Григорий Коновалов - Истоки. Книга вторая

• Название: Истоки. Книга вторая
• Автор: Григорий Коновалов
• Издательство: Воениздат
• Жанр: О войне
• Год: 1973

Роман «Истоки» Г. И. Коновалова удостоен Государственной премии РСФСР им. М. Горького. Это – большое многоплановое произведение о том, как героическим трудом советских людей, их беспримерным военным подвигом в период Великой Отечественной войны была завоевана победа над германским фашизмом.

В центре внимания писателя – судьба династии потомственных сталеваров Крупновых. Перед войной одни из них варят сталь на одном из заводов в Сталинграде, другие работают в Наркомате тяжелой промышленности, директорствуют на крупнейших предприятиях страны, третьи находятся на дипломатической работе за рубежом. В годы войны все Крупновы – активнейшие участники всенародной борьбы с немецкими захватчиками. Крупновых можно видеть и в окопах переднего края, и во главе атакующих батальонов, и в логове врага, в фашистской столице – Берлине.

Григорию Коновалову удалось передать в романе грозовую напряженность предвоенных и военных лет. Присущее писателю стремление к философскому осмыслению происходящего позволило ему создать художественно полноценные, убедительные образы героев, дать запоминающиеся картины народной жизни в годы суровых испытаний.

---

Вернувшись в подвал, потирая занемевшую от ветра щеку, Гуго на недовольство брата его вылазкой ответил, подкручивая седые, кайзеровской лихости усы: генералы тоже рискуют.

– Фабриканты важнее генерала, а ученый тем более, – возразил Вильгельм. – Завтра ты улетаешь. Скажу тебе, что близость к фюреру дает мне возможность влиять на него, чтобы здраво решить вопросы не только исхода войны, но и устройства мира.

Вильгельму Хейтелю представлялась всемирная империя. Немцы – руководители, мозг, воля, этика. Мир будет един и неделим.

– Это слишком общо, – сказал Гуго. – Нам надо решить, как использовать миллионы русских, украинцев: только ли в качестве рабочих или допускать к участию в управлении. Не лучше ли нам иметь какое-то русское правительство, взявшее на себя по договору определенные обязательства.

– Я такого же мнения, но фюрер хочет навсегда лишить русских государственной самостоятельности.

– В двадцатом веке?

– Может, он и прав. В нашем веке только такие цели и могут преследовать войны, иначе незачем вести их.

Гуго надел вязаный ночной колпак, укладываясь спать. Грохот орудийной стрельбы разбудил его.

Проморгавшись, он встретился с холодными глазами брата.

– Русские что-то затеяли. Последние дни наблюдалось движение крупных сил на севере и северо-западе.

По пути в штаб шестой армии и на аэродром Вильгельм и Гуго увидали в степной балке в буране что-то темное, шевелившееся: не то стадо, не то люди. Решетчато означалась колючая проволока, по углам дымили землянки. За проволокой замерзали военнопленные, их засыпало снегом. Наиболее сильные кое-как двигались, отрывали норы в крутом берегу балки. Высокий, худой, с обмороженными ушами посмотрел на проезжающую машину страшными, как отверстия в стволе пистолета, глазами, плюнул и прижался опухшим лицом к колючему неводу проволоки.

Братья переглянулись, молча условились, что не заметили ни обреченных на мучительную смерть военнопленных, ни своей неловкости. Да и существа эти смутно мелькнули в буране и исчезли, как призраки кошмара.

«Может, их и нет. А если они и есть, то завтра их не будет. И чем больше их исчезнет, тем безопаснее его жизнь, прочнее Германия», – подумал фельдмаршал. В голове же заводчика, кроме расчетливой озабоченности о бессмысленной трате за колючей проволокой работоспособных мужчин, возникла беспокойная мысль о недальновидности военных властей, устроивших лагерь в непосредственной близости от русских, – могут внезапно захватить, и тогда усилится мстительное чувство советских солдат…

За холмами в степной балке открылся взору утвердившийся среди степных увалов строгий немецкий порядок: крыши симметрично расположенных землянок с дымившимися трубами, притаившиеся колонны замаскированных машин и мощная техника связи – стационарные радиостанции с частоколом мачт и антенн, радиостанции на грузовиках. Даже холодные палатки дрогли в равных рядах. На пригорке безупречным квадратом взошли кресты. В одномерных штабелях лежали трупы замерзших и убитых, ожидая захоронения.

Штаб – голова армии – спрятан в подземелье, в бункерах, недалеко от аэродрома. Тридцать тысяч русских женщин и подростков пришлось командованию согнать летом и осенью на строительство. Хейтеля не интересовало, что было с ними потом, – он был доволен надежным убежищем для армейского штаба и различных служб.

Сутолока, нервное возбуждение, испуг – вот что увидал в штабе фельдмаршал Хейтель. Его брату, Гуго, наоборот, все это – писк зуммеров полевых телефонов, беготня офицеров связи, порученцев и ординарцев – казалось проявлением необыкновенно сложной активности штаба. И хотя приходившие в штаб офицеры всех родов оружия докладывали с нервным возбуждением о все возрастающем натиске русских, о прорыве их танков и кавалерии, а новых указаний требовали с раздражением и, получив их, уходили хмурыми, Гуго видел в этом все ту же немецкую слаженность и четкость.

