Стефан Грабинский - Избранные произведения в 2 томах. Том 2. Тень Бафомета

• Название: Избранные произведения в 2 томах. Том 2. Тень Бафомета
• Автор: Стефан Грабинский
• Издательство: Энигма
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2003
• ISBN: 5-94698-005-X, 5-94698-007-6

Первое отдельное издание сочинений в 2-х томах классика польской литературы Стефана Грабинского, работавшего в жанре «магического реализма».

Писатель принадлежит той же когорте авторов, что и Г. Майринк, Ф.Г. Лавкрафт, Ж. Рэй, Х.Х. Эверс. Злотворные огненные креатуры, стихийные духи, поезда-призраки, стрейги, ревенанты, беззаконные таинства шабаша, каббалистические заклятия, чудовищные совпадения, ведущие к не менее чудовищной развязке — все это мир Грабинского.

---

— А вот, — вмешалась в разговор Хелена, — альбом с цветными копиями других знаков.

Пронь открыл поданный ему фолиант и принялся с любопытством рассматривать собранные в нем зарисовки и снимки. На особо заинтересовавшем его изображении он задержался чуть дольше — массивные, железом окованные двери с выжженным в центре одной из створок женским профилем.

— «Года тысяча восемьсот пятьдесят девятого, — вполголоса прочел он справку внизу, — в обители францисканок в Фолиньо близ Ассизи умершая монахиня Тереза Джотти явилась огнем объятая сестре Анне Феличи, спасавшейся в том же монастыре, и, в показание подлинности своего пришествия, коснулась пламенеющим ликом сих дверей».

— Ну вот, опять же «сих дверей», — констатировал доктор, возвращая альбом на место.

Перешли к следующим экспонатам. Любезный хозяин открыл барочного стиля шкафчик и вынул с полки какие-то свертки, старательно обернутые в шелк и перевязанные лентами шафранного цвета.

— Платки чистилищных душ, — объявила Хелена, развязывая один из пакетиков.

На стол посыпались квадратные и треугольные лоскуты: платки, косынки, скатерки, полотенца из тканей самого разного достоинства — от грубой холстины до деликатного батиста или воздушного газа, попадались также гипюровые и кружевные; на всех различимы были буроватые оттиски пальцев, рук и фрагменты слегка намеченных лиц: профили, носы, щеки, уши.

— Плод моих более чем тридцатилетних поисков и трудов, — горделиво сообщил ксендз с улыбкой мальчугана, показывающего взрослым свои сокровища. — Хеля! Убери все на свое место.

— А там у вас что хранится? — спросил Пронь, указывая на продолговатую стеклянную шкатулку, оправленную в серебро.

— Фотографии и портреты людей, которым души, страждущие в чистилище, в память своего явления выжгли знаки на теле.

Хелена, видя, что ученый вознамерился обследовать помещение дальше, остановила его замечанием:

— В той части зала вы не найдете ничего интересного.

— Почему же? — заупрямился Пронь, — Может быть, именно там я чем-нибудь особенно заинтересуюсь.

— Там собраны экспонаты сомнительного происхождения, а то и вовсе фальшивые, плоды, так сказать, мистификации, — неохотно признался хозяин.

— И вы, ваше преподобие, зная об этом, все равно храните их в своем музее? — удивился Пронь.

Ксендз, смешавшись, потупился и смущенно ответил:

— Такое, знаете ли, пристрастие, причуда коллекционера. Быть может, вам известно, пан доктор, что заядлые филателисты вполне сознательно собирают также марки фальшивые и откровенно поддельные? Впрочем, мне со своими подделками трудно расстаться еще и потому, что об их неподлинности я узнал всего лишь несколько лет назад.

Ксендз исподтишка взглянул на племянницу.

— Ясно, вы к ним просто-напросто привязались, и теперь вам жалко их выкинуть. И кто же открыл вам глаза на истинное положение вещей, кто вывел ваши фальшивки на чистую воду?

Вопрос привел ксендза в явное замешательство.

— Я, — прервала неловкое молчание Хелена.

— Вы?

Пронь посмотрел на нее внимательнее. Девушка еще больше побледнела и словно бы напряглась.

В голову ему пришла одна идея. Схватив девушку за руку повыше сгиба и пристально глядя ей в глаза, доктор зажал пульс Хелены большим пальцем. Тело ее тотчас застыло, словно сведенное внезапной судорогой, глаза закатились, лицо обрело выражение сонной маски.

— Гм… — буркнул он, довольный открытием. — Теперь понятно.

— Что вы с ней сделали, пан доктор? — встревожился перепуганный ксендз.

— Ничего особенного, вполне невинный маленький опыт. — Пронь легонько потер пальцами лоб и переносицу девушки.

Она очнулась и с удивлением глядела на них.

— Что такое? Что со мной было?

— Пустяки, — успокоил ее Пронь, благожелательно улыбаясь, — вы всего-навсего немножко соснули.

— Я спала?

— Совсем недолго, не больше минуты. К тому же, я полагаю, это состояние для вас не ново, с вами такое случалось уже не раз. Ведь я прав?

Девушка опустила голову.

