Григорий Покровский - Честь

• Название: Честь
• Автор: Григорий Покровский
• Издательство: «Советский писатель»
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1978

Действие повести Григория Медынского «Честь» развертывается в наше время. В центре повествования – советский школьник, девятиклассник Антон Шелестов, вовлеченный преступниками в свою шайку. Автор раскрывает причины, которые привели Антона к нравственному падению, – неблагополучная семья, недостаточное внимание к нему взрослых, отход юноши от школьного коллектива, влияние улицы, разрыв с настоящими друзьями и т. д. Антон – юноша со слабым, неуравновешенным характером. Он делает попытку порвать с засасывающей его тлетворной средой, но ему не хватает для этого силы воли. И вот участие в грабеже приводит его вместе с другими преступниками на скамью подсудимых.

Дальнейший путь Антона Шелестова – возвращение к честному труду.

(Повесть впервые опубликована в журнале «Москва» (№4,5,10,11) за 1959 г.)

---

– Что я, тебя не знаю, будорагу! – с не остывшей еще неприязнью ответила бабушка. – А только нельзя одним этим жить: меня посылают! Меня направляют! Без меня все прахом пойдет!.. А о жизни ты думаешь? О семье думаешь? Думаешь, сладко там будет?

– А что особенного? – возразил Роман. – У нас ребята на целину едут по комсомольскому, честному долгу. В степь! В палатки! А меня посылают на обжитое место, в колхоз.

– Вот-вот, оно самое! – не сдавалась бабушка. – Комсомольцы! В степь, в палатки! А ты свои годы-то помнишь? Мальчишкой все себя представляешь! И жене нужно бы об этом подумать! – с укором глянула бабушка ее Лизу.

– Ну как же быть-то, мамаша? Ну, если нужно? Как 6ыть-то? А что вы будорагой его называете, – слабо улыбнулась Лиза, – так я его за это и люблю! Что за мужчина, в котором силы нет?

– «Люблю»… – передразнила бабушка. – А нужно с головой любить-то! Заботиться нужно! Пошлют его… Ты знаешь, куда его сейчас загонят? В самый что ни на есть колхоз-развалюху. Вот и тяни-вытягивай. Ты знаешь, какое бремя ему на плечи ляжет? А он либо вытянет, либо не вытянет.

– Ну, почему ж он не вытянет? – как будто бы даже обиделась Лиза. – А что ж по-вашему? Отказаться? Это ж какой стыд-то!

– И никакого стыда нету! – упрямо стояла на своей бабушка. – Пусть едет, наступает, а отнаступается – вернется домой. Как с фронта! С фронта вернулся, а из деревни подавно!

– Ну нет! – решительно заявила Лиза. – На это я не согласна.

– Ты что?.. Не веришь? – спросила бабушка. – Как мужу, может быть, не веришь ему?

– Что вы? Мамаша! – вспыхнула Лиза. – Мне даже совестно. Как же можно не верить, если любишь человека? А просто… Он один там будет мотаться, а я – тут одна с ребятами…

– Я помогу, – сказала бабушка. – У меня еще силы есть, помогу.

– За это, конечно, спасибо, – ответила Лиза. – Но нет… Ребята без отца…

– А мне на чемоданах сидеть? – добавил Роман. – Нет, на это я тоже не согласен! И Лизок мой – умница, она все правильно рассудила: разве в колхозе люди не живут? И в колхозе люди живут! А что я не вытяну… Ну, это мы еще посмотрим!

Нина Павловна скоро догадалась, о чем шла речь, но не знала, как к этому отнестись. Она любила Романа за отзывчивость, за хорошее сочетание силы и справедливого ума. В детство он то и дело приходил с синяками, полученными в бесконечных уличных схватках, и в ответ на попреки и беспокойства матери упрямо твердил в адрес какого-то своего врага: «А чего он?» Он вечно с кем-то боролся, что-то защищал и отстаивал. Мальчишкой еще он вступил в комсомол и стал заводилой в разного рода делах – дежурил в избе-читальне, играл на гармони, плясал, ставил «постановки» и ездил с ними но соседним деревням, разыскивал спрятанный кулаками хлеб и наконец уехал в Москву строить метро. И таким заводилой, «будорагой», как любовно звала его мать, он оставался и дальше: работал, учился, был комсомольским секретарем, агитатором, с первых дней войны добровольцем ушел на фронт, был ранен, тонул, горел, но не потонул, не сгорел и, вернувшись с перебитой ногой, пошел опять работать на завод. Однако и здесь он не долго удержался у станка и был избран председателем завкома и вот теперь с той же энергией бросался в новое дело, на которое его посылала партия. Хороший мужик, «будорага», Нина Павловна раньше его очень любила, но брак с Яковом Борисовичем настолько испортил ее отношения со всеми родными, в том числе и с братом, что теперь ей было все равно. Да и сам он, неутомимый и деятельный, создан был, кажется, для всех наступлений, какие только могут быть в жизни, – пусть едет.

А вообще ей в этом споре разбираться не хотелось, – голова была занята своим. Она все время выискивала момент, чтобы спросить об Антоне, но как-то все было неудобно. Но вот бабушка кинула на нее мимолетный взгляд, и Нина Павловна решила этим воспользоваться.

– Мамаша, у вас Тоника не было?

– А что? Опять история? – всполошилась бабушка. – Ох уж эти мне истории – сплошная нервотрепка. Двое – и не могут управиться с одним мальчишкой!

– Да нет! Ничего страшного! – попробовала было успокоить ее Нина Павловна, но против воли глаза ее наполнились слезами.

