Роберто Пайро - Женитьба Лаучи

• Название: Женитьба Лаучи
• Автор: Роберто Пайро
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1978

Повесть «Женитьба Лаучи», написанная Роберто Пайро в традиции испанского плутовского романа, рисует сатирическую картину аргентинской провинциальной жизни начала XX века. В ней она представлена увиденной глазами некоего мелкого пройдохи, носящего кличку Лáуча, что значит «Мышь».

Лаконичная и емкая, четкая по композиционному рисунку повесть в оригинальном издании имела подзаголовок «Плутовской роман». Это определение точно указывает на его истоки и на родословную героя. Лауча, странствующий по городам и весям Аргентины, пронырливый и в то же время малоудачливый, битый жизнью плутишка,– плоть от плоти испанских плутов.

---

Роберто Хорхе Пайро Женитьба Лаучи

Его прозвище «Лáуча»[1] – кличка, а не имя, данное при крещении, – подходило к нему как нельзя лучше.

Росту он был маленького, щуплый, пугливый, прыткий; не лицо, а острая мордочка, над губами щетинились редкие, чахлые усики; блестящие, выпуклые, как бусины, черные глаза, почти без белков, дополняли сходство, еще более разительное из-за покатого узкого лба и выгоревших, мышиного цвета волос.

Кроме того, никто не помнил его настоящего имени. Лаучей звали его еще на родине, во внутренней провинции; кличку Лауча ему давали повсюду, куда только ни забрасывала его лихая судьба. Лаучей назвали его в Буэнос-Айресе, едва лишь он прибыл в город, причем так и не выяснилось, кто первый дал ему это прозвище; Лаучей называли его и стар и млад в течение тридцати одного года – с пятилетнего возраста до самой смерти, настигшей его в тридцать шесть лет…

Он рассказал мне о самом захватывающем приключении в своей жизни, и на этих страницах я попытался воспроизвести рассказ в том виде, в каком его услышал. К несчастью, Лаучи уже с нами нет, и он не сможет Поправить меня, если я в чем-нибудь ошибся, но смею заверить, что я ненамного уклоняюсь от истины.

I

Так вот, сеньор, после того как я несколько лет прошатался по провинциям Тукуман, Сальта, Жужуй и Сантьяго, промышляя то игрой в фортунку, то торговлей вразнос, нанимаясь то пеоном, то школьным учителем, одним словом, зарабатывая на свою собачью жизнь чем бог пошлет, после того как поколесил по городам и деревням, по имениям и сахарным заводам, всегда нищий, всегда оборванный, иной день без куска хлеба и всякий день без сентаво в кармане, я вдруг вообразил, что, пожалуй, лучше мне будет в Буэнос-Айресе, а уж хуже мне нигде не могло быть, потому что в этих провинциях нечего ждать такому человеку, как я, без гроша за душой, не слишком ученому, не слишком сильному… да и не слишком уж большому охотнику до работы… И так мне это втемяшилось, что решил я во что бы то ни стало уехать и начал делать сбережения, откладывая по сентаво, – это я-то, который никогда денег не берег! – пока не набралось у меня достаточно на дорогу… то есть ровно столько, сколько нужно, и ни сентаво больше.

Не стану рассказывать, на какие только ухищрения я не пускался, чтобы собрать эти денежки: можете сами вообразить, ну а если нет, тоже не беда. Главное, что в один прекрасный день устроился я в поезде – ясно, в третьем классе, тогда еще для собак билетов не продавали, – добрался до Центральной Аргентины, побывал в Кордове и из Росарио отправился в Кампану на рейсовом пароходе. Так оно было дешевле… В Кампану тогда прибывали все пароходы, идущие по Паране, а уж оттуда я думал доехать до Буэнос-Айреса поездом.

Высадился я в Кампане со всем своим багажом, а его только и было что грубошерстный домотканый пончо, весь в ярких полосах – я его еще в Тукумане выиграл в кости у одного пеона из Катамарки; ему этот плащ выткала жена бог знает сколько лет тому назад…

Все мои денежки, увы, разлетелись до последнего сентаво, ведь надо было и поесть, и стаканчик выпить в дороге. Вот и очутился я в Кампане с пустым кошельком, так что добраться до Буэнос-Айреса мог, лишь заложив или продав какую-нибудь одежку… А что у меня было, кроме пончо?… Вы, поди, думаете, что все это никакого отношения не имеет к моей женитьбе? Но потерпите малость… Нищета – старуха с норовом, она вертит человеком, как ей только на ум взбредет. Меня она довела до неудачного брака, сами увидите…

II

Так вот, брожу я из лавки в лавку, раздумывая, как бы мне спустить пончо, а на полученные денежки купить билет, и ничего-то у меня не выходит – нет охотников на мой товар.

– Такие пончо здесь не носят, – говорит один.

– Мне их и так девать некуда, – говорит другой.

– Проваливай со своим старьем, – заорал, разозлившись, какой-то галисиец, у которого в лавке только и были что ржавые гвозди, не иначе от Ноева ковчега.

