Василий Шукшин - Любавины

• Название: Любавины
• Автор: Василий Шукшин
• Жанр: Историческая проза

В романе Любавины (1965 г.) Шукшин показал историю большой семьи, тесно сплетенную с историей России в 20 в. – в частности, во время Гражданской войны.

---

– На, похмелись, – сказал Пашка, подавая Степану стакан водки.

Степан сел, выпил, опять лег, закрыл лицо рукой. От закуски отказался – закрутил головой. От папиросы тоже отказался – тоже мотнул головой. Молчал.

Пашка с Иваном ушли на работу.

О поступке Степана узнали в деревне. Поползли слухи! Пашка Любавин изнасиловал невесту Степана. Степан стрелял в него, не попал. Тогда братья Любавины зверски избили Степана и спрятали его у себя дома. К вечеру того же дня история эта гуляла втихаря из дома в дом. Дошла она и до райкома партии.

На другой день, с утра, Родионов вызвал Степана к себе в кабинет.

Степан вошел спокойный, готовый ко всему. Он и сам хотел прийти к Родионову.

– Здравствуйте, Кузьма Николаич.

– Здорово. Садись.

Степан сел в мягкое кресло, положил на колени большие жилистые руки… Посмотрел на них, снял с колен, сунул в карманы. Посидел немного, вынул руки из карманов, опять положил на колени, но тут же убрал, положил на пухлые боковины кресла. Но опять убрал, – зажал между колен. Так остался сидеть.

Родионов дописывал что-то. Дописал.

– Ну? – спросил он, поднимая глаза на Степана. – Рассказывай.

– Напился вчера, подрался с Любавиными.

– За что?

– По дурости своей…

– Ну, а все-таки.

– Та-а… – Степан мучительно сморщился. Он жестоко страдал. – Девку приревновал к одному Любавину…

– К какому?

– К Павлу… Я сегодня все обдумал: снимайте меня с секретарей, а из партии, я прошу, не надо. Любое взыскание… самое строгое, только не исключайте.

Родионов встал из-за стола, прошелся по кабинету.

– Это до каких же соплей надо упиться, чтобы поднять ружье на людей?! – резко и горько спросил он. – А? Ты что, бочку выпил?

– Бутылку, – Степан положил огромные кулаки на колени и мрачно рассматривал их.

Родионов остановился около него.

– Ты секретарем сам теперь не хочешь быть или боишься, что все равно не оставят?

– Сам, конечно. Какими же я глазами на них глядеть буду?

– На кого?

– На всех… На комсомольцев.

– Тьфу!… Черт, – Родионов опять стал ходить по кабинету. – Это уж я не знаю, какими ты глазами будешь глядеть на них. А глядеть придется.

– Я перееду куда-нибудь.

– Будешь секретарем, как и был, – твердо сказал Родионов.

– Вы что?

– Ничего.

– Так сами комсомольцы снимут…

– Поговорим с комсомольцами. Я лично буду настаивать, чтобы тебя оставили в райкоме. Получишь взбучку хорошую и будешь работать.

– Войдите в мое положение, Кузьма Николаич…

– Я вошел! – рявкнул Родионов. – Вошел – и вышел! Бежать собрался? Вот! – секретарь показал Степану кулак. – И запомни мой совет: от себя не бегай – не убежишь. Нашкодил? – смотри в глаза людям! Кровью плачь, а смотри! – секретарь застучал казанками пальцев по столу; он обозлился, говорил с придыхом, смотрел прямо и гневно, шрам на лбу побагровел. – Семьдесят семь потов прольешь, глаза на лоб вылезут, тогда приходи снимать выговор. Все. Можешь идти. Тебе еще на бюро пустят ежа под кожу, так что приготовься. И не распускай слюни, и не психуй. Работай.

Степан поднялся. Родионов пошел вокруг стола – садиться на место.

– И еще вот что, – вспомнил он. – Такие слова, вроде «кулацких выродков», выбрось навсегда из разговора. Понял? Кулаков давно нету и выродков тоже нету – есть люди.

Степан вышел из кабинета.

Часа через два после этого Родионов поехал в Ключевской сельсовет – это километров семьдесят пять от Баклани. Ехали вдвоем, разговорились.

– Что же ты не расскажешь ничего? – спросил Родионов.

– А чего рассказывать?

– Что у вас сегодня ночью было?

Иван посмотрел на Родионова.

– Ничего.

– Драка была?

– Была небольшая.

– Даже стрельба, говорят.

Иван промолчал. Родионов посмотрел с усмешкой.

– Старая тюремная привычка – не болтать?… Силен мужик. Я уже все знаю, не скрывай. Здорово подрались?

– Ерунда… шуму только много.

– Шуму много, – согласился секретарь.

Помолчали.

– Что ему теперь будет? – спросил Иван.

– Кому? Воронцову? Что будет… Снимут с секретарей, исключат из партии…

– Зря, – убежденно сказал Иван.

Родионов с интересом посмотрел на него.

– Что «зря»? Мало?

– Зря исключите. Так можете пробросаться хорошими коммунистами.

– А ты откуда знаешь, что он хороший коммунист?

– Видно человека…

– Ну-у… внешность обманчива. Слышал такую присказку – про внешность?

