Зоя Журавлева - В двенадцать, где всегда

• Название: В двенадцать, где всегда
• Автор: Зоя Журавлева
• Издательство: Издательство ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия»
• Жанр: Современная проза
• Год: 1969

"В двенадцать, где всегда" – повесть о молодых слюдяницах.

---

Зоя Журавлева В двенадцать, где всегда

1

Женька опоздала к открытию. Издалека, еще за квартал, видела, как очередь у комиссионного заволновалась, сбилась в тугое разноцветное облако и напряженно, медленно, насколько позволяла дверь, всосалась в магазин. Улица сразу осиротела. На асфальте у входа остался только книжный шкаф, легковесный и даже глуповатый – без книг. Сквозь магазинную витрину, слегка искаженная стеклом, за шкафом строго следила пожилая владелица в волосатом пальто. В неприлично волосатом пальто, которое хотелось постричь. Она проводила Женьку пристрастным взглядом, словно и ее, Женьку, собиралась сдать на комиссию и прикидывала, стоящее ли это дело.

Женька была, как всегда, необъективна. Просто не любила она постоянных посетителей комиссионки, их особой, немой, завороженности перед старой вазой подержанного немецкого фарфора или ковром в крупную розу. В посетителях Женька подозревала неутоленные торгашеские инстинкты. Положение не позволяет спекулировать пионами на базаре, восемьдесят копеек бутон, тогда идут в комиссионный поблагоговеть, пощупать, прикинуть невозможное, примерить неподходящее.

Конечно, Женька была необъективна. В их небольшом городе, когда-то перенесшем оккупацию, никто не сбывал предметы излишней роскоши, наследственные кресла красного дерева и упитанных пастушек в рамках. Война побила антикварные вазы. И спроса на редкости тоже не было. Целый год пролежали на самом видном виду роскошные шахматы из слоновой кости, выточенные с восточной пышностью в виде слонов и пагод. Девяносто рублей комплект. Но их никто так и не купил. Хотя смотрели многие, дивились, ахали, а один командировочный даже сделал вид, что побежал снимать с аккредитива.

Конечно, Женька необъективна. Здесь совсем мало посетителей-любителей. Просто студентки пединститута обновляли в комиссионном свой гардероб, с прицелом – быстро и недорого переделать, чтоб заиграло по-новому. Цыгане из пригородного цыганского колхоза отоваривались здесь недифицитным плюшем и полушалками. Городская интеллигенция сдавала сюда абсолютно новые вещи, приобретенные в Москве и Ленинграде, потому что там, в Москве и Ленинграде, впопыхах, в делах, проездом, некогда было примерять да раздумывать, а можно было только хватать и бежать. Но в большинстве своем вещи продавались подержанные, имевшие уже постоянных хозяев, свою историю и воспоминания.

И тут Женька ничего не могла с собой поделать. Купля-продажа неновых вещей, особенно одежды, представлялась ей делом стыдным, оскорбительным, даже несовместимым со всем нашим укладом. Потому что, когда вот такой книжный шкаф долго живет в доме, он как бы проникается настроениями хозяев, пропитывается их вкусами, атмосферой семьи, он привыкает к своей стенке, у которой стоит извеку, и к тяжести Тургенева на определенном месте. Шкаф становится как бы одушевленным, и неизвестно, о чем будет он думать на новом своем месте, в чужом доме, прислушиваясь к чужим разговорам. И тогда вдруг окажется, что дверца у него никак не закрывается без всякой видимой причины, книги из него валятся сами собой, а стекло вдруг лопнуло глухой ночью с истеричным треском…

Ага, это уже пошла мистика. Хотя что-то в этом не такуж глупо. Во всяком случае, однажды она примерила платье. Не новое, но симпатичное донельзя, мягкое на глаз и на ощупь, всего пятнадцать рублей и отрезная талия в самый Женькин раз.Во-первых, она едва справилась с рукавами и воротом, было такое ощущение, что все это зашпилено намертво, а во-вторых, когда Женька выдралась-таки из ворота на свет божий, то почувствовала, что лежит голым животом в крапиве, наикусачей из всех известных, и крапивой же овевается сверху. Мягчайшее платье так и драло ее по всем измерениям. И в тот же момент Женька вдруг ясно увидела себя в этом красном платье с отрезной талией, с сумочкой цвета пенки топленого молока (двенадцать двадцать в магазине «Елочка») и на новеньких каблучках, даже не цокающих, а прямо вызванивающих, пленительно и тонко, тридцать три рубля звон… Она шла, вся ослепительная, по солнечной улице после дождя, когда все звуки и запахи обострены до боли, а навстречу ей так же бездумно и счастливо шла девушка в открытом сарафане с узкими лямками на темных плечах. Они поравнялись, и взгляд девушки невидяще скользнул по Женьке, сверху вниз. И внезапно отяжелел, будто споткнулся, уперся и быстро-быстро закосил в сторону, намеренно уже стараясь не видеть. И по этому убегающему взгляду, и по тому, как жарко, колко и неудобно ей вдруг стало, Женька сразу поняла, что идет она, в сущности, в чужом платье и что оно – бывшее девушкино. Может быть, любимое платье, в котором жилось светло и победно. И что продано оно было в трудное время, под горячую руку и вообще – несправедливо…

Век бы не покупала ничего в комиссионном!

