Анастасия Перфильева - Пять моих собак

• Название: Пять моих собак
• Автор: Анастасия Перфильева
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1968

Всё написанное в этой книжке – правда. О моих собаках мне не надо было ничего придумывать: просто, эпизод за эпизодом, я вспоминала смешные и грустные события их жизни…

Автор

---

– Ах негодник!

Нагнувшись, схватив Бобку за шкирку, Вася несколько раз ткнул его носом в рваную наволочку, приговаривая:

– Нельзя!.. Нельзя!.. – и в сердцах больно шлёпнул.

Бобка взвизгнул, отскочил. И вдруг, подпрыгнув, с лёту вцепился зубами в Васину руку.

– Ах, ты так?

– Не бей, не бей его! Он ещё маленький! Но Вася уже снимал с гвоздя поводок.

– Будешь хозяина кусать? Будешь хозяина кусать?

Бобка завизжал пронзительно, увернулся и снова прыгнул на Васю.

– Да перестань же! Он несмышлёныш, всё равно ничего не поймёт, – взмолилась я.

– Отлично поймёт! – Вася тоже разошёлся. – Собаку смолоду надо учить… Маленький упрямец!..

По Васиному лицу я видела: ему смертельно жаль Бобку, но долг воспитателя сильнее.

Ох и наорался же Бобка в тот вечер! Он визжал как резаный поросёнок, так что звон стоял в ушах… И всё-таки не смирился. Не заскулил виновато, прося прощения, хотя Вася добивался именно этого.

Зато уже на другой день Бобка с утра до вечера не отходил от Васи, преданно ловя каждый его взгляд, слушаясь первого слова. Ну, а бедные растерзанные подушки?.. Нет худа без добра: Бобка проделал за меня огромную работу – я как раз хотела перебрать их…

А ещё через неделю Бобка пропал.

Мы давно уже приметили слонявшегося возле сторожки рыжего мальчишку из соседней деревни. Мальчишка делал вид, что собирает на опушке кору, шишки; заговаривал с Андрейкой; цыкая, подзывал к себе и Бобку. Бобка, конечно, прибегал. Вася запрещал ему брать пищу из чужих рук. Но щенок есть щенок, и один раз Бобка, виновато озираясь, слопал что-то принесённое рыжим парнишкой. Словом, тот явно приманивал Бобку, и я даже попросила Андрейку намотать это на ус. Вася ещё посмеялся, что усов у сына нет…

А Бобка пропал.

Мы свистали и звали его по лесу до поздней ночи. На рассвете чутьё повело меня в деревню.

Спрашивать про собачонку у встречных женщин, выгонявших коров, у пастуха или у идущих на работу колхозников? Нет, я не стала. Мальчишек спросила бы – они всегда всё знают. Но мальчишки в то утро точно сгинули из деревни, ни одного не было на улице. Это и убедило меня, что иду по верному следу.

Я пошла по задам деревни. Наверно, многие хозяйки смотрели подозрительно: чего, мол, шляется у нас за огородами эта бездельница горожанка?

А я шлялась не без дела: слушала во все уши. Бобка наш никогда не скулил. Он, если ему что не нравилось, свистал тонко и резко, пожалуй, как свистала воинственная Муха, сражаясь с крысами, только слабее.

И вот, проходя с безразличным лицом мимо одного из сараюшек на задах деревни, я увидела группу мальчишек. При моём приближении они прыснули в стороны, как стая воробьев.

«Ага, милые, попались!» – подумала я.

И тут же услышала в сараюшке знакомый приглушённый свист.

– Малый, пойди-ка! – позвала я единственного не убежавшего паренька, сосредоточенно ковырявшего изгородь.

– Ну, чего? – спросил он недружелюбно.

Это был совсем не тот рыжий мальчишка, что подкармливал Бобку, но я действовала безошибочно.

– Твой сарай?

– Ну мой.

– Отвори-ка.

– А зачем?

– Отвори, говорю. Хуже будет, если с милиционером приду.

Он нехотя повиновался. Так и есть! В тёмном, заваленном хламом сарае привязанный верёвкой к оглобле саней стоял жалкий, озадаченный Бобка. Морда у него была обмотана тряпкой.

– Отвязывай. Отвязывай сейчас же! И сними тряпку!

Парнишка, оробев, высвободил Бобку; тот со счастливым лаем прыгнул мне на грудь, успел облизать нос, щёки…

– А теперь позови того, кто привёл тебе пса, – сурово, но спокойно сказала я.

– На что?

– Выдавать его и жаловаться я не буду. Если он так хочет иметь собаку, может быть, помогу достать.

Мальчишка не очень-то поверил. Однако чтобы избавиться от кары – он был уверен в ней, – дал дёру. Мы с Бобкой вышли из сарая, уселись на валявшееся бревно. Бобка всё не мог успокоиться: вертелся, юлил, тянул куда-то…

Ждали мы долго. Наконец, словно стягиваясь к осаждённому врагу, стали появляться мальчишки. Отовсюду: из-за плетня, с огорода, из канавы, прямо из-под земли…

– Нечего прятаться! Что крадётесь, как разведчики? – крикнула я.

Мальчишки двинули в открытую. Бобка, увидя рыжего знакомца, засвистал, но и весело завилял хвостом.

– Ты увёл собачонку?

Рыжий молча ковырял ногой щепку.

– Даёшь слово, что никогда в жизни больше не сманишь чужую собаку? Тебе самому приятно будет, если ты вырастишь, воспитаешь пса, а кто-нибудь подкормит и уведёт его?