— Да, — наконец призналась она с большой неохотой.

— Итак, — заключил гость, — осмотр музея закончен или у вас имеется еще что-нибудь для показа?

— Следующая зала тоже отведена под музей. Там хранятся интересные отливки в гипсе и бронзе. Но я думаю, на сегодня хватит. Времени впереди предостаточно, я вас отсюда скоро не выпущу, пан доктор. Теперь же, как говорится, подошла hora canonica: надо чем-нибудь подкрепить грешное тело. Хеля, все ли готово?

— Обед подан, прошу к столу, — объявила, войдя в комнату, симпатичного вида старушка.

Доктор Пронь галантно подал руку Хелене.

Обед прошел мило и непринужденно. Незамысловатые, но вкусные яства, окропленные старопольским медом, не только подкрепили грешные тела, но и приподняли настроение.

Вслед за последним блюдом подали черный кофе, и мужчины, подхватив чашки, перешли в небольшой салон. Ксендз, прикрыв дверь в соседнюю комнату, удобно расположился в старинном кресле и, попыхивая пенковой трубкой, подвинул гостю сигаретницу. Выпустив под потолок несколько завитушек, Пронь приступил к послеобеденной беседе.

— Когда вы основали музей, ваше преподобие?

— В тысяча восемьсот семидесятом, ровно сорок два года назад. Мне было тогда тридцать лет, и я только что получил здешний приход.

— Думаю, ваш музей возник неспроста, что-то должно было вас на это подвигнуть. Какой-нибудь факт, событие? Столь оригинальная идея не может возникнуть ни с того ни с сего.

Ксендз загадочно усмехнулся.

— Вы не ошиблись, пан доктор. Действительно, помысел основания музея чистилищных душ родился под влиянием происшествия, которое поразило меня до глубины души. Но, поскольку история эта тесно связана с одним из экспонатов, хранимых в той зале, которую мы собираемся посетить завтра, я вам расскажу ее при осмотре.

— Буду очень признателен. Вы представить себе не можете, как меня все это интересует. Значит, музей возник исключительно благодаря этому происшествию?

— Ну, я бы так не сказал. Были и иные побуждения, но не такие сильные. Этот факт оказался решающим. Надо вам сказать, что еще совсем молодым клириком я чувствовал какую-то особую жалость к душам, мающимся в чистилище, и тогда уже пообещал себе окружить их особой пастырской заботой. Приняв здешний приход, я начал править службы за их упокой, мне случалось в одну неделю отслужить по ним несколько месс.

— Любопытно! — дивился Пронь. — Должно быть, преподобный отец, у вас много близких людей на том свете?

Ксендз на минуту задумался.

— Я рано осиротел, родителей не помню совсем, семейство почти все повымерло. Род наш слишком быстро угас. Нет, пан доктор, дело тут не в личных мотивах, мое необычное расположение к чистилищным душам имеет более глубокие корни. Основывая музей, я, прежде всего, хотел собрать материал, который бы непреложно доказал людям, что чистилище и ад существуют, что душе уготована та или иная посмертная участь.

— Совершенно с вами согласен. Я тоже верю в потустороннее существование и даже в посмертное искупление. Вопрос лишь в форме этого существования и в характере загробного наказания.

— Подлинность чистилища и ада — догмат Святой Церкви, пан доктор, — с нажимом произнес ксендз Лончевский.

— Что вовсе, однако, не означает подлинности карающего огня, — возразил ученый.

— Карающий огонь жжется по-настоящему, это заверено авторитетом Отцов Церкви и откровениями святых Господа нашего. Святой Августин называет его огнем разумевающим и премудрым, действенно исполняющим наказание: хоть и дивен огонь тот, но опаляет воистину. А вот что пишет об адском пламени святой Иосафат: «Се есть место, уготованное для грешников, в пламени несгораемом сожигаются уступившие похотям своего неверного сердца, за кратковременное прельщение земное тут отмерится карою нескончаемой во веки и веки». — Страшные, безмилостные слова, преподобный отец.

— В них, однако, святая истина. «Кто из нас может жить при огне пожирающем? кто из нас может жить при вечном пламени?» — вот грозный вопрос, который ставит перед нами Исаия в главе тридцать третьей своей книги.

— Я все же полагаю, что проблема сущности адского пламени остается открытой. Для меня это пластический символ мук и раскаяния души, страждущей от своих земных заблуждений.

— Обычная уловка людей с удрученной совестью. Но это страусова политика, пан доктор. И разве не сказал великий итальянский провидец в двадцать пятой песни своего «Чистилища»:

Здесь горный склон — в бушующем огне,
А из обрыва ветер бьет, взлетая,
И пригибает пламя вновь к стене;
Нам приходилось двигаться вдоль края,
По одному; так шел я, здесь — огня,
А там — паденья робко избегая.

Ксендз на минуту прикрыл глаза, наслаждаясь чеканным ритмом святой поэмы. Пронь, слегка усмехаясь, не прерывал наступившего после декламации молчания. Затем, стряхнув с сигареты пепел, склонился к разнеженному дантовскими терцинами старцу и заметил: