Григорий Коновалов - Истоки. Книга вторая

• Название: Истоки. Книга вторая
• Автор: Григорий Коновалов
• Издательство: Воениздат
• Жанр: О войне
• Год: 1973

Роман «Истоки» Г. И. Коновалова удостоен Государственной премии РСФСР им. М. Горького. Это – большое многоплановое произведение о том, как героическим трудом советских людей, их беспримерным военным подвигом в период Великой Отечественной войны была завоевана победа над германским фашизмом.

В центре внимания писателя – судьба династии потомственных сталеваров Крупновых. Перед войной одни из них варят сталь на одном из заводов в Сталинграде, другие работают в Наркомате тяжелой промышленности, директорствуют на крупнейших предприятиях страны, третьи находятся на дипломатической работе за рубежом. В годы войны все Крупновы – активнейшие участники всенародной борьбы с немецкими захватчиками. Крупновых можно видеть и в окопах переднего края, и во главе атакующих батальонов, и в логове врага, в фашистской столице – Берлине.

Григорию Коновалову удалось передать в романе грозовую напряженность предвоенных и военных лет. Присущее писателю стремление к философскому осмыслению происходящего позволило ему создать художественно полноценные, убедительные образы героев, дать запоминающиеся картины народной жизни в годы суровых испытаний.

---

– Умеют обращаться со сталью. Машинный народ, аккуратный. До войны бывали у нас – хваткие ребята, молчаливые. А мы говорить любим до звона в башке. Сознаюсь, сам я первый соловей с зажмуркой. Раскаляешься самозабвенно до потери себя, тут протягивай руку и клади в карман, – говорил Макар, подмигивая Александру. – Так, видно, сделали с нами двадцать второго июня. А?

Александр совсем по-довоенному, по-ребячьему изобразил на своем лице изумление ясаковской мудростью.

Грохотала и шумела сталь, ревели мощные вентиляторы, омоложая загазированный воздух.

– Узнаешь, Денисыч, свою старушку? – в грохоте и шуме кричал Макар Ясаков над ухом Александра.

Старая мартеновская печь порадовала Александра своим долгожительством; как молоденькая, она переваривала незнаемую до войны шихту с примесью на заедку металлолома из обрубленных стволов орудий, кусков танковой брони.

– А я-то думал, отжила свой век…

– Бабуся сознательная, кряхтит, трясется вся, а стряпает смертельные гостинцы на погибель Гитлеру. А ты обрадовал меня, тихий друг мой. Понимаешь, наш Росляков свалился… две смены парился целую неделю. У меня, говорит, ноги железные, выстою. Может, и такие у него подставки, да голова-то от устали к земле склонилась.

Два парня проведи мимо печи бледного Рослякова в накинутом на одно плечо пиджаке.

Александр опасался: не отвык ли от работы? Но стоило ему взять в руки лопату-шахтерку, поддать из кучи куски хрома и, отворачивая лицо от бившего пламени, метнуть рассеивающим справа налево движением хром в печь, как прежняя навычка проснулась в нем. Возвращались к нему неторопливо спорые движения, зоркость глаз и избирательность слуха, различавшего в плотно слитых шумах напряженное гудение мартеновского сердца. Вместе с обильным потом пришла благостная легкость, и теперь он уж не опасался, что задохнется от устали.

С самозабвенным наслаждением пил кисло-соленую воду, снова шел к печи на свое место, обменявшись взглядами с отцом. Ощущение своей живой связи со всеми работающими у этой печи пришло к нему в первую смену, а когда, отстояв вахту, он остался у мартена, как и Макар Ясаков и отец, до конца варки, вместе с горновыми пробил пикой летку и сталь тяжело, маслянисто потекла в ковш, высветив металлические перекрытия над головой, серьезное лицо крановщицы, Александр почувствовал себя по-давнему, по-довоенному нерасторжимо каждым движением слившимся с рабочими бригады. Налитый приятной умаянностью, он добрел до душевой и, блаженствуя под туго бьющими струями горячей воды, почувствовал, к огорчению своему, что непредвиденно трудное и горькое будет расставание с заводом.

На другой день дядя Савва зашел в цех вместе с Юрием, угадывая настроение младшего племянника, сказал:

– Итак, демобилизую тебя по ранению. Забронирую. Будешь варить сталь. Не стыдись, Саша, работают твоих лет ребята. Тут тоже фронт, да еще какой! С ног валятся.

– Савва Степанович, хочется к мартену! Ноги не идут на фронт, видно, после ранения. Подумаю о вашем предложении.

– Макар Сидорович, выручай – советуй, – сдерживая улыбку, попросил Юрий. – Требуют на фронт две сотни человек, а Савва Степанович не дает.

– И не дам, товарищ секретарь горкома. Щупай других кур, они с яйцами.

– Нас с Денисом Степанычем пошлите на фронт, – сказал Макар. – Молодых береги, а мы пожили. Вообще войны надо заменить битвами стариков. Плакать о них долго не будут. А то они какие штукари? Старческим потом несет, сточенными зубами, песок сыплется, хоть пляж устраивай, а они, знай, махают бомбами.

Савва дерзко игранул горячими картечинами глаз.

– Алкашей отправили, татей – тоже. За кого же взяться? Все работают люто. Иной от страха перед фронтом.