Фридрих выпрямился перед своим отцом-фельдмаршалом, высокий, с хейтелевской осанкой, только в глазах за эти тревожные дни обжилось что-то мистическое, обреченное.

Брюки с красными лампасами – форма офицеров генштаба – помяты. Это маленькое упущение в туалете молодого офицера из разведывательного отдела насторожило Вильгельма. Отцовский и генеральский долг повелевал ему укрепить духовные силы сына и солдата. Фельдмаршал решил снисходительной иронией унять внутреннюю дрожь штабных работников, тем более что глаза офицеров обратились к нему с тревогой и надеждой.

– Да у вас тут не оперативный отдел, а… – он медленно пожевал крепкими губами, – пчелиный улей.

Фельдмаршал промахнулся, не задел самолюбия штабных работников, и даже Фред, гордый, честолюбивый, не оскорбился.

– Улей, – подтвердил он и уточнил: – Растревоженный русским медведем.

Грустное, сломленное что-то выражал сейчас удивленный профиль Фридриха. Гуго и отец сидели у стола справа и слева от Фридриха и следили за его большой красивой рукой, которая цветными карандашами отмечала на карте линию фронта. Делал он это с изяществом художника. Линия менялась поминутно, с каждым новым донесением по телефону или связными появлялись новые, удлинялись старые красно-жирные стрелы, вонзаясь в тело 6-й армии, кровеня поля, круче загибались подковы, обозначавшие многочисленные удары, обходные маневры и прорывы русских.

– Они так быстро наступают? – спросил дядя Гуго.

– Кружатся, как коршуны, над… над кровоточащей раной прорыва. Проникают в тылы…

– Ты, Фред, с художественным воображением. Это у тебя от матери. Надо проще и строже. Русские огрызаются перед смертью, – сказал фельдмаршал. Он похлопал сына перчаткой по плечу, ушел в бункер к командующему армией.

Дядя Гуго открыл термос, висевший у него через плечо, поставил на стол две металлические рюмочки, наполнил французским коньяком.

– Сегодня день поминовения погибших, – сказал Фридрих со светлой грустью.

– А я и забыл, – не сразу отозвался Гуго. – Но, черт возьми, откуда они взяли танки? – с высокомерным презрением к русским и к своим, вводившим его в заблуждение, сказал дядя Гуго. – Когда я ехал сюда, меня заверяли, что противник исчерпал все свои резервы и возможности. Говорили умные люди. Фельдмаршал Манштейн.

Фридрих вежливо сказал дяде, что он, майор, не может выносить оценку словам и поступкам генералов.

– Обстановка на фронте изменилась под влиянием совершенно новых факторов: русские начали использовать крупные танковые соединения для достижения оперативных целей. Вначале у меня это вызвало живой интерес, а затем – гнетущую тревогу.

– Говори, мой мальчик, я тебе верю. Я не разделяю твоего увлечения Библией и этим, как там его?

– Марк Аврелий.

Дядя подержал в руке изящный томик в кожаном переплете, изданный в 1675 году, в эпоху Людовика XIV, принадлежавший когда-то французскому генералу времен Великой революции. Была на нем дарственная надпись королеве Швеции Христине. Взял Фридрих книгу по праву победителя в одном из замков Бретани. Оправдывали этот поступок его поиски особого смысла в самосозерцаниях мудрого стоика на римском императорском троне.

– Я знаю, что ты не солжешь, – сказал дядя Фридриху.

Фридрих рассказывал, водя карандашом по карте, что еще сегодня утром он был в сонном Калаче в армейском тылу и вдруг внезапно русские танки с горящими фарами подошли к Дону, передавили охрану, захватили и разминировали мост. Потоки бегущих частей с севера и запада захлестывают штабы. Испуганные, жалкие, сопатые, вшивые, страдающие дизентерией. Паника гнусная, подлая, страшная. А русские в белых полушубках, в валенках. Физиономии сытые, красные. Русские танки, кавалеристы врываются в наши боевые порядки, как страшные всадники Апокалипсиса…

– Мы не знали и не знаем эту страну, этот народ. Теперь я думаю, дядя, лучше было бы не трогать ее. Загадочный народ. Вы жили среди них, скажите, что такое русский?

– Авось да небось. Мы, немцы, дали в свое время этому народу-гиганту, народу-ребенку управляющих, государственных чиновников, научили элементарному порядку…

Когда-то Хейтели построили в городе не только заводы, но и все коммунальное хозяйство: трамвай, водопровод, канализацию, электростанцию, мельницы. Через сорок лет компания передала бы все хозяйство управе. Ленин помешал колонизовать Россию.

– Русские умеют работать, я это всегда говорил. Они переживают медовый месяц индустриализации. Запах машинного масла прекраснее духов возлюбленной. Машина – бог, металл – душа! Пафос и романтика. Не сломим их сейчас, завтра они мир за грудки возьмут!.. – закончил Гуго по-русски, завернув крепкое ругательство.

Старик чуть было не сказал: ехал сюда, по-наивному надеясь повстречать на своем заводе того молодца, которому однажды дал пощечину за листовку, а он взял его за манишку, вынес из цеха на шихтовый двор и положил на шлак… Шлак был теплый… Молодость! Чего не отдашь, только бы хоть на мгновение вернуть ее, даже такой вот живой и обидной деталью.