– Ну, это вода! Это вода! – замахал на нее руками Роман. – Это дешево стоит! Думать нужно, а не ручьи пускать. В чем у вас дело-то?

– Не знаю! Сама не знаю! – сквозь слезы ответила Нина Павловна.

– А что замечала за ним? Как насчет водочки?

– Да что ты! Что ты! Господь с тобою! – ужаснулась бабушка.

– Подождите, мамаша! Подождите! – остановил ее Роман. – Значит, не замечала? – повторил он вопрос. – А как с девочками?

– Никого…

– Нехорошо! Скрывает, значит… Товарищи?

– Какие ж товарищи? Вадик. Сначала был еще кто-то, а теперь, кроме Вадика, никого не видела…

– А Вадик?

– Ну что – Вадик? – ответила бабушка. – Мальчишка он, конечно, вольный. Да ведь на глазах! Мать над ним как клушка над цыпленком. И я их каждый раз предупреждаю: «Вы смотрите с ворами не спутайтесь!» – «Да нет! Что вы, бабушка», – отвечают. С Антоном тоже как-то поговорила о Вадике, а он мне на это: «Так что ж, бабушка, мне его бросать? Его втянут в какую-нибудь компанию, он совсем пропадет». Я даже прослезилась. «Дай, говорю, я тебя поцелую за это, за твое доброе сердце». И подумать: ведь он тоже несчастный мальчик, в такой семье…

– Ну, а что же ты замечала? – спросил Роман Нину Павловну.

– Да вот грубый он очень… И вообще какой-то чужой!

– Вот этого я совсем не понимаю! – недоуменно развела руками Лиза. – Как это можно, чтобы родной сын был чужим?

– А я о чем тебе говорю? Вот об этом самом и говорю! – погрозила ей пальцем бабушка.

– Замечаешь ты, значит, то, что касается тебя? – продолжал свой допрос Роман. – Он тебе чужой, он с тобой груб. А почему?

– «Почему, почему», – рассердилась Нина Павловна. – Что ты привязался? Ты скажи, что мне делать?

– Глаз нужен! – вставила Лиза.

– Много ты за ними глазом углядишь. Не глаз, а устои? – поправил ее Роман. – С устоями отец из Арктики будет сына держать, а без них и дома упустит.

– Да знаю я, к чему ты клонишь! – раздраженно, почти уже истерически перебила его Нина Павловна. – Все осуждаешь! За развод осуждаешь, за брак осуждаешь, за всю жизнь осуждаешь. Знаю! Ну не всем таким медведем быть, как ты, и не всем счастливым быть, вроде вас с Лизой. А я измучилась! У меня совсем руки опускаются! – опять заплакала Нина Павловна. – Если б он хоть на тройки учился, а то ведь двойки. А ему все равно. Скажешь – грубит: «отстань», «надоела», «я сам знаю». Не скажешь – он полчаса позанимается и берет книгу или идет гулять. Спросишь – куда? Опять грубит: «А тебе какое дело?» Он как будто на все махнул рукой, тащится в школу через силу и рад бы совсем не ходить. Не знаю! Не знаю, я кажется, совсем запуталась!

– А ты лучше не путалась бы, чем теперь трехкопеечные слезы проливать! – проворчал, опять Роман.

– А ты бы лучше помог! – вступилась вдруг за Нину Павловну Лиза. – Какие же это трехкопеечные слезы? Видишь, она растерялась совсем? Жизнь не получается. Разве этому три копейки цена?

– Вот это правильно! Это – умница! – обрадовалась бабушка. – Взял бы да поговорил с парнем. Осуждать-то легко, осуждать каждый может. Зашел бы и поговорил.

– Ну и зайду! И поговорю! – сдался Роман. – Добре? – с улыбкой уже спросил он Нину Павловну.

– Заходи! – согласилась та, но согласилась таким тоном, словно она ни во что уже больше не верила – ни в какие разговоры. – Ну, что за парень! Господи, что за парень! И куда он мог уйти сегодня?

– А он, может, дома! – пытаясь успокоить дочь, сказала бабушка. – Ты вот придешь сейчас, а он дома.

Так и получилось. Когда Нина Павловна пришла домой, она прежде всего заглянула в комнату сына. Антон спал, отвернувшись к стене.

– Давно пришел? – спросила она Якова Борисовича.

– Нет, не очень.

– Ну как?.. Какой он?

– А что? Ничего! – неопределенно ответил Яков Борисович.

13

И как все это удачно прошло – просто до удивления!

Вернувшись с Галькой в общую комнату, Антон чувствовал себя очень неловко – ему противно было смотреть на Гальку, он не решался поднять глаза. А Галька настойчиво продолжала ловить под столом его руку и смеялась. Антон поймал на себе понимающий взгляд Вадика и, окончательно смутившись, решил идти домой. Вадик вывел его на улицу и на прощанье похлопал по плечу:

– Ничего!.. Ты не бойся!

Бояться Антон не боялся, но чем ближе подходил к дому, тем больше ломал голову: как его встретит мама и что он ей скажет? Обманывать ее он уже привык, но сейчас это почему-то было очень трудно: он с отвращением с какой-то даже тоской вспоминал Гальку и не знал хватит ли у него сил скрыть все это от мамы. К тому же он был пьян…

Все получилось, однако, как нельзя лучше: мамы не было дома. Антон старательно, бодрым шагом прошел на кухню и долго, тщательно умывался. Ему даже захотелось принять ванну, но это было сложно – лучше поскорее умыться и в кровать! Спать ему не хотелось, взбудораженные мысли неслись в хаотическом, стремительном вихре, и, когда пришла мама, Антон, отвернувшись к стене, сделал вид, что спит.