Михаил Алексеев - Пути-дороги (Солдаты - 2)

• Название: Пути-дороги (Солдаты - 2)
• Автор: Михаил Алексеев
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Кузьмич говорил с хозяином по-русски, не растрачивая попусту тот немногий запас венгерских слов, которые они на всякий случай успели разучить с Пинчуком по дороге: сибиряк знал, что почти все венгерские мужчины его лет и старше побывали в русском плену после первой мировой войны и вполне сносно изъясняются по-нашему.

-- В России был? -- спросил для верности Кузьмич старика, помогавшего ему распрягать лошадей.

-- Был, -- ответил тот. -- Россия хороший...

-- Хороший-хороший, а небось сына против русских воевать послал? -допытывался Кузьмич, довольный тем, что Пинчук, захватив с собой спирт и теплую одежду, выехал к разведчикам на Мурешул и ему, Кузьмичу, теперь никто не мешал беседовать с иностранцем.

-- Сына... под Воронежем... убили... -- признался мадьяр, и ездовой заметил, как его большие, земляного цвета руки знобко затряслись, худое лицо сморщилось, глаза стали мокрыми.

-- Эх вы, вояки... -- неопределенно пробурчал Кузьмич, отводя лошадей под навес. -- А овсеца мерки две у тебя найдется? -- крикнул он оттуда хозяину.

-- Нет, товарищ. Я имел мало земли. Овес негде сеять. Много земли у графа Эстергази, у меня -- мало...

Кузьмич посмотрел на старика и сразу подобрел.

-- Как тебя зовут?

-- Янош, -- охотно ответил крестьянин и заулыбался.

-- А меня Иваном величают. Иваном Кузьмичом. Янош и Иван -- одно и то же. Тезки, стало быть, мы с тобой... а?

-- Тетка, тетка, -- весело залопотал венгр.

-- Вот что, "тетка", овса-то все-таки надо достать, -- уже серьезно заговорил Кузьмич. -- Тылы наши с фуражом поотстали малость. Сам знаешь, горы. А лошадей кормить надо. Понял?

Хозяин на минуту задумался, потом, что-то сообразив, взял у Кузьмича мешок и вышел на улицу. Вернулся с овсом только ночью.

-- Со склада графа Эстергази, -- воровато и испуганно озираясь, словно за ним следил сам граф, проговорил он и печально добавил: -- Узнает -убьет... Тут вот и листовки ночью с самолетов разбрасывали такие... Пишут в них: если будете, мол, помогать русской армии и грабить графские имения, всех перевешаем...

-- Кто же разбрасывал эти поганые бумажки, язви его в душу? -возмутился Кузьмич.

-- Написано с одной стороны по-румынски, а с другой -- по-мадьярски. Немцы, наверное.

-- Они, стало быть, -- согласился Кузьмин и успокоил хозяина: -- А ты, Иван, то бишь... Янош, того... не пугайся. Песенка графа спета.

Убрав коней, Кузьмич и хозяин вошли в дом. Молодой разведчик уже спал. Лачуга в другой комнате с помощью хозяйки что-то готовил для разведчиков. Пинчука все еще не было.

Венгр, принявший ездового за старшего, провел его в горницу, где Кузьмича ждала уже постель. Но спать сибиряку не хотелось, и они разговорились с хозяином, который к тому времени уже успокоился совершенно и так пообвыкся, что то и дело шлепал Кузьмича по плечу своей тяжелой ручищей.

-- Видал я у тебя, Янош, под сараем соху. Клячонка небось еле тащит ее. А у нас трактор, -- неожиданно похвастался сибиряк. -- Выехал в поле с четырехлемешным -- сердце поет, радуется, стало быть...

-- Трактора и тут есть... У богатых.

-- То я знаю, -- солидно подтвердил Кузьмин. -- Да вам-то от этого какая же польза?

-- Никакой, -- вздохнул крестьянин и неожиданно спросил: -- А земли у тебя, Иван, много?

-- Больше, пожалуй, будет, чем у вашего... этого, как его... -вспоминал Кузьмич, -- ну, как его, черта... Газы, что ли?

-- Эстергази, -- подсказал хозяин.

-- Ну да! Он. Так вот, побoлe, чем у него.

-- Так ты тоже граф? -- изумился старый мадьяр, подозрительно косясь на просмоленные шаровары ездового и на его заскорузлые руки.

Кузьмич рассмеялся.

-- Граф! Нет, брат, нe граф, язви его, а подымай выше!

-- Кто же?

Кузьмич помолчал. Потом сказал серьезно:

-- А вот угадай!

-- Нет, -- Янош улыбнулся, -- никакой ты не граф, ты наш... крестьянин. Но почему у тебя столько земли? Я слышал, что у вас так... но...

-- А вот потому, садовая твоя голова, что живем да работаем мы сообща.

И Кузьмич, поощряемый нетерпеливым любопытством хозяина и еще более нетерпеливым желанием рассказать правду о своей стране, о людях ее, в сбивчивых, но все же ясных и простых выражениях поведал чужестранцу о своем житье-бытье. Мадьяр как завороженный слушал необыкновенную и волнующую повесть старого хлебороба о колхозах, где простой народ стал хозяином своей земли -- ему принадлежат все богатства, где человек ценится по его труду...

