Стефан Грабинский - Избранные произведения в 2 томах. Том 2. Тень Бафомета

• Название: Избранные произведения в 2 томах. Том 2. Тень Бафомета
• Автор: Стефан Грабинский
• Издательство: Энигма
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2003
• ISBN: 5-94698-005-X, 5-94698-007-6

Первое отдельное издание сочинений в 2-х томах классика польской литературы Стефана Грабинского, работавшего в жанре «магического реализма».

Писатель принадлежит той же когорте авторов, что и Г. Майринк, Ф.Г. Лавкрафт, Ж. Рэй, Х.Х. Эверс. Злотворные огненные креатуры, стихийные духи, поезда-призраки, стрейги, ревенанты, беззаконные таинства шабаша, каббалистические заклятия, чудовищные совпадения, ведущие к не менее чудовищной развязке — все это мир Грабинского.

---

Через полчаса я уже шагал по дороге, длинной белой лентой бегущей к «Изгнаннице».

Около трех часов пополудни, золотой жар солнца, рожденный ясным знойным утром, медленно таял в послеполуденной истоме.

Живописный пейзаж, оживленный игрой солнечных лучей, оставлял безотчетное впечатление чего-то неестественного, неожиданного; я вроде бы узнавал окрестности — когда-то неприятно и печально знакомые. Досаждало лишь фальшивое освещение: ландшафт рисовался излишне четко и вызывал ощущение смутной неуверенности, неуместности. Воображение невольно подбирало иное освещение, возвращало местности «естественное» настроение, «подходящую» душу. И вот желто-красные полосы, простертые солнцем на пашне, неуловимо поблекли, поголубели, окрестности залило серебристо-зеленоватым лунным светом. Мир на мгновение потемнел, нахмурился синевой, заискрился светом белой лунной ночи.

Моя походка внезапно изменилась: непринужденное равновесие нарушилось, пропала гибкость поступи — я двигался словно автомат, с вытянутыми вперед руками, указуя себе далекую цель…

По левую сторону простирались погруженные во мрак нивы; пробежал ветерок, и таинственным перешептыванием колосьев зашелестели поля.

Справа тянулась старинная белая стена — сначала кладбище, затем парк или сад — одна длинная, бесконечно длинная полоса. Ветви калины перекинулись через замшелые стены, колебались на ветру, тихо поверяя кому-то ночную скорбь вертограда смерти. Тонкие ивы под теплым дуновением оплакивали у стен горькую человеческую долю. Вот согбенная тень скользнула вдоль стены, устремилась вверх, удлинилась, исчезла в саду. Пятнами обвалившейся штукатурки, потеками лишайника хищно ощерилась стена — на ней брезжат призраки, узнают меня, призывают. Клацают ужасные челюсти, ястребиным когтем крючатся косматые руки, призраки забегают вперед, манят, глумятся — злые, неведомые, ускользающие…

Вдруг под ногами загудело глухое бездонное эхо: я на мосту. Одинокое эхо в беспредельном молчании мира, оно столь ужасно, что в безумном страхе я зажал уши и бросился бежать — лишь бы не слышать. Глухое эхо — о чем-то жутком намекает оно, о близком — вот-вот пойму, хоть и не помню ни места, ни времени…

Наконец мост пройден, я углубился в длинную аллею тополей. Величественно склоняются гибкие вершины, поверяют друг другу тайны. Ветви, вскидываясь, шелестят тихонько, шепелявят дрожащие листы.

От одной к другой бежит вершинами ужасное ночное сказание, рожденное гулом дерев.

Я выбрался из аллеи, остановился. Ночь рассеялась, погас призрачный лунный свет, сгинули хищные тени — теплым солнечным днем я стоял на берегу пруда перед замком.

Протер глаза — не сонный ли морок меня одолел, и направился вдоль стены. С другой стороны замок казался более доступным; впрочем, отовсюду остриями щетинятся отвесные стены. С дороги в замок можно попасть только через подъемный мост, на ночь его поднимают к бастиону. И лишь с юга отвесная стена примыкала к замку.

Похоже, здесь и удалось убийце подняться на недосягаемую высоту замка. Но и отсюда до первого окна — ни трещины, ни щербины, ни выбоины.

Я беспомощно опустил голову, перебирая разные версии. Да, осмотр ничего не дал, разве что преступник действовал с крайним напряжением воли, под властью яростно-непреклонного нервного веления, для которого нет препятствий, будь то гладкие, как стекло, стены или бездонные пропасти; лишь такое веление открывает внутренние задвижки на окнах, заставляет действовать легко, бесшумно и ловко, такое веление — неодолимо… Нет, мне не разгадать тайны.

Обескураженный, я наконец заметил — поблизости шныряли подозрительные личности, с любопытством следили за мной, и я вернулся на дорогу, вскоре уже быстро удалялся аллеей меж султанами тополей.

Солнце спокойно светило, заглядывало между рядами убегающих вдаль деревьев, отмеряло минуты резкими мазками теней. Где-то в дупле, как одержимый, долбил дятел, ворожила счастье кукушка. Золотистый жаркий пятый час пополудни.

И откуда этот лунный кошмар?