Женька едва выкарабкалась тогда из этого платья и так решительно замотала головой, что мать молча повесила его на плечики и унесла вздыхая. Матери нравится выбирать Женьке кофточки, шубу, босоножки – из самых лучших, что поступают. В этом мать разбирается. Конечно, к шубе даже у нее бывал интерес чисто теоретический: Женькины желтые волосы – и благородная медвежесть мутона, Женькины выгоревшие волосы – и дымящийся иней искусственного меха. Не по карману. Но даже эти примерки, только из художественных соображений, делали мать по-смешному счастливой, и Женька, вначале яростно отказываясь, почти всегда на них соглашалась. А платья, туфли, даже пальто – конечно, вполне новые, с фабричной биркой – они в конце концов покупали. Всякий раз Женька божилась, что больше не переступит порога этого магазина. Но куда денешься, если мать работает в комиссионном и иначе за каждой тряпкой набегаешься по городу! Вот и выходило, что Женька почти полностью одевалась в этом магазине, самый запах которого был ей неприятен. Здесь пахло, как в цирке после выступления дрессированных собачек, – густо, одурительно и никчемно…

К матери, как обычно в конце недели, была очередь. В отличие от очередей в промтоварных и продуктовых магазинах, очереди в комиссионном неразговорчивы. Здесь не любят встречать знакомых и предпочитают не заводить новых. Здесь будто стесняются друг друга, и это всегда укрепляло в Женьке ощущение какой-то полузаконности комиссионной торговли и неполноценности магазина среди прочих торговых точек.

Женщины сидели с толстыми сумками, уродливыми свертками, с детьми, которые лезли к дверям «посторонним вход воспрещен», забирались с ногами на диван в белой накидке, невоспитанно шмыгали носом и задирали друг друга, с первых шагов победительно заявляя о собственном превосходстве: «а я тебя выше!», «а у меня валосипед!», «а я в мокрорайоне живу!» Преимущества их были пока безвредны и даже сомнительны, на Женькин взгляд, кроме микрорайона, разумеется. Но дети, во всяком случае, чувствовали себя здесь вполне свободно, сглаживая напряжение взрослых.

Совершенно особую народность являли собой комиссионные мужчины. Они сидели небрежно, не касаясь спинок, будто случайно сюда зашли, отправились, собственно, на футбол или там на собачью выставку, да так вот, по пути, завернули на минутку. И узелки их, закрученные в газету, тоже были небрежны и будто случайны. Если входила женщина и все сидячие места были заняты, мужчины вскакивали с непривычной поспешностью. Это было единственное из всех известных Женьке общественных мест, где мужчины держались добровольно галантными.

Женька стояла за безусловное равноправие в домашних заботах, но невольно, в который раз, ловила себя на мысли, что с парнем, сдающим в комиссионный даже такой неинтимный предмет, как электробритва, она не пошла бы ни на какие танцы. Комиссионных мужчин она механически вычеркивала для себя из мужского сословия. И часто даже запоминала физиономии вычеркнутых, хоть и заслуживающих внимания по всем прочим данным. Просто на всякий случай.

Женька была безусловно за равноправие, но ее почему-то всегда коробило от парней, груженных авоськами с кефиром и деловито обсуждающих товарные качества говядины первого сорта. Даже вид молодого папаши, толкающего пискучую коляску и одновременно читающего «Известия», не вызывал у нее умиления. Женьку раздражали папаши с колясками. Про себя она твердо решила, что не позволит Валентину болтаться с коляской по улицам. Если у них когда-нибудь будет коляска и будет что в нее положить.

А пока, стесняясь в себе несовременных, даже каких-то крепостнических пережитков, Женька частенько гоняла Валентина в «Гастроном» за всякой ерундой. Наперекор своему неприлично женскому нутру. Посылала и украдкой глядела из окна, как он возвращается. Легко помахивая продуктовой сумкой, с круглым хлебом под мышкой – хлеб у него никогда не помещался. Ничуть не униженный хозяйственными заботами. Великолепный, как всегда. Высокий, вызывающе некрасавец, с прямыми разлетающимися волосами, с которых соскальзывала любая кепка, с длинным, чуть сдвинутым влево носом, придающим лицу ехидное и вместе с тем мальчишески беспомощное выражение. Легко шагающий через лужи и через снега. Независимо от сезона.