Рыжий молчал.

– Если дашь честное слово, а товарищи твои за тебя поручатся, помогу тебе достать такого же, как мой.

– Не буду я… – угрюмо выдавил рыжий. Мальчишки вокруг зашептались, заговорили.

– Ну ладно. Нечего с вами философствовать… – Я встала.

– Сказал ведь, не буду больше! – вскинул голову рыжий, ударив себя в грудь.

– Тогда приходи: напишу записку к знакомой. Поедешь в город. Думаю, она тебе не откажет. – Я знала, у подруги остался ещё один «нечистопородный» щенок, которого она не прочь пристроить.

Мальчишки проводили нас с Бобкой до конца деревни почётным караулом. Я выложила им по дороге все сведения о воспитании и дрессировке собак. Они слушали с интересом, а вслед нам по всей деревне несся разноголосый лай: почти в каждом дворе лежала или бегала на цепи собака. Одна, бело-чёрная, пушистая, с хвостиком-крендельком, нагнала нас. Бобка сразу ощерился, хотел ринуться в бой, но я удержала его. А рыжий мальчишка прикрикнул на собачонку грубоватым баском:

– Пушина, ты зачем здесь?

– Твоя собака? – удивилась я.

– Моя.

– Погоди. Тогда для чего же тебе вторая?

– Эта на цепи ночью сидит. Пушинка, поди сюда, не бойся… – Он ласково поцокал языком. – А такого, как… ваш, дрессировать можно. Фокстерьеры (он сделал ударение на ТЕ) и к охоте способные. На грызунов, на кротов…

– Интересуешься охотой?

Рыжий мальчишка широко, открыто улыбнулся. На том мы и расстались.

Этой же осенью Бобка заболел.

Он съел Васин химический карандаш. Съел не целиком, а разгрыз аккуратно деревяшку, уничтожив графит. Зачем это ему понадобилось? Скорее всего, из любопытства, он был ужасно любопытный… Нас не было дома. Наученные горьким опытом, мы попрятали от Бобки всю обувь, оставив для точки зубов только старую галошу и теннисный мяч.

Как балованный ребёнок предпочитает игрушкам запретные гвозди и обыкновенные чурбачки, так и Бобка, вероятно, для игры выбрал скатившийся со стола карандаш и съел его незаметно для самого себя.

Язык у Бобки стал лилово-чёрный. Изо рта забила сиреневая пена. Я вернулась с работы раньше своих и пришла в отчаяние. Несчастный пёс встретил меня как спасительницу, бросился с жалобным визгом. А чем я могла помочь?

Вспомнив, что при отравлениях лучшее лекарство – молоко, бросилась к Хае Львовне, к Каречке, притащила блюдце с тёплым молоком.

Бобка пить не мог. Ему было очень плохо. Он всё время старался убежать от боли: постоит-постоит среди комнаты с несчастной мордой, растопырив высокие лапки, вдруг взбрыкнёт ими, вроде жеребёнка, и бросится в угол. Не помогает, боль бежит с ним… Покрутится на месте – и боль крутится. Кинется к печке, потом под стол. Наконец я взяла его на колени, силком раскрыла пасть и влила молоко. Бобка всхлипнул горько, как обиженный ребёнок, и уткнулся мне чёрно-лиловым носом в платье. Вошла Каречка. Она собиралась в театр, была нарядная, завитая.

– Как? – спросила озабоченно.

– Да не пьёт… Вот вливаю понемногу. Каречка нагнулась над Бобкой. Её скуластенькое, засыпанное пудрой лицо было таким сочувствующим… Могла ли я думать, что Каречка, собаконенавистница, скандалистка, примет такое участие в бедном Бобке? Нет, определённо, испытания военных лет смягчили её.

– Может быть, сделать ему искусственное дыхание? – испуганным шёпотом спросила Каречка (она работала в поликлинике регистраторшей).

– Не знаю. Ветеринара бы надо… Вот когда Саши-сапожника нету…

– Минуточку! Каречка исчезла.

Не помню, где она раздобыла ветеринара, ко через час он был у нас, а Каречкин театр пошёл побоку.

Бобке приходил конец. Он лежал бездыханный, вытянувшись, только лиловая пена капала из стиснутых зубов.

– Усыпить могу, – сказал ветеринар.

– Нет! – решительно возразила Каречка.

И стоявшая сзади в дверях Хая Львовна, как эхо, повторила:

– Нет!..

Хорошо, что Васи с Андрейкой не было: они на весь вечер отправились куда-то…

– Дело ваше, – сказал ветеринар. – Налицо сильное отравление. Организм молодой…

– В том-то и дело, что молодой! – Каречка опять нагнулась над Бобкой, лежавшим у меня на коленях. – Молодые должны жить. Я знаю, как делают искусственное дыхание. Сейчас начнём…

Не знаю, почему Каречка считала, что при отравлении именно оно поможет. Но случилось чудо: ветеринар ушёл, а Каречка принялась энергично, не жалея нарядного платья, растирать бездыханному Бобке пузичко, поднимать и сгибать бессильные передние лапки. И Бобка медленно начал оживать. И вдруг ожил совсем. Посмотрел на меня, Каречку, Хаю Львовну удивлёнными карими глазами. Поднял ухо, слез с моих колен, с аппетитом долакал оставшееся в блюдце молоко. И, энергично подрыгав лапками, отправился к себе на место, в ту же старую картонку, в которой жил Мартик, где сладко-пресладко заснул.