Стефан Грабинский - Избранные произведения в 2 томах. Том 2. Тень Бафомета

• Название: Избранные произведения в 2 томах. Том 2. Тень Бафомета
• Автор: Стефан Грабинский
• Издательство: Энигма
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2003
• ISBN: 5-94698-005-X, 5-94698-007-6

Первое отдельное издание сочинений в 2-х томах классика польской литературы Стефана Грабинского, работавшего в жанре «магического реализма».

Писатель принадлежит той же когорте авторов, что и Г. Майринк, Ф.Г. Лавкрафт, Ж. Рэй, Х.Х. Эверс. Злотворные огненные креатуры, стихийные духи, поезда-призраки, стрейги, ревенанты, беззаконные таинства шабаша, каббалистические заклятия, чудовищные совпадения, ведущие к не менее чудовищной развязке — все это мир Грабинского.

---

— Сами, ваше преподобие, прикиньте, — толковал Павелек, учащенно помаргивая левым глазом, — пора приступить к усилению воздействия. Пора вывести проповедь за церковные стены: в замкнутом пространстве все как-то ежится и теряется, а на воле есть возможность для широкого жеста, эффект получится потрясающий. Настоятельно необходим пафос пространства. Само физическое усилие, потребное для хождения по мукам, сделает свое дело, ваша паства не только душой, но и телом восчувствует Страсти Христовы, само собой возникнет подобающее настроение.

— Да, да, вы правы, нужен пафос пространства. Только где его найти, это самое пространство? Я полагаю, церковный двор не очень-то для этой цели подходит.

— Церковный двор совсем не подходит. А нельзя ли попросить отцов бонифратров уступить нам на великопостное время монастырский сад? Пространство подходящее, лучшего не попросишь. Какие террасы, какие завороты, сущий вертоград да и только!

Глаза ксендза загорелись энтузиазмом.

— Отличная мысль! Место отменное! Я нынче же переговорю с настоятелем.

Переговоры прошли удачно. Как только было получено от монахов дозволение, Хромоножка приступил к устройству пути для процессии и несколько дней почти не вылезал из монастырского сада. Окруженный толпою усердных плотников, добровольно вызвавшихся потрудиться ради благочестивого дела, он возводил на садовых опушках часовни, ставил кресты — оформлял места для помина Господних мук. В половине четвертой великопостной недели приготовления закончились, и на ближайшую пятницу, на седьмое апреля, назначен был крестный ход под открытым небом.

День выдался расчудесный. Весеннее солнце, описав по лазури дугу, тихонько склонялось к западу, над садом царила глубокая послеполуденная тишь. Около пяти часов огромная толпа верующих, собравшихся у садовых ворот, завела старинный «Плач Богородицы» и под водительством ксендза Дезидерия двинулась к месту первой муки.

Посыпанная гравием и песком дорожка змеилась вдоль садового взгорья, над ней склонялись голые еще сплетения деревьев, перекрывая небесный свод черной сетью ветвей и сучьев. Местами она расширялась в растоптанную полосу тракта, стены оврага расступались или пропадали совсем, открывая просторный вид на виднеющиеся вдали силуэты Карпат. Под закатным светом, отливающим кровью далеко на западе, звучала мелодия скорбной песни. Предвечерний ветер, приплутавший сюда с далеких вершин по речным руслам и скалистым проходам, принимал на резвые крылья и уносил вдаль древние и священные, напоенные материнской болью слова:

На спасенье всем рожденный,
В плоть земную облеченный,
Сын мой, Агнец мой закланный,
Раздели со мною раны!
Оброни хоть слово матери своей,
Данный мне от Бога, свет моих очей!

С пеньем дошли до места. На обширной, зарослями ежевики и бирючины обрамленной поляне стрелой возносилась к небу часовенка с изображением Христа в претории перед судом.

Песнь смолкла, недвижимо застыли переносные образа, люди припали к земле. Вперед выступила группа монахов в надвинутых капюшонах и дружно завела новую песнь:

Поразмыслите, верные христиане,
Сколь жестокое претерпел Исус наказание,
Без вины Его Пилат осуждает
И к разбойникам причисляет…

Тягучую и унылую, словно стон осеннего ветра, мелодию подхватил с противоположной стороны отряд пилигримов, громко повторив рефрен:

Без вины Его Пилат осуждает
И к разбойникам причисляет…

Коленопреклоненный люд, расположившийся обширным полукругом перед часовней, в сто голосов подхватил последнюю ноту, наполнил песнь звучной силой. В синюю предвечернюю даль эхом уплывали отзвуки древних событий, оживших вдруг в глуши далекого польского края…

