Павел Федоров - Витим золотой

• Название: Витим золотой
• Автор: Павел Федоров
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1987

«Витим Золотой» – вторая часть дилогии, продолжающая тему романа «Синий Шихан» на материале Ленских событий 1912 года.

---

– Тут не только тронешься, а горькую запьешь…

– Не пойму я тебя. Олимпиада.

– Говорю тебе, дурень, была вчера у Лигостаевых. Он Степаниду прогнал, а сам сюда за бабой уехал. Дома оставался один Санька, а коровы не доены, вот я и зашла.

– И подоила? – Микешка вытаращил глаза.

– А что? Руки у меня еще не отсохли. Налей-ка мне немножко вина и сам выпей, если хочешь. Слышишь?

– Слышу. – Микешка поморщился. – Ты что, каждый день с утра пьешь?

– Пью, Микеша, помаленьку, – призналась Олимпиада, принимая от него наполненную вином рюмку.

– Привыкла небось? – Отойдя к столу, Микешка выпил свою рюмку.

Вино было кисло-сладкое и очень приятное на вкус. На горлышке бутылки была приклеена этикетка с нерусскими буквами. Олимпиада не ответила. Выпив вино, она швырнула пустую рюмку в угол. Стекло разбилось и жалобно зазвенело. Олимпиада упала затылком на подушку и закрыла глаза.

– Тут ко всему, Микеша, привыкнешь, – ответила она со вздохом. Повернув к нему непричесанную голову, спросила: – Как твоя Даша?

– Что ж ей… Скоро ребенок родится.

– Счастливая!

– А тебе кто не велит?

– Эх какой ты! – Глаза Олимпиады загорелись. – Недавно Авдей доктора привез. Остались мы с ним здесь в этой спальне вдвоем. Он взял за руку и начал расспрашивать, что у меня болит, какие есть жалобы. Я возьми да брякни, что беременна… У него даже седенькие усики подпрыгнули. Промычал что-то, начал щупать меня кругом. Покачал головой, улыбнулся и сказал, что ничего этого у меня пока нет. «Но, говорит, вам надо обязательно иметь детей». Теперь с утра до ночи хожу как чумовая и все об этом думаю, думаю… Вон твоя Даша не успела замуж выйти и скоро уже матерью станет. А мне уже двадцать шесть годов, а я как нетель какая…

– За чем же дело стало?

– От Авдея, что ли? Как бы не так! – Она брезгливо поморщилась. – Если бы ты знал, как он мне опостылел! Так, значит, у Петра Лигостаева новая жена? – неожиданно спросила Олимпиада.

– Увез ночью, – ответил Микешка.

– Диву даюсь, как это он так вдруг, да еще на ком! – Рука Олимпиады выпросталась из-под халата и повисла.

– На вкус и цвет, как говорят… – Микешка искоса поглядывал на ее руку с тяжелыми на пальцах перстнями. На одном перстне зелено блестел крупный прозрачный камень, на другом ядовито светилась желтая бусинка, похожая на змеиный глаз.

Женитьба Лигостаева не выходила у Олимпиады из головы. Вспомнила тот далекий день, когда сидела на полу, сжимала в руках привезенные Петром вещи мужа, и все то остальное, что потом произошло в лигостаевском доме… А ведь от ужаса все произошло, от безысходного отчаянья. А кто это поймет? А вот Петр понимал, был нежен и ласков. А после и она привыкла к нему, привязалась, подкарауливала на реке. И были денечки, когда он говорил ей такие слова, каких она сроду не слыхала… «Эх, вернуть бы теперь все это!» Олимпиада уткнулась лицом в подушку и беззвучно заплакала.

Микешка видел, как судорожно вздрагивали ее плечи.

«А ежели взять да снова попробовать? – тем временем размышляла Олимпиада. – Билеты те, ленские, разменяю в банке, получу кучу денег. Авдея постылого – к черту. Если что, так пойду к бухгалтеру Кондрашову и расскажу, как Тараса укокошили, а теперь братцев Степановых, дурачков, спаивают, чтобы прииском завладеть. Да их, поганцев, самих надо в Сибирь сослать, а Доменова первого. Поведаю. А с Петром Николаевичем заведем таких лошадей, что Зинка Печенегова лопнет от зависти».

Обуреваемая сладостными мечтами, Олимпиада перестала плакать, вскочила с кровати, покусывая алые губы, приказала твердо:

– Ступай и запрягай быстрей.

– Далеко поедем? – спросил Микешка.

– В Шиханскую.

– Все-таки решила побывать на свадьбе?

– Да, решила. Я, Микеша, эту свадьбу в один миг расстрою.

– Ты что, в своем уме? – оторопело спросил Микешка. – Я вижу – заморское винцо-то шибануло тебе в голову.

– Вот что, Микеша, – поглядывая на кучера лихорадочно блестевшими глазами, сурово заговорила Олимпиада. – То, что было тогда у стога, ты забудь. Стегнул кнутом и правильно сделал. Каюсь. Виновата я сама… Наука мне. Если хочешь быть мне приятелем, ну без этого… а просто так, чтобы мы были друзья и с тобой и с Дашей, то делай все, как я тебе велю. Я вас с Дашей озолочу. У меня целый мильен есть.