Верно, я глубоко проникся душевным состоянием убийцы, что ночью, при луне, крадется на преступление, и перемучился всеми его казнями. Моя впечатлительность породила пластичность и необычайную силу переживаний. Ведь выстраданное мной психологическое состояние убийцы точь-в-точь соответствует описанию фактов, приведенных в газете. Все, по-видимому, в порядке. Только душу то и дело бередит безотчетное, неотвязное беспокойство, и ложью оборачиваются все утешительные увертки сознания…

Ведь я лгу, уверяя себя, что все вполне объяснимо, и отдаваясь обманчивому покою, подобному предательски ясной водной глади.

Впрочем, довольно! Трагедия «Изгнанницы», пожалуй, уж слишком затягивает меня в свой черный омут — как бы игра не оказалась гибельной. В конце концов, какое мне дело до этого ужаса! Пора осторожно отойти от края бездны.

Но коварная мысль кружит обочинами, исподтишка глумится, прицеливаясь в уязвимые места. Невыносимая тяжесть легла на душу холодным, как сталь, офтальмоскопом, и он фиксирует малейшие недомолвки, вот-вот уловит меня в западню, и тут, к глубокому моему облегчению, я отвлекся от опасных ассоциаций, не доведя их до логического вывода.

Я подошел к мосту, когда понял — снова услышать глухое эхо шагов у меня недостанет сил… Страшное воспоминание глухого эха непроизвольно отбросило меня назад. Ничего не поделаешь, придется обойти мост низиной.

Я сошел с дороги и направился к оврагу, по счастью совершенно сухому. На буйно заросшем травой склоне заметил — кто-то опередил меня. Трава местами примята, дерн сорван скользившей по откосу обувью.

На дне сухого оврага следы исчезли, однако дальше, под самым мостом, где вилась речушка, терявшаяся вдали среди бескрайних пустошей, я снова их обнаружил.

Некто, подобно мне, свернул с дороги перед самым мостом. Странно! Не уступил ли человек тем же побуждениям?

Любопытство превозмогло усталость, и я направился по следу. Перескочил узкую полоску воды и уже не поднялся на дорогу, а свернул в сторону, придерживаясь следов. Внимательно изучив отпечатки, убедился — оставлены они мужскими ботинками, более широкими, чем мои вечерние туфли.

След недолго тянулся краем оврага, параллельно дороге, вскоре направление изменилось: следы резко свернули вправо — в поля и пустоши, отчетливо выделяясь на влажной глинистой земле.

Надо думать, рано утром после погожей ночи прошел дождь и напитал землю; дорога быстро просохла, а в болотистых низинках сырость осталась и жарким днем.

В глине вязли ноги, однако незнакомец не вернулся на шоссе, а брел дальше пустынными топкими полями без тропинок, дорожных указателей, меж, сомнамбулически придерживаясь избранного направления.

Мне не хотелось брести по бездорожью, но любопытство взяло верх: куда ведут эти удивительные следы?

Вскоре мое внимание привлекла странность: цепочка отпечатков отклонялась то вправо, то влево, порой зигзагом круто сворачивала в сторону. Внезапно следы очертили дугу — широкой петлей обежали поле, вернулись к исходному пункту.

Что за черт! Так может идти либо маньяк, либо человек, снедаемый одной мыслью и не замечающий ничего.

Быть может, навязчивая мысль, пытаясь разорвать порочный круг, в удрученном мозгу вернулась к своему истоку? Быть может, путником владела некая роковая идея и, вопреки всем усилиям, не выпускала из замкнутого круга?

Я остановился в центре загадочного кольца и осмотрелся.

Поначалу сжатая, как пружина, линия следов развернулась и неровно поползла вперед. Этот одержимый разорвал наконец магический круг и с трудом усилием воли, освободясь от наваждения, поспешил прямо. Волнообразная цепочка понемногу выровнялась, шаги обрели силу, укрупнились и с непонятной быстротой устремились к городу.

Теперь я не поспевал за сверхъестественными, чуть не двухметровыми прыжками — человек, по всей видимости, убегал. Я не терял беглеца из виду и упорно преследовал его.

Идти было тяжело, я с трудом волочил ноги. Непросохший, вязкий грунт крепко цеплялся за обувь — на туфлях толстым слоем налипла кирпично-красная глина.

Мне вдруг сделалось невыразимо грустно. В измученном мозгу чащобой разрасталась тоска, словно подгоняемые бичами, клубились мглистые мысли; мрачные огни, вознесенные к небу неведомыми руками… хороводами стелились туманы, вот-вот готовые истечь от тяжкого бремени. По этим дождистым просторам то и дело пробегала холодная дрожь, сотрясала судорогой боли…

А на краю земли стояло солнце — вечернее прощание с миром — и коралловым окаемом, будто сохой, отворачивало пласты пашни.

Вдали гудел город, в пронзительной жалобе умирали заводские сирены, трубы дымными кольцами вспарывали лазурь. Родилась и оборвалась печальная мелодия… Я узнал. Трубач играл с костельной звонницы хейнал во славу пречистой Девы Марии. Гордая, чистая хвала…