Олег Вихлянцев - Стукач

• Название: Стукач
• Автор: Олег Вихлянцев
• Издательство: Нева, Олма-Пресс
• Жанр: Боевик
• Год: 2003
• ISBN: 5-7654-2519-4, 5-224-03980-0

Когда зек по прозвищу Монах под давлением офицера уголовного розыска соглашался стать осведомителем, он не подозревал, к чему приведет это решение. Ведь, выйдя на волю после десятилетней отсидки, он угодил меж двух огней: с одной стороны, воры, которые хотят использовать его как наркокурьера, с другой – спецслужбы, которые хотят с его помощью разоблачить наркодельцов.

---

Он, как мог, успокоил себя, решив дождаться удобного случая, чтобы как следует отомстить Савелию за нанесенное оскорбление. Внешне совершенно спокойный, Соленый в душе весь кипел. Но вспыхнувший пожар страстей сдерживал трезвый рассудок. Убить работягу сейчас означало вновь подвергнуть себя опасности разоблачения. А это было крайне нежелательно. Паспорт загубленного в тайге охотника – настоящего Платона Куваева – служил пусть и не совсем надежным, но все-таки прикрытием. Обстановка в поселке была самой что ни на есть благоприятной. Никто не лез к нему в душу, никто ни в чем не подозревал. И если даже по всему Советскому Союзу объявлен на него розыск, то здесь, практически под носом у колонии, его никто уже не ищет. Менты обложили все крупные близлежащие города. А тут – тишь да гладь да Божья благодать. Придет еще время – выберется отсюда Данил Солонов по кличке Соленый. А пока нужно сидеть тише воды, ниже травы, изображая из себя честного труженика.

Соленый даже жалел теперь, что сорвался на Савелия. Его надо, конечно, прибить за «суку», но сделать это по-тихому, чтобы комар носа не подточил. «И никто не узнает, где могилка его…»

И вдруг взгляд Савелия остановился на оголенной груди бригадира. Ворот рубахи был разорван, на груди красовалась яркая зеленовато-синяя татуировка: «СЛОН. 1962 год»[52].

Мужик даже зажмурился, чтобы проверить: не показалось ли? Нет, не показалось. «1962 год». Откуда же у бригадира эта наколка, если манту-лил он на Соловках аж в сороковые?

Страшная догадка обожгла мозг внезапно. Бригадир – Платон Игнатьевич Куваев – не тот, за кого себя выдает! Да и молодой он, если приглядеться, хоть и бороду отпустил… Он разыскиваемый беглый зек! Ведь не так давно вся округа гудела этим известием. Сбежал уголовник и словно сквозь землю провалился. Так и не смогли его найти. А он, оказывается, далеко и не бегал. Вырыл логово волк у самого хлева…

– Ты чего? – настороженно спросил Соленый, уловив взгляд работяги и, как бы невзначай, прикрывая лагерное художество.

– Не, ничавой, – растерянно ответил Савелий, поднимаясь с полу и торопясь к выходу. – Эт я так, от брусниковой. Домой-то идешь-тить, бригадир?..

* * *

Выдворенный из лазарета Лелик по полному праву обосновался в самом дальнем и самом теплом углу отрядного барака. Потеснив одного из приближенных. Барсука, он занял койку в нижнем ярусе. Лежбище самого Барсука было рядом, через тумбочку. А место чуть дальше определили после совершенных подвигов Кешке Монахову.

Здесь царил полумрак, витали запахи одеколона «Шипр» и «Яичного» мыла, а из тумбочек Лелика и Барсука – сырокопченой колбасы и свежего ржаного хлеба. (Вопреки жестким запретам администрации, проверкам и шмонам, изъятиям и наказаниям за изъятое все это вновь и вновь появлялось неведомо откуда.) По мере приближения к выходу, где обретались «мужики» и «черти» – главная тягловая сила любой зоны, – вышеперечисленные ароматы сменялись разящим духом гуталина, черных портянок, сырых простыней и давно не мытых человеческих тел.

По возвращении с работ первыми в барак вошли Лелик, Барсук и Монах. Лишь после этого порог переступили представители нижайших ступеней иерархической лестницы. Все угрюмо и молча рассосались по своим местам. «Мужики» опасливо зыркали глазами по сторонам. При-блатненные ехидно подхихикивали в ожидании предстоящей встряски. «Петухи» просто забились в свой угол за шторку и не смели показать оттуда носу. Но все ждали.

– Шнырь! – позвал Барсук.

С верхнего яруса над кроватью Монаха проворно спрыгнул долговязый и худой, как жердь, зек. Подбежав на полусогнутых к авторитету, замер в готовности выполнить любой приказ.

Барсук ничего не сказал. Лишь взглядом очертил в пространстве окружность. Сей жест означал, что нужно проверить все вокруг барака на наличие поблизости надзирателей или контролеров. Слов не требовалось. Шнырь метнулся к выходу и исчез за дверью. Все, словно прикованные взглядами, посмотрели ему вслед, а затем вновь перевели внимание на Барсука.