Тронулись дальше. Впереди Дезидерий в окружении клириков, за ним процессия монахов и Божьих путников с Пилигримом Житомирским во главе, потом сестры-черницы, и завершала шествие толпа грешников, жаждущих покаяния. Над головами верующих, словно зыблемый волнами корабль, покачивалась восковая фигура Христа в натуральную величину: освобожденный от одежд Спаситель с кровавыми бичевыми ранами на плечах склонил на грудь голову, увенчанную терновым венцом, опутанные вервием руки бессильно свесились вниз. Плывущие вокруг него огромные свечи, воткнутые в железные ушки по краям алтаря, бросали свет на искаженное безмерным страданием лицо. Насмерть замученный Богочеловек возносился над ограждением свечей вечным символом — человеческой злобы и скверны. Ecce homo!… В какой-то миг взоры участников процессии, словно направляемые таинственной волей, дружно устремились на пламенеющий свечами алтарь, и из тысячегрудого скопища вырвался душераздирающий стон.

Когда подходили к пятой остановке, сооруженной справа от дороги на песчаном юру в окружении четырех плакучих ив, из группы Божьих путников выступил облаченный в бурый плащ Пилигрим Житомирский: пряча лицо под низко надвинутым просторным капюшоном, он опередил процессию и, подойдя к часовенке, подхватил с земли и взвалил на себя большой деревянный крест…

Подождав, пока подтянутся остальные, отец Дезидерий стал на колени перед образом Спасителя, падающего под тяжестью креста, и полураспевом произнес:

— Кресту Твоему поклоняемся, Владыко…

— Кресту Твоему Святому, спаси, Господи, люди Твоя! — дружно подхватила толпа и сразу перешла к основному мотиву помина:

Стал Киринеянин под крестовый гнет,
Всех Ему радеющих Исус к себе возьмет.
Тот, кто Его муку терпит как свою,
Будет непременно с Господом в раю!

Примеру Пилигрима Житомирского последовали другие путники, взваливая себе на плечи тяжелые кресты — большая груда их лежала наготове на ступенях часовенки. Присоединившись к шествию, крестовый лес двинулся в гору, зловещим знамением простирая над головами людей черные руки…

На шестой остановке из рядов черных дев выступила молоденькая, дивной красоты монашенка и, вскинув высоко над головой снежно-белый платок с изображением Христова Лика, стала впереди шествия. Люди, заколыхавшись подобно волнуемой ветерком ниве, почтили святую песней простенькой, но чувствительной:

Вся в слезах святая Вероника,
Горестная к Господу приникла.
Платом Божий Лик отирает,
На плату Исус проступает.

Но, прежде чем эхом повторились слова рефрена, случилось непредвиденное. Житомирский Пилигрим, всматриваясь в инокиню, словно в неземное видение, вытянул руки и в восторженном забытьи двинулся к ней; взор его, опьяненный девичьей красотой, затуманился, дрожащие губы трепетали в блаженном экстазе:

— Вероника! Вероника! Это она! Она!

Покаянный крест сполз с его плеч и с глухим стуком свалился на землю. Возникло замешательство. Послышался ропот, возмущенные крики. Пилигрим наконец опомнился. Надвинув капюшон, подобрал крест и неловким прихрамывающим шагом вернулся на свое место, смешавшись с толпой. Замолкшая было мелодия ожила в мощном звучании, наверстывая упущенную минуту. Шествие потянулось дальше.

С псалмами, молитвами и песнопениями, переходя от муки к муке, процессия взбиралась на гору все выше и выше. Словно длинный черный змей полз, извиваясь, по склону монастырского взгорья, на минуту останавливался и сжимался, а затем вновь неуклонно продвигался к вершине горы… Солнце уже подкатилось к горизонту, огромным красным стягом оперевшись на его подножие. Угрюмые серовато-синие облака залегли над ним плотной полосой и отрезали от остальной части неба. Светило одиноко умирало под их черной тенью…

Дорога подходила к концу. Уже горел в закатном пурпуре верх Голгофы, голый, скалистый, с тремя крестами. Лучи догорающего солнца окрасили их в зловещий цвет, казалось, кровь стекает с их раскинутых плеч. Словно покрытые сукровицей стояли три древа казни, позора и муки, угрожая небу обрубками высохших рук. Большие черные птицы, рассевшиеся на крестах, отливали издалека металлическим блеском.

Сестры-монахини затянули «Stabat Mater». Словно вызванный скорбной мелодией, налетел вырвавшийся из каких-то впадин ветер и, молниеносно прорезав шествие, сгинул по ту сторону горы в садовом овраге. Городские часы пробили шесть. Толпа опустилась на колени. Ксендз Дезидерий остановился и поднял руку для благословения. В лучах догорающего солнца рука его отбросила на тропу огромную, далеко размахнувшуюся тень, насыщенную чернотой. Контуры черной тени явственно образовали диковинное обличье — на песке дорожки остро обозначился козлиный профиль: выставленная вперед пара рогов домогалась битвы, упрятанные в тени горбатого носа губы сложились в сардоническую ухмылку, косматая борода угрожающе вздернута…