Питер Акройд - Чаттертон

• Название: Чаттертон
• Автор: Питер Акройд
• Издательство: Аграф
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2000
• ISBN: 5-7784-0108-6

Роман «Чаттертон» (1987) тоже отсылает нас к биографиям реальных лиц – поэта-самоубийцы XVIII века Томаса Чаттертона, поэта викторианской эпохи Джорджа Мередита, причем линии их жизни переплетаются с вымышленной сюжетной линией Чарльза Вичвуда, поэта наших дней.

Акройд проецирует на три разные эпохи историю непризнанного и одинокого поэтического таланта, заставляя переплетаться судьбы своих персонажей, то и дело уснащая текст детективными поисками. Прежде всего, это погоня за утраченной стариной, но лейтмотивом этих поисков служит и постоянный вопрос: что есть реальность и вымысел, что есть истинное и ложное? В связи с этим часто всплывает тема плагиата в искусстве и тема фальсификации, т. е. «плагиата наоборот», когда художник приписывает собственное творение чужому гению. Возможно, не каждый согласится с теми выводами, которые делают герои романа.

Как этого и требует жанр псевдодетектива, читательские ожидания под конец обманываются, и всю книгу приходится переосмысливать заново, – но именно этого, должно быть, и добивался автор, явно избегающий окончательной расстановки точек над «i» и предлагающий каждому самостоятельно решать, где лежит истина…

---

– In vino veritas.[97]

Она явно передразнивала его, но он не возражал; он даже приветствовал это. Он положительно напрашивался на пародию.

– Dies irae,[98] – прибавил он.

У Хэрриет в запасе имелось всего несколько латинских крылатых фраз, и ей пришлось ненадолго задуматься.

– Veni, vidi, vici.[99] – Оба рассмеялись и, взяв друг друга под руку, пошли по гравийной дорожке дальше. По пути им встретилась молодая женщина с черной книжкой в руке. – Когда я вижу, как кто-нибудь читает Библию, сказала Хэрриет, – мне всегда кажется, что эти люди слегка помешанные. А вам? Ох, глядите-ка, вот еще один такой. – Мимо них прошел священник, и она любезно улыбнулась ему.

– Прекрасное утро, – сказал Флинт довольно громко. – Не совсем заря, зато какая розоперстая.

Труба, поднимавшаяся с тыльной части Западной часовни, трижды изрыгнула белый дым, и Хэрриет усмотрела в этом некий сигнал.

– Кто-то поднялся вверх и улетел, – сказала она, весело потирая руки, – а нам лучше пойти назад. Наверное, сейчас подтянутся остальные.

– Да, я слышу английские звуки. – Послышался шум автомобиля, затормозившего на гравии, и, пока Флинт с Хэрриет возвращались во дворик Западной часовни, из черной машины выходили Вивьен и Эдвард.

Флинт в смущении остановился, а Хэрриет с распростертыми объятиями устремилась навстречу Вивьен.

– Я знаю, – проговорила она с придыханием, и слезы выступили у нее на глазах, – да-да, я знаю. Я была там. – Где именно она была, Хэрриет не стала уточнять.

Вивьен обняла ее.

– Вы оба пришли. Вы оба здесь! – Она произнесла это с такой благодарностью, что Флинт почувствовал к ней жалость и, обняв ее, в свой черед, заметил, какой она кажется хрупкой. Эдвард ни на шаг не отходил от матери, цепляясь за ее платье, пока она стояла рядом с ними. – Вы были его настоящими друзьями, – сказала она, переводя взгляд с Хэрриет на Флинта. Тот залился краской.

– Вот Филип, – быстро сказал он.

В самом деле, Филип выходил из второй машины, вместе с тремя другими людьми. Эдвард оставил мать и побежал к нему; Филип поднял его на руки и поцеловал. Почему, подумал Флинт, я здесь – единственный, кто не знает, как себя вести?

И медленно, беседуя приглушенными голосами, они направились к Западной часовне: впереди шли Вивьен с Эдвардом, а за ними по пятам следовала Хэрриет. Флинт уселся на скамью в задних рядах и стал наблюдать, как входят другие люди в трауре. А сколько человек удосужится прийти на мои похороны? Идея самого исчезновения не тревожила его – этого он просто не мог себе представить, – а вот мысль о том, что ему придется оставить всю свою работу незаконченной, была ему несносна. Это казалось ему своего рода унижением. Впрочем, какое это тогда будет иметь значение? Ведь всякой деятельности суждено когда-нибудь прекратиться, и, если вдуматься, разве все это – не беспричинное вращение колеса? Мы вращаем колесо, просто чтобы вращать его, чтобы слышать, как оно вертится, и нарушать ту тишину, которая иначе уничтожила бы нас. Сидя в глубине Западной часовни, Флинт ощутил что-то вроде тошноты.

Служба уже начиналась, и когда из боковой двери появился священник, Флинт впервые заметил сосновый гроб, наполовину скрытый под цветами: он стоял на скате, тоже украшенном цветочными гирляндами, перед двумя низенькими деревянными дверями.

– Все вы хорошо знали Чарльза… – Священник начал проповедь, и внимание Флинта немедленно переключилось на Хэрриет, которая сидела во втором ряду, прямо за родственниками Чарльза; по-видимому, она плакала и целовала нечто, свисавшее у нее с шеи. Вначале Флинт подумал, что это жемчужное ожерелье, но потом разглядел большой крест на толстой серебряной цепочке. Наверное, он лежал у нее в сумочке, рядом с выкорчеванной геранью, пока она не сочла нужным достать его для всеобщего обозрения.

Священник переменил позу и теперь глядел поверх голов паствы.

