет передавайте! – сказал он, обернувшись.

– Что, уже соскучился?

– Да как вам сказать?.. В общем, передайте, ладно?

Он поставил на телегу четыре решета с ягодами – два для нашего дома, два в госпиталь.

– А вот мы с Наташей набрали для Тосика, – сказала Настя, надежно пристраивая в сене лукошко с земляникой.

Милка шла не быстро, но охотно. Была она тоща, ребра так и торчали, но нынче она выглядела веселее, чем всегда: и отдохнула, и поела всласть густой, сочной травы. За каждым поворотом меня ждал новый подарок – то дружная компания невысоких елок, то сквозные осины, то березовая роща и вперемежку сосна, сосна – медно-рыжая, крепкая, высокая, задравшая голову под самые облака.

Я не заметила, как мы въехали в город. У госпиталя остановила Милку, сошла с телеги и постучала в двери кухни. Ко мне вышел сам главный повар – он знал и меня и ребят, он не пропускал ни одного нашего концерта. У него было совсем не поварское лицо – сухощавое, длинное, на носу очки; в белом халате и белой шапочке его можно было принять за врача.

– Ну! – воскликнул он. – Даже спасибо не говорю! Никакое спасибо не выразит!

Но вдогонку он все-таки кричал:

– Спасибо! Передайте ребятам, ценим от души!

На углу Незаметной улицы в телегу прыгнул Велехов. Он мягко взял у меня из рук вожжи и сказал:

– Давно вас тут поджидаю.

– А что такое?

– В детдоме Соколов. Секретарь райкома.

– Ну и что же?

– Да так… Когда начальство, надо подготовиться. Мало ли…

– Эх, Велехов, Велехов… Ну, как ты думаешь, что мне скрывать от начальства?

– Да хоть меня. Зачем такую чучелу выставлять?

– Ладно уж, каков есть. Кстати, тебе Лепко привет передает.

– Помнит, значит. А вы нас нарочно разделяете? Он там, я здесь?

– Нарочно.

– Так я и знал. А зачем, интересно? Что вы этим мечтаете достигнуть?

Отвечать было недосуг, да и не нашлась я сразу, а Милка уже стала у нашего забора.

Соколов, окруженный ребятами, сидел за столом, склонившись над черешенским альбомом с фотографиями.

– А это Митя Королев! – услышала я Тонин голос. – Правда, хороший?

– Правда! – Соколов поднял голову и встал.

Поздоровавшись, я заглянула в раскрытый альбом. Первая карточка, которая бросилась мне в глаза, – Митя, обнявший за плечи Шуру: их сняли вскоре после Митиного возвращения из Одесской больницы.

– А вот Анюта, самая наша красивая девочка! Правда, красивая? – спрашивала Тоня.

– Правда! – послушно согласился Соколов.

– А это ее сестра Наташа, она сейчас в лесу на подсочке. Тоже красивая, правда?

– Я вижу, вы все тут красивые и хорошие! – заметил Соколов.

Велехов поставил на стол землянику – ее встретили дружным воплем восторга. Тотчас появились миски.

Тоня, вооружившись ложкой, быстро и ловко разделила ягоды между всеми. Соколову она положила не три, а четыре ложки. Он было остановил ее руку, но она строго сказала:

– Вы гость. Гостю всегда больше!

Я взяла альбом и стала листать его. Вася Коломыта – танкист. Ваня Горошко – костюмер в кукольном театре, а театр разъезжает по фронтам… Мефодий Шупик – в пехоте, на Юго-Западном… Искра – сапер… Федя Крещук, Лира, Катаев – их первая карточка после поступления в летное училище: лихие, с пилотками набекрень, белозубые, яркоглазые Ну, как не сказать: «Правда, хорошие? Правда, красивые?»

– Я вижу, вам тоже все здесь кажутся и красивыми а хорошими, – промолвил Соколов улыбаясь.

Вспомнив любимую присказку Семена, говорю:

– Так ведь известно, ворона говорит вороненку – мой беленький, а ежиха ежонку – мой гладенький.

– И нет! – кричит Тоня.

– И да! – говорит Соколов, не растерявшись. – Ты же сама мне тут всех расписала – одни красавцы и герои.

– Зачем вы так? – с негодованием спрашивает Тоня. – Я про себя ничего не скажу – некрасивая и есть некрасивая. (И совсем она о себе так не думает!) А я вам Анюту показываю, Наташу, я вам показываю Митю, Васю Коломыту. Когда я пришла в Черешенки, он уж там не жил, но я его видала – красавец! Глаза вот такие, волосы кудрявые, сам высокий. И про кого ни спросите – каждый на фронте! Что?

– Да ничего! – Соколов разводит руками. – Забила ты меня, мне и крыть нечем. – И поворачивается ко мне: – А я тут одному вашему вороненку путевку в лагерь припас, девочке вашей.

– Которой?

– А сколько их у вас?

– Тридцать семь.

У Соколова в глазах недоумение. Вдруг все начинают смеяться.

– Это Лене, Леночке вашей путевка! Ой, тридцать семь! – Тоня изнемогает от хохота.

– Не хмурьтесь, посмейтесь с нами, – говорит Соколов. – Путевка вашей дочке, Лене Карабановой. Зайдите завтра в райсовет и возьмите.

– А у вас есть дочки? Или сыновья? – спрашивает Тоня.

– Дочка и сын. Они были под Псковом, когда началась война. Одни, без меня. Я был тогда в командировке на Дальнем Востоке. Они не успели выехать – и я не знаю, что с ними. Где они, живы ли…

– Ой, не сердитесь, что я спросила!

– Ну, что ты, девочка…

Я даже вздрогнула от того, как были сказаны эти слова. Я уже успела привыкнуть к его неофициальному разговору, но это было сказано так по-домашнему, как если бы он погладил Тоню по щеке.