– Слышал. Не знаю, как кто, а я по-своему рассуждаю: если человек хороший, значит, и коммунист хороший. А хорошего человека всегда видно.

– Ох ты?

– А что, не так? Вы, конечно, по-своему цените: для вас – чтоб биография была чистая, чтоб говорить умел человек, чтоб у него вид важный был…

– Конечно, – согласился секретарь. – Не рецидивистов же восхвалять. Но ты все-таки ошибаешься, – добавил он серьезно. – И беда в том, что многие так думают, не один ты – помолчал, глядя вперед на дорогу, подумал. – Ничего, все войдет в норму. Все будет как надо. А Ивлев, по-твоему, хороший коммунист? – Кузьма Николаевич опять с интересом посмотрел на Ивана.

– Ивлев? Он и коммунист и человек хороший, – не задумываясь сказал Иван. – Он такой… настоящий.

– А я?

Иван посмотрел на секретаря.

– Ничего.

Засмеялись.

– Спасибо и на этом. Значит, по-твоему, не надо исключать Воронцова?

– Нет. Этот, если выйдет, скажет что, так ему хоть поверишь. Видно, не болтун. А вот таких, которые полтора часа алилуя поют, я бы на вашем месте гнал в три шеи. Неужели не видно, кто себе жирный кусок хлеба зарабатывает, а кто действительно коммунизм строит?

– Легко рассуждать…

– Они вам всю обедню портят, горлопаны эти. У нас в автобазе в Москве был один: как собрание, он первый орет: «Коммунизм!» «Коммунизм!» А потом два контейнера с барахлом со склада увез по фальшивым документам. Вот тебе и «коммунизм». А этого вот разоблачили, в Краюшкино-то… Тоже небось убеждал. Ненавижу таких гадов. Воруешь, так уж молчи хоть.

Родионов чему-то вдруг негромко, весело засмеялся.

– Иван, а ведь вы совсем другие стали… Совсем непохожие!

– Как это? Кто?

– Вы… – Родионов хотел сказать «Любавины», но не сказал. – Люди.

– Все меняется, – Иван не понял, о чем говорит секретарь.

Родионов отвернулся и задумчиво, с легкой усмешкой, смотрел вперед. Мысли его были где-то далеко.

– Все будет хорошо, Ваня, – сказал он. – Будет на земле порядок. И нас добрым словом помянут.

На бюро Родионов коротко доложил:

– Воронцов приревновал невесту к одному парню, к Любавину, напился и учинил драку. Стрельбу открыл. Серьезного ничего нет, но шуму много. Предлагаю выслушать его…

– Простите, Кузьма Николаич, – перебил его Селезнев, – мы это дело сейчас рассматриваем как персональное? Или в порядке предварительного знакомства? На бюро комсомола разбирали поступок Воронцова?

Родионов поморщился от обилия вопросов, пояснил:

– Я опасаюсь, что на комсомольском бюро могут погорячиться и вымахнуть с водой ребенка. Поэтому мне бы хотелось, чтобы у райкома партии до разбирательства этого дела там было свое определенное мнение. Рассматривайте это как предварительное знакомство, все равно. Суть не в этом. Я прошу учесть вот что, – Родионов встал. – Прошу учесть вот какое обстоятельство, товарищи: проступок Воронцова тяжелый, и наказать мы его накажем, но это парень наш. Это честный, преданный партии человек. Как секретарь он начал работать хорошо. И думаю, что и дальше не подкачает. Жизнь он прожил трудную, всего добился своим горбом и головой, авторитет среди молодежи у него крепкий…

– Мы что, благодарность ему собираемся выносить? Я не понимаю… – Селезнев поглядел на членов бюро.

– Сейчас я тебе дам слово, Селезнев, – резковато сказал Родионов. – Я повторяю: Воронцов – не белоручка, не маменькин сынок, это рабочий парень, и он в любых обстоятельствах не растеряется и не раскиснет. Сейчас комсомольская жизнь в районе усложнилась, почти половина комсомольцев – механизаторы, комсомольский вожак должен быть свой человек для них. Воронцов на месте. Предлагаю объявить ему строгий выговор и ограничиться этим. Прошу Селезнев.

Селезнев заговорил сидя.

– Я слышал о подвиге, в кавычках, Воронцова и совершенно не согласен с вами, Кузьма Николаич. Первое: вы говорите: «Воронцов – наш парень». А кто, простите, не наш? Есть такие?

– Есть, – бросил реплику Ивлев. – Полно.

– Не знаю. Не думаю.

– Надо думать.

– Ивлев, я дам потом тебе слово, – сказал Родионов. – Не перебивай.

– Вы поймите, товарищи… – Селезнев, задетый за живое Ивлевым (они с самого начала невзлюбили друг друга), встал и, обращаясь почему-то к военкому, заговорил громко и отчетливо: – Если мы оставим Воронцова секретарем, мы подведем под моральный удар весь райком комсомола. Я не собираюсь отнимать у Воронцова его хороших качеств, они, может быть, есть у него, но как комсомольский вожак и как коммунист он себя дискредитировал. А если учесть, что вся общественность страны, а комсомол – в первую очередь, как никогда серьезно поставили перед собой…