– Как все вы знаете, Чарльз был поэтом, и, как я знаю со слов его родных, которые собрались здесь сегодня, он был замечательным поэтом. Вы, наверное, усмотрите трагедию в том, что он умер, не успев полностью раскрыть свой дар, но мы должны благодарить Господа уже за сам этот дар. Приведем же слова великого поэта Вордсворта:

О дивный юноша с душой бессонной,
Ты никогда в гордыне не погибнешь,[100]

И возгласим, что воля Господа свершилась, пусть нам и не дано разглядеть умысла Его.

О Господи, в Чьем милосердии души верующих обретают покой…

Этот безмозглый идиот переврал все слова в цитате, подумала Хэрриет, но затем она снова окунулась в атмосферу знакомой церемонии. Она закрыла глаза и попыталась мысленно представить все шкивы для тросов и люки, которые находятся под ее ногами, словно оперный Дон Жуан, сходящий в преисподню… внезапно хлынувшие звуки органа – магнитофонная запись Времен года Вивальди, – пробудили Хэрриет от томной дремоты, в которую она погрузилась; и на миг ей померещилось, что она снова очутилась в той секс-киношке, где слышала в последний раз эту музыку. Но потом отворились низенькие деревянные двери, и в них скользнул гроб, оставив позади лишь цветы.

– Ave atque vale,[101] – пробормотал Флинт.

Музыка смолкла, и священник – с быстрой нервной усмешкой – повел за собой Вивьен и Эдварда через боковую дверь. Хэрриет наблюдала за Эдвардом, пока за ним не захлопнулась дверь, их взгляды на секунду встретились, и она вспомнила о его немом присутствии в больнице, когда Вивьен показывала ей рентгеновский снимок Чарльзовой опухоли. Она рассматривала тогда луковицеобразный серый нарост, образовавшийся у него в мозгу, и ей показалось, что очертаниями он походит на человеческое лицо.

Все остальные вышли на улицу и, оказавшись под облачным небом, встали группками по несколько человек, не зная, что делать дальше. Тогда пожилая чета повела остальных к каким-то цветам, возложенным на каменные плиты возле церкви; Флинт догадался, что это родители Чарльза, и его поразил их непримечательный облик. Даже в скорби они выглядели заурядными. Затем он услышал, как мать Чарльза спрашивает:

– А что, машины уже заказаны?

– Не волнуйтесь. Обо всём уже позаботились.

Хэрриет, которая вышла из часовни последней, теперь торопилась догнать остальных; она рылась в сумочке, и Флинту на миг подумалось, что она собирается бросить свою краденую герань – прямо с корнями – в кучу цветочных букетов, какие принято класть на могилу. Но та извлекла носовой платок и поднесла его к глазам. Завидев Флинта, она быстро подошла к нему.

– Дорогой мой, не подумайте, будто я плачу, – прошептала она. – Это обычный насморк. Это когда всё насмарку. – С подобающим скорбным выражением лица она понаблюдала за родителями Чарльза, а потом снова шепнула Флинту: Вас не удивляет, что столько поэтов рождается от худого древа? – Флинтом овладело неудержимое желание рассмеяться, и он даже поднес ко рту рукав, будто желая вытереть губы. Но, оглядевшись по сторонам, он увидел тревожные и горестные лица родных Чарльза, которые уже возвращались к машинам; и он опустил руку.

Вивьен с Эдвардом и Филип, который шел позади них, вышли во двор. Хэрриет поспешила навстречу Вивьен и расцеловала ее в обе щеки.

– Вы оба держитесь так мужественно, – сказала она. – Так мужественно. Что поделать – это Природа.

Филип заметил, что она сжимает Вивьен в своих объятьях несколько дольше, чем полагалось бы. Здесь что-то не так, подумал он, есть в этом что-то странное. Я тебе не доверяю.

* * *

Однажды дождливым вечером, вскоре после похорон, Вивьен и Эдвард сидели дома. Она составляла список предстоящих покупок, по ходу дела подсчитывая цены, а затем возвращалась к написанному и тщательно все проверяла. Она все время делала такие списки – для еды, для одежды, для квартирной платы, – и как только завершала один перечень, как ей приходил в голову какой-нибудь новый пункт доходов или расходов, и тогда приходилось начинать все заново. Она по-прежнему покупала все то, что любил Чарльз, специальную разновидность душистого мыла, определенной марки сливочное масло, особый сорт сыра. Теперь все эти предметы имели для нее огромное значение, и было бы просто немыслимо представить себе жизнь без них. И не потому, что она много ела: напротив, ей стоило большого труда заставить себя что-нибудь проглотить, и Эдвард приноровился сам себе готовить. Он старался выполнять все те мелкие хозяйственные дела, которыми раньше занимался отец, но все это время он как будто разыгрывал перед матерью какую-то роль.

– Не забудь про жидкость для мытья посуды! – сказал он теперь, торжествуя из-за того, что вовремя вспомнил столь важную вещь.

– Да. Конечно. Извини, Эдди, подожди-ка минутку. – У нее опять пересохло в горле, и она отправилась на кухню за стаканом воды. Но там она принялась пить стакан за стаканом, и, поднося его к крану, заметила, как дрожит ее рука; она с любопытством наблюдала за собой, так как теперь бывало, что она сама себе переставала казаться настоящей. Потом она вспомнила, что забыла внести в список еще один пункт, и поспешила обратно в гостиную, где ее с беспокойством дожидался Эдвард. – Я забыла сахар, сказала она; ей почему-то не хватало воздуха, и она присела на диван отдышаться. Оба сидели молча; оба уже обнаружили, что в мире существует совсем новая разновидность тишины.