Григорий Коновалов - Истоки. Книга первая

• Название: Истоки. Книга первая
• Автор: Григорий Коновалов
• Издательство: Воениздат
• Жанр: О войне
• Год: 1973

Роман «Истоки» Г. И. Коновалова удостоен Государственной премии РСФСР им. М. Горького. Это – большое многоплановое произведение о том, как героическим трудом советских людей, их беспримерным военным подвигом в период Великой Отечественной войны была завоевана победа над германским фашизмом. В центре внимания писателя – судьба династии потомственных сталеваров Крупновых. Перед войной одни из них варят сталь на одном из заводов в Сталинграде, другие работают в Наркомате тяжелой промышленности, директорствуют на крупнейших предприятиях страны, третьи находятся на дипломатической работе за рубежом. В годы войны все Крупновы – активнейшие участники всенародной борьбы с немецкими захватчиками. Крупновых можно видеть и в окопах переднего края, и во главе атакующих батальонов, и в логове врага, в фашистской столице – Берлине.

Григорию Коновалову удалось передать в романе грозовую напряженность предвоенных и военных лет. Присущее писателю стремление к философскому осмыслению происходящего позволило ему создать художественно полноценные, убедительные образы героев, дать запоминающиеся картины народной жизни в годы суровых испытаний.

---

– Скрывать не стану, товарищ Ленин, сердце завода остановилось. Ветошкой вытерли мазут, выжали ветошку.

– Мы погибнем, если будем бояться правды. Говорите правду, только правду!

– Белые рвутся к Волге. В городе подняли голову враги. Офицерье выходит из подполья. Проститутки спаивают красноармейцев…

Денис с тревогой заметил, как кровь отливает от смугловатого лица Ильича.

– Мазут нужен? Да-с, задача, батенька мой. А мы только что вынесли решение Совета Обороны об экстренных мерах по экономии топлива… Ну что ж, найдутся у вас нефтеналивные суда?

Ленин встал, откинул назад и слегка набок голову, потирая ладонью лоб, сделал несколько мелких проворных шагов. И тут Денис почувствовал то общее, что было у молодого Ульянова и зрелого Ленина, – энергию. Денис тоже встал. Он прикинул в уме все, что было ему известно о баржах.

– Подберем, Владимир Ильич!

– Отлично! Правительство примет все меры, астраханские рабочие помогут. Вооруженные команды пошлите из рабочих. Бронепоезда нам нужны вот как! К зиме мы должны освободить Волгу от врагов. Не позже! Позже не имеем права. Передайте товарищам рабочим: больше оружия! Больше организованности, выдержки. А что касается контрреволюционеров и проституток, разлагающих армию, то, я думаю, следует расстрелять несколько… – Ленин помолчал минуту, припоминая что-то, потом, щурясь, заговорил: – Крупновы, Крупновы… первомайская демонстрация… Вы не принимали участия?

Денис сказал: на той демонстрации зарубили брата Евграфа, а он отделался каторгой.

Ленин взглянул на руки Дениса, окольцованные костяными мозолями, как браслетами, нахмурился.

– Брата убили, – тихо сказал он. Глаза его затуманились, исчезли лучистые морщины. Далекая ли родина Симбирск с могилой отца на монастырском кладбище близ Свияги вспомнилась ему, воскресли ли в душе те страшные минуты отчаяния матери, когда узнала семья о казни Александра, детские ли годы и вечерняя ли тишина на Волге вдруг привиделись ему, но только Ленин долго смотрел на окно, уже обрызганное рассветом. – Нам невероятно тяжело, товарищ Крупнов. Возможно, будет еще тяжелее. Но мы победим, – сказал Ленин, энергично потирая руки. – Нам нужна правда, только правда… Правда за нас, ложь против нас…

Записка Ленина к Денису обошла десятки рабочих рук, а потом, в мазутных пятнах, попала в дубовый ящик, где хранились первые прокламации и брачное свидетельство, навсегда скрепившее жизни Дениса и Любавы.

Давно это было. Денис замкнул ящик, закурил трубку. Заслоненный лиловой тучей, померк закат.

– Думаю, Юрас, не часто ли мы утешаем себя выдумками? – сказал Денис. – Вот Савва наш прихвастнул на пять процентов…

– Согрешил, но покаялся на конференции.

– Легко каялся! – жестко оборвал Денис. – Колотил себя в грудь, а удары получались, будто по мешку с ватой бил. Правда не любит недоговорок. Подумай, товарищ секретарь, что будет с нами, если все начнут вот так приукрашивать? Летчик подымется на семь, а скажут на восемь километров. Хлеба намолотили, к примеру, сто пудов, а в рапорте проставим на пятьдесят больше. Кому придется расхлебывать? Статистикам? Черта с два! Рабочим, коммунистам – вот кому!

– Неприятные слова говорите вы, отец.

– Лучше неприятные слова, чем плохие дела. И вообще… Начинай с самого себя, наведи порядок в своем личном хозяйстве. Семья есть семья, и шутить негоже в таком деле. А о прикрасах, о шумихе скажу тебе: на черта нам нужны павлиньи перья? Перед кем выхваляться? Мы без фанфар шли в бой. Рабочие других стран верили в нас, когда мы в лаптях за революцию дрались. А теперь мы стоим в мире, как несокрушимый оплот.

XX

В садах созревала антоновка; ее нежный аромат – запах меда и вечерней свежести – наполнил влажный воздух. Рыбаки с неводом спустились по скользкому откосу к Волге. Юрий грелся у костра. Стороной проходил ливень, белесым занавесом задернув Волгу, сады во впадине.