Тот стащил с себя кирзовые сапога, необходимые при выходе на работы (предварительно проводится развод на плацу, где администрацией учреждения тщательно проверяется форма одежды), развесил на них портянки и переобулся в мягкие домашние тапочки, которые извлек из-под тумбочки. Зековская черная роба полетела на табурет, выкрашенный коричневой половой краской. На себя Барсук надел синюю шерстяную олимпийку и залез на койку с ногами. Зеки наблюдали за всем этим, словно тот совершал некий таинственный обряд. А Барсук преспокойно вынул из тумбочки банку сгущенки и, проткнув верхнюю ее поверхность двумя ударами финки, с которой не расставался, принялся с громкими причмокиваниями высасывать содержимое.

Кстати, о финке. Традиционный зековский нож с наборной плексигласовой рукоятью и прочным острым лезвием с кровостоком, изготовленный лагерными умельцами, Барсуку приходилось тщательно прятать от контролеров, которые обыскивают осужденных при выходе из жилой зоны на работы, а также при возвращении сюда. И для этого Барсук сделал специальные подвязки на внутренней стороне робы со спины. До сих пор нож оставался незамеченным. Но именно сегодня сержант-сверхсрочник нащупал у него оружие и… сделал вид, что ничего не заметил.

Это обстоятельство не на шутку встревожило зека. В действиях контролера чувствовался подвох. Но вскоре Барсук успокоился, решив, что все ж таки вертухай «перо» не заметил.

Облизав лезвие, по которому стекало сгущеное молоко, он искоса взглянул на расположившегося рядом Лелика.

Старый вор, как только вошел в барак, скинул свои кирзачи и растянулся на койке. Он словно дремал. Но уж Барсук-то знал наверняка, что Лелик не спит, а наблюдает за всем происходящим сквозь полуприкрытые ресницы. И, хотя дыхание его было глубоким и ровным, а щербатый старческий рот приоткрыт, Барсук догадывался, каких усилий ему это стоило.

Лелик обладал потрясающей способностью предчувствовать грозящую ему опасность. И теперь он находился в тревожном ожидании чего-то страшного. Нельзя сказать, что он был трусом по жизни, нет. Почти полувековые скитания по тюрьмам и лагерям многому научили, дали прочный практический навык выворачиваться из самых щекотливых ситуаций, не дрейфить ни перед чем. Но как бы человек ни готовил себя к приближающейся смерти, он все равно ее боится. Может, не смерти как таковой. Жуткие содрогания вызывает мысль, что ты умрешь в полном неведении, что тебя ждет ТАМ, за чертой жизни. Есть ли оно вообще, потустороннее существование? Рай или ад – вопрос второй. Но хоть в щелочку подсмотреть, что тебя ждет, и уже станет легче.

О райских кущах Лелик не мечтал – жизнь прожита далеко не праведная. И все же… Под старость так хочется тепла, покоя и уюта! А где он – этот покой? Лагерные нары – извечное пристанище старика Прибаева. Так, может, действительно, не ждать, пока тебя другие на тот свет отправят?..

А Кешка Монахов в это время сидел на своей койке и копался в тумбочке, делая вид, что наводит там порядок. Тщательно перебирал бумагу для писем и конверты, рассматривал туалетные принадлежности, вытирал несуществующую пыль с полочки. Затем процедура повторялась. Взгляд его между тем курсировал по маршруту вход в барак – Барсук – Лелик.

Вернулся Шнырь и шепнул Барсуку, что в окрестностях барака все чисто. Никого из администрации поблизости нет. Долговязый приметил, что и рядом с другими бараками ни одного краснопогонника не наблюдается. Словно вымерла администрация зоны! Лишь часовые на вышках. Но и они как сонные мухи в преддверии зимы.

Барсук насторожился. Так не бывает. Хоть кто-нибудь, да должен ошиваться поблизости. Чем сегодняшний день отличается от других? Да ничем! Не может же майор Загниборода знать, что Барсук твердо решил разобраться с продажной шкурой Леликом, который, падла, на старости лет решил пойти к ментам в услужение.

Но не только эту цель преследовал сейчас Степка Барсуков. Лелик, конечно, сука ментовская и должен за это понести наказание. И менты к тому же оборзели не в меру. Житья от них людям[53] в зоне не стало. Пора их приструнить. И все же соль не в этом.

Надоело Барсуку ходить на вторых ролях. Ну подумаешь, смотрящий барака[54]! В колонии-то все равно держит верх этот старый хрыч Лелик. И его слово – закон для других. Давно пора поменять его. Соленый, если бы остался в зоне, не преминул подставить ножку ветерану лагерей дяде Лене Прибаеву.

Но Соленый ушел в рывок. И это очень хорошо. Теперь Барсуку состязаться не с кем. Надо только свалить этого старого пердуна. Свалить в могилу. Тогда и подогрев из общака напрямую к Барсуку пойдет, и вообще, авторитет в воровском мире поднимется. Как же! Такую падаль

развенчал! Это ж сколько лет Велик корешей своих легавым сдавал? Не-е-ет! Пришла пора расплатиться за все. От таких мыслей в горле у Барсука запершило. Он подавился сгущенкой и громко закашлялся. А когда' успокоился, повернулся к Прибаеву, который по-прежнему лежал неподвижно и делал вид, что сладко дремлет.