-- И это все правда, Иван? Мы слышали кое-что. Да ведь и другое говорят. -- Руки крестьянина легли на острые плечи Кузьмича, как два тяжелых, необтесанных полена. -- Правда, Кузьмытш?..

-- Я уже очень стар, Янош, чтобы говорить неправду.

-- А можем... мы у себя... сделать такое?

-- Можете, Янош, ежели не будете бояться ваших... Стервогазей.

Беседа длилась долго и закончилась далеко за полночь.

В эту ночь Кузьмичу приснился удивительный сон.

...Сидит он в своей хате и читает за столом книгу. Его молодая жена Глаша прядет шерсть ему, Кузьмичу, на носки. Течет, течет из ее белых проворных рук черной струей нитка и накручивается на жужжащую вьюшку. Одной, быстрой и маленькой, ногой Глаша гоняет колесо прялки, другой -- качает зыбку. Зыбка мерно, как волна, плавает из стороны в сторону под бревенчатым потолком, певуче поскрипывая на крючке, а Глаша поет:

Придет серенький волчок,

Схватит дочку за бочок...

Голос Глаши светлым и теплым ручьем льется в сердце Кузьмича, приятно бередит грудь. Кузьмич оставляет книгу, хочет подойти к жене, но вместо нее видит Яноша, который качает не зыбку, а рычаг кузнечного горна и просит Кузьмича: "Расскажи, Кузьмытш, как строили вы свою жизнь". Иван начинает рассказывать и...

Сонные видения обрываются. Ездового разбудил вернувшийся старшина и приказал быстро запрягать: предстояло перебраться в другой пункт.

Старый Янош стоял у своих ворот и на прощание махал вслед Кузьмичовой повозке своей шляпой.

-- Ишь як подружились вы с ним за одну ночь, -- заметил Петр Тарасович, устраиваясь на повозке Кузьмича рядом с молодым разведчиком. -- А мне и не пришлось побалакать с хозяином, -- добавил он с сожалением.

Идя по чужой земле, Пинчук пытливо наблюдал, что творится на ней, как живут тут люди, что было у них плохого и что -- хорошего. Встречаясь с местными жителями, больше крестьянами, он подолгу с ними беседовал, при этом всегда испытывая непреодолимое желание научить их всех уму-разуму, наставить на путь истинный, подсказать правильную дорогу. Иногда он увлекался настолько, что Шахаеву приходилось останавливать не в меру расходившегося "голову колгоспу". Петр Тарасович, например, никак не мог согласиться и примириться с тем, что почти вся земля в Румынии засевается кукурузой, а не пшеницей или житом. Он, конечно, понимал, что для румынского крестьянина-единоличника посев пшеницы связан с большим риском. На подобный риск могут отважиться разве только помещики да кулаки. Случись засуха (а она частенько наведывается в эту бедную страну) -- пшеница не уродится, и мужик останется с семьей без куска хлеба, ему никто не поможет. Кукуруза же давала урожай в любой год и гарантировала крестьянина по крайней мере от голодной смерти. Пинчук это знал, и все-таки его хозяйственная душа была возмущена таким обстоятельством.

-- Колгосп вам надо организовывать! -- решительно высказался он однажды еще в беседе с Александру Бокулеем. -- Трэба вместе робыть, сообща. Берите всю землю в свои руки и организуйте колгосп. Тогда не будете бояться сеять пшеницу и жито!

Петр Тарасович заходил так далеко, что высказывал уже Бокулею свои соображения насчет того, с чего бы он, Пинчук, мог начать строительств артели в селе Гарманешти.

-- Поначалу -- кооперация, як полагается. А там -- и колгосп.

Он даже раздобыл в политотделе дивизии брошюру "О кооперации" В. И. Ленина и с помощью Шахаева да Акима разъяснил содержание этого исторического документа румыну.

Александру Бокулей всегда слушал Пинчука с большим вниманием, однако из слов Тарасовича понимал далеко не все. Пинчук видел это и, чтобы успокоить себя, говорил свое обычное:

-- Поймут колысь...

Кое-что нравилось Петру Тарасовичу в этой стране. Дороги, например, да виноградники. Ему казалось, что и в его колхозе можно заняться культивированием винограда. Мысль эта вскоре перешла в крепкое убеждение. Но Пинчук решил отложить это дело до своего возвращения.

"Нe смогут зараз", -- подумал он про своих односельчан и шумно вздохнул.

...Кузьмич погонял лошадей, а сам тихо чему-то улыбался. Впрочем, хитро глянувший на него старшина знал чему. У Кузьмича -- большая радость. Он вчера разговаривал с начальником политотдела, который пообещал сразу же после войны отпустить сибиряка домой вместе с парой его лошадей. Рассказывая по возвращении из политотдела о своей беседе с полковником, Кузьмич с удовольствием повторял каждое слово начподива.

-- Так и сказал: га-ран-тирую! С конягами возвернешься -- были бы, мол, живы. Вот, язви тя в корень, дела-то какие! Ну ж и доброй души человек, я тебе скажу. Век не забуду его.