– Бабников за штаны, – лукаво посоветовал Денис.

– А кто будет работать? – невинно удивился Савва. – Святой Георгий на белом жеребце?

На шихтовом дворе автогенщики топтались вокруг прибывших с фронта и только что сгруженных с платформ горелых танков. Александр и вчера видел изуродованную военную технику, отправляемую в мартены на переплавку. Но сейчас покалеченные насмерть танки со сбитыми башнями и культяпыми обрубками орудийных стволов притянули к себе его внимание по-особенному тревожно. Крановщик советовал хромому автогенщику получше осмотреть танк изнутри, не остались ли боевые патроны:

– Ладно, если пальнет в деревянную твою. А ну как отчекрыжит природную, подарок родителев?

Автогенщик выключил кислород, сдвинул с лица маску с синим стеклом.

– А что, Денис Степанович, правду он брешет. Надысь Петька Бритов только начал жарить: огоньком немецкую бандитку-дохлятину, а она как огрызнулась изнутри! Скулу за ухо сместило несчастному Петьке. Раскрасавец!

Другой автогенщик, почти подросток, открыл люк и спустился внутрь танка. Через минуту из люка высунулось бледное лицо.

– Люди тут горелые… Кости вот.

Все молча взглянули на почернелую кость в руках автогенщика.

– Танк-то нашего завода, – говорили рабочие. – Да и танкисты, может, нашенские. В своем воевали, в своем вернулись домой.

Александр нашел Савву у прокатного стана.

– Товарищ генерал-директор, смараем германца, встану к печи. Впрочем, не думайте, что ваше предложение считаю неприличным. На заводе не сладко. Вижу. Только тут льют пот, там – кровь. Там мои товарищи – солдаты.

…Немецкие самолеты развешивали над Волгой ракеты на парашютах. Яркий тяжелый свет вдавливал темноту в реку. С крутого привокзального холма Лена и Александр отчетливо, будто перед самыми глазами, видели мускулистые, легко-ажурные переплетения железного моста через Алмазную. Бомбы рвались глухо, хоботами вытянутые кверху смерчи воды вырастали по обеим сторонам моста. По игрушечным парашютикам хлестали разноцветные трассы зенитных пулеметов из прибрежного тальника и с военного катера. Но ракеты долго еще освещали бомбардировщикам непривычно взбулгаченную ночную Волгу, пока катера не окутали мост и берег клубами дыма.

Первые минуты налета Лене было скорее любопытно, чем боязно. Но вот железно хряснуло за вокзалом, и брат потащил ее за руку, и она как бы очнулась от колдовски странно-сонного света ракет, огненного росплеска взрывов, света прожекторов. Паровозы растаскивали по путаным линиям рельсов вагоны с людьми. Александр обнял сестру, хрящеватым носом потерся о лоб.

Для Лены он одинаково был восхитителен и страшен своей особенной смелой бесшабашностью и жестокой улыбкой. Легко вскочил в крайний вагон на ходу, сразу врастая в многоплечую и многоликую группу бойцов.

Лена закрыла лицо от внезапного острого приступа тоски. Щека горела – видно, так терлась о грубое сукно братниной гимнастерки, вцепившись в его плечи, страшась остаться без него.

XI

В этой войне большинство расчетов немцы строили на подозрениях и предположениях, на невысказанных намерениях русских, не смущаясь почти полным незнанием духовной жизни народов Советского Союза. Эта неосведомленность о внутренней жизни противной стороны восполнялась данными разведки, состоящими частично из подслушанных разговоров, показаний пленных, перехваченной переписки, а больше всего – из домыслов самих агентов, как правило, мнительных, глядящих на мир предвзято, потому что они, испытывая хроническое болезненное недоверие к людям, вечно ищут скрытый смысл за обычными словами и поступками человека. Неприятелю приписывали или чрезмерную хитрость и проницательность ума, если он одолевал, как это было зимой под Москвой, или смеялись над ним, если, наоборот, его осиливали, как это было в первые месяцы войны. Более тупых психологов, чем военные, и особенно тех из них, которые всю жизнь занимались психологической стратегией, не найти даже среди немецких кабинетных ученых. И это не потому, что они бездарнее гражданских. О каком духовном мире своих солдат могли думать военные психологи, если главную цель свою они видели в том, чтобы воспитать в людях, рожденных для радости и любви, чуждое нормальному человеку презрение к живому, даже к своей собственной жизни.

Немецким генералам и солдатам казалось, что военные действия летом 1942 года протекают по планам, разработанным еще зимой их генеральным штабом и самим фюрером. Планировалось в первую очередь взять Кавказ, «окончательно уничтожить живую силу, оставшуюся еще в распоряжении Советов», – говорил начальник генерального штаба Гальдер. Об этом же заявил сам Гитлер 1 июля в Полтаве на совещании высшего командования Восточного фронта: «Моя основная цель – занять область Кавказа… Если я не получу нефть Майкопа и Грозного, я должен покончить с этой войной». Он не собирался с русскими заводить речь о мире, не верил, что они пойдут на переговоры. Он просто привычно ставил себе ультиматум, надеясь создать условия для вторжения на Ближний и Средний Восток, провести завершающие операции по захвату Москвы и окончить войну к осени 1942 года.