Наконец какой-то лавочник дал мне четыре песо.

Билет третьего класса от Кампаны до Буэнос-Айреса стоил тогда не то полтора, не то два песо, а не пять, Как в нынешние времена. Так что в конце концов я устроился неплохо благодаря славному катамаркскому пончо… Но проклятая судьба, которая преследует меня всю мою жизнь, захотела, чтобы, пока я торговал своим пончо, поезд укатил, не дождавшись меня… Часов, видите ли, у меня не было, а если бы и были, все равно не мог же я уехать без билета и без денег.

Хуже всего, что в те времена ходил только один поезд в день, и пришлось мне заночевать да и закусить на постоялом дворе, где останавливались погонщики, перегонявшие скот к солильне, – там теперь холодильники и бойни. Вся эта история влетела мне в полтора песо, и опять я оказался в затруднении. Не везет, да и только!

Вечером я отойти не мог от стола, за которым погонщики дулись в мус. Руки у меня так и чесались, но они играли крупно, ставка – пять песо, представляете! А я мог поставить только половину, ясное дело… Однако нет худа без добра, остались все мои денежки при мне.

На другой день притащился я на станцию еще за полчаса до отхода поезда… и на этот раз не упустил его. Но… не зря говорил я о своей собачьей судьбе!… Сошел я на каком-то полустанке выпить стаканчик, а когда хватился, поезда уже и след простыл.

Нет-нет, вы не смейтесь: ничего веселого тут нет, тем более что в вагоне ехал со мной хороший пассажир – у него была при себе бутылка можжевеловой настойки высшего качества (не то что нынешняя), и всю дорогу мы то и дело прикладывались к ней… Но это еще полбеды! Дело в том, что на этой проклятой станции Бенавидес не было в ту пору ни одной живой души.

Вернулся я опечаленный в харчевню против вокзала, где сидел раньше. Знаете, такой захудалый кабачок – несколько бутылок с сомнительными напитками, засохший местный сыр, заплесневелый мармелад из айвы, полдюжины колбас да батарея консервных банок.

Завел я беседу с хозяином, и мы сразу стали друзьями. А когда я поднес ему стаканчик – у меня оставалось еще несколько сентаво – и поведал обо всех своих бедах и злоключениях, он сказал, что на фермах по всей округе нужны поденщики для уборки маиса и меня наверняка наймут, если только я не слишком несговорчив и не боюсь весь день торчать на солнце, чтобы заработать песо. Я, по совести сказать, рожден для работы в какой-нибудь конторе. Люблю сидеть в тени сложа руки! Но голод не тетка… В тот же день нанялся я к одному фермеру из округа Кончас, где находится станция Бенавидес, и отправился в Пилар убирать маис.

Что вам сказать! Через два дня, изжарившись на солнце, я совсем отощал и потерял последние силы. Получил я плату за два дня от своего фермера – как истый гринго, он, понятно, обсчитал меня на несколько сентаво – и двинул в Белен, до которого было рукой подать, на поиски более подходящего местечка. Там-то и началось веселье… или, вернее, продолжилось, потому что началось-то оно гораздо раньше…

В Белене я не стал засиживаться. Меньше чем через неделю я уже брел куда глаза глядят, минуя деревни, фермы и поместья и все больше удаляясь от Буэнос-Айреса, как будто никогда за всю свою жизнь туда и не собирался. Будь проклята эта собачья судьба, которая несет человека куда попало, словно ветер соломинку.

III

Однажды утром сижу я в каком-то захолустном кабачке и убиваю время, попивая парагвайское винцо. Разговорились мы с хозяином. Оба мы помирали от скуки: я у него был единственный клиент, и он сидел без дела, навалившись животом на стойку и подперев Руками заспанное лицо. У меня опять-таки не было работы и только несколько сентаво в кармане… А все оттого, что я терпеть не могу, когда мною командуют, и не желаю надрываться, как мул…

– Куда ведет эта дорога? – спросил я, между прочим, у кабатчика, указывая левой рукой в сторону тянувшегося на юг проселка, – в правой я держал стакан.

– В Паго-Чико. Прямехонько до железнодорожной станции Паго… Лиг шесть до нее будет…

Я что-то слышал об этих местах, и вдруг меня разобрала охота отправиться туда просто так, из прихоти: в конце концов, не все ли равно, где работать, а вкус у можжевеловой настойки везде одинаков. Но так как лошади у меня не было и не предвиделось, а топать на своих двоих мне никак не улыбалось, то я и спросил у хозяина, не завернет ли сюда какая-нибудь попутная повозка или арба.

– Нет, друг, не надейся, – отвечал он, – по этим дорогам возили раньше шерсть в Буэнос-Айрес; но вот уж с год, как никто сюда не заглядывает, все теперь ездят поездом.

– Черт побери, дружище, вот досада!

– Ах, да! – воскликнул тут же хозяин. – Совсем забыл, брат! Тебе просто везет – не сегодня-завтра должен проехать здесь парень, который развозит от городского магазина товары по всем харчевням, стоящим на дороге в Паго.

– Ну и что?