Евгений Дубровин - Эксперимент «Идеальный человек»

• Название: Эксперимент «Идеальный человек»
• Автор: Евгений Дубровин
• Издательство: Молодая Гвардия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1977

Забота о человеческой душе – наиболее важная задача сатириков и юмористов. Творчество писателя-сатирика Евгения Дубровина в этом отношении радует своей целенаправленностью, оно все проникнуто именно заботой о душе молодого человека нашего времени.

В первой своей повести «Грибы на асфальте» Евгений Дубровин остроумно и метко высмеивает такие еще бытующие, к сожалению, у нас пороки, как приспособленчество, тунеядство, карьеризм, стяжательство, равнодушие, призывая в то же время к человечности и доброте к людям. Во второй – «Эксперимент «Идеальный человек» он средствами сатиры показывает и обличает тех родителей и педагогов, которые бездумно относятся к тонкому делу воспитания ребенка, а потом, позже сами удивляются, откуда это берутся на белом свете нравственные уроды и уродцы.

---

– Какой-то вы, Сенечка, неудалый… Все у вас из рук валится… Без выдумки вы… Фотоаппарат, магнитофон, кинокамера… Все ординарно… Нужен праздник, Сенечка. Праздник выдумки! Ну поднатужьтесь, Сенечка!

И Сенечка поднатужился.

Однажды в воскресенье вечером он, пыхтя и отдуваясь, притащил в квартиру Красиных старый, разболтанный деревянный стол в стиле «ампир».

– Без единого гвоздя. Весь на клею, – гордо сообщил младший лаборант, громоздя стол посреди комнаты.

Наступила общая растерянность.

– Ну и что? – первой опомнилась «баламутка Катька».

– Устроим сеанс спиритизма. Духов будем вызывать.

Все обалдели.

– Запрещено, – сказал Онуфрий Степанович.

– Почему? – спросил Сенечка.

– Антинаучно.

– Что из того? – философски заметил младший лаборант. – Все когда-то было антинаучным. Галилей тоже считался антинаучным. И Коперник, не говоря уже о Дарвине. Если бы не Дарвин, мы бы до сих пор считали себя происходящими от богов, а не от обезьян, и неизвестно, что из этого бы получилось. Между прочим, стопроцентная гарантия. Еле у знакомых выпросил. Они сейчас Францию проходят. Со всеми Людовиками уже переговорили. До революции дошли. Я их нa Робеспьере прервал.

– Ура! – закричала Вера. – Молодец, Сенечка! Вот сейчас вы работаете с фантазией!

– Хочу Наполеону вопрос задать, – заявила вдруг «баламутка Катька».

– Нет, я, чур, первая! Сенечка, с Анной Керн! Вызовите мне дух Анны Керн!

– Я в молодости часто гадала, – вздохнула Варвара Игнатьевна. – Иногда правильно получалось… С Онуфрием, например… Выбросила башмачок, а какой-то пьяный шел и подобрал. Спросила, как зовут. «Онуфрий», – говорит. «Отдайте башмачок», – говорю. Не отдает. Слово за слово – и поженились…

– Отчего не погадать, можно и погадать. Вреда от этого не будет, – заразился общим энтузиазмом Онуфрий Степанович. – Слыхал я про столы без гвоздей. Может, и брешут, что с мертвыми можно говорить, а может, и вправду. Я бы у своего соседа, пять лет назад преставился, царство ему небесное, спросил, куда он топор мой задевал. Взял и не вернул. Ох и сильный топорище был. Как бы сейчас пригодился.

Сенечка установил стол посередине комнаты так, чтобы тот не качался, вытащил из кармана пачку стеариновых свечей и расставил их по предметам вокруг стола. Затем младший лаборант сказал:

– Попрошу картон и фарфоровое блюдце.

Вера принесла картон, ножницы, блюдце, карандаш, и Сенечка принялся за дело. Вскоре все было готово: круг с алфавитом, блюдечко с нарисованной стрелкой.

Выключили свет. Зажгли свечи. Стало темно и немного жутковато. Девочки заметно нервничали. Варвара Игнатьевна украдкой перекрестилась. Онуфрий Степанович, очевидно, вспомнив свой пропавший прекрасный топор, тяжело вздохнул и наполнил комнату едким приземистым запахом «Портвейна-72», словно по комнате пролетел обитатель преисподней.

– Попрошу всем руки на блюдце, – скомандовал Сенечка. – Тишина, предельное внимание! Никаких посторонних мыслей! Начинайте задавать вопросы. Кто первый?

– Я! – выкрикнула «баламутка».

– Ладно уж, спрашивай, – великодушно уступила Вера.

– Кого вызываете? – спросил Сенечка.

В комнате наступила напряженная тишина. Стало слышно, как в ванной капала вода. Там сушились Сенечкины пленки.

– Наполеона… – прошептала «баламутка».

– Какого именно? И громче.

– Ну этого… самого… главного…

– Эх ты, неуч… – не удержалась Вера.

– Наполеон Бонапарт! – громко, раздельно сказал Сенечка. – Вас вызывает Екатерина Красина. Вы слышите меня, Бонапарт?

Все затаили дыхание. Чадили и потрескивали свечи Тяжело, едко дышал Онуфрий Степанович. Все напряженно смотрели на блюдце.

И вдруг блюдце дрогнуло. Руки, лежащие на блюдце, инстинктивно дернулись, словно по ним пропустили электрический ток.

– Тихо! – прошипел Сенечка. – Руки назад!

Все снова осторожно дотронулись до блюдца.

– Наполеон Бонапарт! Вы слышите меня? – снова опросил младший лаборант.

Теперь уже было отчетливо видно, как стрелка поползла по кругу, остановилась возле буквы «д», затем передвинулась на «а».