Внимание Юрия было захвачено этим близким дождем: пройдет он рекой или поднимется и сюда? На всякий случай Юрий натаскал дров под камышовый навес, пристроенный к деревянной сторожке. Дождь, достигнув пасеки, ближе не продвигался. Шумела листва. Из ливня выплыла женщина и, обходя яблони, направилась к костру. Капюшон закрывал ее голову и лоб. Под тонким мокрым плащом угадывалась сильная молодая женщина. И он сердцем почувствовал Юлю, прежде чем увидел очертания ее лица, блестящие из-под капюшона глаза.

Он стоял, укрывшись с головой брезентовым плащом сторожа, и она, не узнав его, спросила, нетвердо выговаривая «р»:

– Дорогой дяденька, нельзя ли душу согреть у твоего огонька?

– Грейся, Осень…

Резким движением руки Юля откинула с головы капюшон, села на кучу мелкого хвороста, вытянула к огню ноги. Повыше черного голенища сапога золотилось загорелое округлое колено.

– Я чувствовал, что встречу тебя.

– Ты просто знал, что я здесь. Но я скоро уйду на каменный карьер, – возразила Юля, очищая палочкой налипшую к сапогам грязь.

– На этот раз я не отпущу тебя, Юлька.

Распахнув полы плаща, она повернулась к огню грудью.

– Попробуй.

Шумно зароптал дождь, зашипели дрова, и пламя костра будто присело на корточки.

– Однако, Юрий Денисович, странные контрасты: сбоку печет, сверху поливает. Нет ли местечка получше?

– Есть чудесная хижина. Идем! – Он взял горящую головню, пошел, выжигая во тьме узкую тропу.

Открыл двери сторожки, посветил: топчан на козлах, рядом на столике ящик с яблоками, под низкой тесовой крышей вяленая рыба на веревочке.

– Устраивайся, Юля, как дома.

– Спасибо! Брось свой факел, у меня есть более современное освещение. – И в руке ее замурлыкал электрофонарик «пигмей». Ярким снопом лучей Юля ощупала хижину, присела на топчан. «Пигмей» умолк, и в темноте было слышно, как она сняла сапоги и улеглась на топчане. Сочно захрустело яблоко на ее зубах. Юрий стоял у порога. Уже выветрился дым, который напустил он головней. Пахло яблоками, сеном, рыбой.

– Я посижу около тебя. – Юрий сел на ящик, коснулся ее теплого плеча.

Юля, торопливо обуваясь, задела локтем его лицо.

– Я уйду.

– Не пущу. Сяду на порог и не пущу! – сказал Юрий.

Вдруг замурлыкал «пигмей», и в лицо Юрия ударил яркий свет. Не мигая, Юрий напряженно смотрел туда, откуда лился этот свет. Но вот снова наступила тьма, и он услышал безрадостный вздох:

– Уехал бы ты, что ли, из города…

– А плакать не будешь?

– Может, и буду. Но лучше расстаться.

– Спи, я пойду к рыбакам.

Плыли над головой облака, сеял мелкий теплый дождь, каждая ветка брызгала водой, и ноги промокли. Раза два подходил Юрий к двери сторожки, стоял, держась за мокрую скобку, не решаясь открыть дверь.

Крыша навеса монотонно пела под ровным обкладным дождем. Шушукались в темной тишине орошаемые деревья. Лицо обволакивал сырой и теплый воздух, пропитанный запахами яблок и земли. По Волге проплыли огни какого-то судна. Протекала над головой камышовая крыша, гулко стучали капли о стружки. И сердце билось учащенно. Казалось, счастье вот здесь, за этой деревянной стеной, нужно только войти в домик. Осторожно переступил порог и, направляясь в темноту, свалил ногой чурбан…

– Ты по-прежнему боишься меня, Юля?

– Я тебя не боюсь, когда мы так. А жить с тобой в одном доме боюсь. – Голос ее задрожал. – Ты же отлично знаешь: не верю тебе. Не простишь мне мое прошлое. Не убеждай меня, Юра, не надо. Да и я не хочу прощения и снисхождения.

– Я не судья, ты не подсудимая. Ты меня прости за все…

Жесткими пальцами взял ее за подбородок, запрокинул голову. Дрожь сотрясала тело Юлии…

Утомленный жадной лаской, Юрий положил голову на колени женщины. Она, закусив яблоко, склонилась к лицу Юрия, подала его, как птица в клюве, и он вцепился зубами в сочное яблоко. На горячих губах не успевал высыхать кисловато-сладкий сок. Из минувшего всплывало в памяти и оседало в сердце лишь то радостное, что связывало их с момента, когда он вынырнул однажды из омута. Так завершилась их подготовка к жизни. Утром возьмутся рука за руку и пойдут из этой сторонжи легко, не оглядываясь на пройденное.

Но вот яблоко съедено. Приглушенный плач Юлии встряхнул Юрия.

В маленьком оконце метался текучий лунный свет, то вспыхивая, то угасая на оголившемся плече Юли. Лицо, как ставнями, прикрыто ладонями. Будто прикипели – он едва оторвал их от лица.

– Что с тобой?

С грустной злостью комкала слова:

– Ненавижу… Себя ненавижу!..

Больно смотреть на нее в этом текучем свете луны. Юрий заслонил спиной окно, ласково сжал худые плечи женщины.

– Все хорошо. Не усложняй. Верь мне и себе, Юля.

Она вывернулась из его рук, встала.

– Я бы на твоем месте выругалась покрепче, да и ушла… Хотя нет! Пожалей меня, а? – Обняла Юрия, целуя его голову, лоб.

Юрий прикрыл ее плечи пиджаком, посадил на колени, укачивая, как ребенка. Вдруг она отстранилась и сказала, что жалость к женщине нередко граничит с подлостью.