– Ну? – Микешке тягостно было слушать ее пьяные откровения.

– Не нукай! Я тебе не лошадь, чтобы меня каждый кучер подхлестывал. Толкую тебе, дурачку, что есть мильен, значит, есть! Вот в шкатулке лежат.

– Деньги? Целый мильен?

– Не деньги, а бумаги такие. В день нашей свадьбы Авдей подарил мне сто акций, по семьсот пятьдесят рублей каждая. Всего, значит, на семьдесят пять тысяч рублей. А теперь каждая эта бумажка стоит больше семи тысяч рублей. Вчера Роман Шерстобитов сказал мне, подкатывался он к этим денежкам. Все подсчитал, сколько они теперь стоят. Да еще и в банке есть на мое имя. Понял арифметику?

Микешка слышал от Кондрашова, что есть такие денежные бумаги Ленских приисков. Вошла Ефимья и поставила на стол тарелку с курицей и румяно поджаренной картошкой.

– Ты мне не веришь? – когда экономка вышла, спросила Олимпиада.

– Верю, Олимпиада Захаровна, только не знаю, что ты задумала.

– То, что задумала, то и совершу.

– С такими денежками, конечно, черт те что можно совершить…

– Ты-то можешь понять, какую жену выбрал Петр Лигостаев? – напористо спросила она.

– Что же тут не понять, девка первый сорт! – признался Микешка, но тут же поправился: – Только, конечно, не пара она ему… – В душе он не одобрял скоропалительной женитьбы Петра.

– То-то и оно, что не пара! – подхватила Олимпиада.

Шурша полами длинного халата, ступая босыми ногами по мягкому, пушистому ковру, она подошла к столу и отломила от курицы крылышко. Пожевав немножко, бросила кость на тарелку, облизнув губы, налила вина. Микешке больше не предлагала. Отхлебнув глоток, сжимая в ладони хрустальную, с высокой ножкой рюмку, медленно разгуливая по спальне, задумчиво продолжала:

– Не могу я такого допустить… не желаю…

– Тебе что, легче от этого будет? – решился спросить Микешка.

– А может, и легче! У меня, миленок, может, свой расчет и свой план жизни сложен и во всех тонкостях обдуман, – загадочно проговорила она и снова отхлебнула из рюмки. – Может, я Петра Николаевича у этой каторжанки отбить хочу…

– Ишо рюмки две тяпнешь, не то скажешь… Не пойму я тебя, Олимпиада Захаровна, когда ты шутишь, а когда всурьез говоришь.

– Без шуток тебе говорю.

– А Авдея Иннокентича куда денешь? Делать нечего, вот и блажишь… И впрямь тебе надо скорее родить, – сказал Микешка и отвернулся.

– Вот я и хочу от Петра Николаевича. Он человек не женатый еще…

– Ночью под пьяную руку такую кралю увез, думаешь, отца Николая они до утра ждали? Как бы не так! Я видел, какими глазами она на него смотрела, – насмешливо проговорил Микешка, совсем не подозревая, что подбросил в ревнивый огонек Олимпиады еще одну горстку пороха.

– Какими? – почти закричала она и остановилась. От ее голоса и прищуренных, подернутых пьяной дымкой глаз Микешка вздрогнул. – Говори, чего умолк? – повторила она ослабевшим голосом.

– Ну, известно… Что ты не понимаешь, как баба на мужика смотрит… Ей поди не семнадцать лет… Только не понимаю, тебе-то зачем в это дело встревать? – спрашивал Микешка.

– Есть дело, Микеша, есть, – мучительно размышляя о чем-то своем, со вздохом ответила она.

– Какие там дела! – махнул рукой Микешка. – Волку пир, а овце слезы…

– А ты думаешь, мало я о нем слез пролила? – с каким-то тупым отчаянием тихо спросила она.

– О ком? О Петре Николаевиче, что ли? – с усмешкой спросил Микешка, видя, что она допила рюмку и налила вторую.

– Уж не о Митьке Степанове… – задумчиво ответила она.

– Смешно тебя слушать! Выдумает такое, что ни в ворота не втащишь, ни через плетень не выкинешь…

– Я сегодня, миленок, такое выкину, что весь Шихан сто лет будет помнить! Мильен свой не пожалею, а свадьбу расстрою!

– За каким лешим тебе это надо? Смешно, ей-богу! Такая женщина – и вдруг поскачешь… Совсем это тебе ни к чему! – пытался отговорить пьяную бабу Микешка.

– Ничего ты не понимаешь и понять не можешь!

Размахивая перед лицом удивленного Микешки пустой рюмкой, она остановилась.

– Ты знаешь, что промеж нами тайна? – клонясь к нему все ближе и ближе, прошептала она. Лицо ее побледнело. Над бирюзовыми глазами мелко дрожали длинные ресницы. – Знаешь или нет?

– Какая тайна? Ничего я не знаю!

– Ну так знай! Жила я с ним… – Олимпиада с ожесточением кинула на пол вторую рюмку, которая с глухим треском разбилась о ковер.

– Выдумываешь!.. – сказал Микешка. Над его нахмуренными бровями гармошкой набухли крупные морщины. Он хорошо знал характер Олимпиады и почувствовал в ее словах страшную правду.