– Да! – торжествующе провозгласил Сенечка. – Наполеон на связи. Спрашивайте, Катя. Что вы хотели?

– Вы… совсем… совсем не живой? – спросила «баламутка».

«Да», – ответило блюдце.

– Вам холодно?

«Нет».

– Там… где вы есть… красиво?

«Как сказать».

Теперь уже блюдце бойко бегало по кругу. Все немного освоились.

– Прекрати ты свои дурацкие вопросы, – сказала сердито Вера. – Спрашивай по существу и дай мне.

Но всегда дерзкая «баламутка» от волнения больше ни о чем не могла спросить Наполеона, и, чтобы покончить с вызванным духом, вопрос ему задал Сенечка.

– Жалеешь небось, что напал на нас в 1812 году?

«Да».

– Ты свободен. Кто следующий? Вера? Кого вы хотите вызвать?

– Керн…

– Анна Керн! Вас вызывает Вера Красина. Вы слышите нас?

Тишина. Неподвижность. Потом легкое дрожание блюдца, словно шепот. «Да».

– Вы сильно любили Пушкина? – тихо спросила Вера.

«Да».

– Скажите, Анна Керн, – Вера в волнении наклонилась над блюдцем. – Почему сейчас нет такой сильной любви, как в ваш век? Почему наши мужчины какие-то все мелкие, пошлые…

«Не все».

– Я понимаю, конечно, не все… Но, однако… Раньше они все свое время посвящали женщинам, любви, возвышенным разговорам, а сейчас машинам, собраниям, маркам, пиву. Даже некоторые кофты вяжут.

«Не все».

– Вы не отвечаете на мой вопрос прямо. Только не надо говорить: «другой век», «эмансипация». Все это я знаю… Отвечайте честно и ясно.

«Женщины стали другими».

– Неправда!

«Мужчины делают то, что хотят женщины».

– Значит, виноваты женщины?

«Да. Они раскрепостились…»

– Они раскрепостились, и им стали не нужны любовь, романтика?

«У них появились другие заботы».

– Какие?

«Работа. Власть. Это интереснее, чем любовь. Простите. Я устала».

– Еще секунду! Что… что вы мне посоветуете?

«Любить и быть любимой. Прощайте».

Блюдечко остановилось, словно обессилев.

– Хватит про любовь, – проворчала Варвара Игнатьевна. – Вам еще рано про любовь, козы этакие…

– В самом деле, – сказал Онуфрий Степанович. – Спрошу-ка я лучше про топор. Хороший был топор.

Онуфрий Степанович тяжело вздохнул, и от его дыхания ярко вспыхнула и погасла горевшая напротив свеча.

– Хорошо, – сказал Сенечка. – Кого вы хотите вызвать?

– Соседа…

– Фамилия, имя, отчество.

– Карпов… Карпов Иван Тимофеевич. На правой щеке родимое пятно. Заикается, когда выпьет.

– Приметы не нужны. Карпов Иван Тимофеевич… Простите, какое село?

– Никитовка.

– Карлов Иван Тимофеевич из села Никитовка! Вы приглашаетесь на разговор с Красиным Онуфрием Степановичем. Вы слышите меня?

«Да».

– Пожалуйста, Онуфрий Степанович.

Онуфрий Степанович наклонился над блюдцем и прохрипел :

– Ты, Тимофев, куда мой топор задевал? А?

Молчание. Отравленное дыхание старшего Красина потушило вторую свечу.

– А, Тимофев! Чего молчишь?

Ни движения.

– Не желает отвечать, – сообщил Сенечка.

– Как это не желает? – заволновался Онуфрий Степанович. – Заставим. Начальство у них есть? Соедините меня с начальством.

– Увы, я не знаю, кто там у них начальство. Спросите еще раз.

– Тимофев, богом тебя прошу, отдай топор. Зачем он тебе там? Ведь на всем готовом живешь.

Ни движения.

– Ну гляди, Тимофев. Может, и свидимся когда, – сказал с угрозой Онуфрий Степанович.

– Тьфу! Тьфу! Старый дурак! – встрепенулась Варвара Игнатьевна. – Кто же так говорит?

– А чего уж… Дело к этому идет.

– Так чего торопиться? Наговоритесь еще.

– Ладно, – возвысил голос Сенечка. – Не желает, его дело. Кто еще? Может, вы, Варвара Игнатьевна, с кем хотите побеседовать?

Старая женщина на минуту призадумалась.

– Да нет уж, – сказала она. – Не с кем… Подружек позабывала уже, а родителей не хочу тревожить. Пусть отдыхают… Наработались, бедняги, в свое время.

– Ну тогда я спрошу, – голос у Сенечки стал торжественный. – Вызываю директора института Марка Исидоровича Игнатюка! (В позапрошлом году умер. Хороший был мужик!) Марк Исидорович, вы слышите меня? Это Сеня вас беспокоит. Помните меня? Я младшим лаборантом на инязе.

«Да», – тотчас же побежало блюдечко.

– Какого вы мнения об опыте Красина?

«Положительного».

– Правильно, Марк Исидорович. Я такого же мнения. Как вы оцениваете его ближайших помощников? Меня, например?

«Хороший специалист, хороший человек».

– Благодарю за комплимент, Марк Исидорович… – застеснялся Сенечка.

В этот момент из спальни вышел Геннадий Онуфриевич и направился в ванную. Руки его были в казеиновом клею. Очевидно, Геннадий Онуфриевич клеил какие-то наглядные принадлежности. По пути он остановился возле стола, тупо посмотрел на игравших в духов, под пальцами которых металось блюдце. Горели свечи, пахло стеарином…