Аркадий Пинчук - К своей звезде

• Название: К своей звезде
• Автор: Аркадий Пинчук
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1988
• ISBN: 5-265-00281-2

Роман-дилогия «К своей звезде» посвящен жизни летчиков военной авиации. Его герои – пилоты, командиры и подчиненные, их друзья и близкие, жены и дети, – живут своими особенными, непростыми судьбами. В них тесно переплетаются разные мотивы и устремления – здесь и достижение высот летного мастерства, и любовь к близким, и необходимость поступаться личными интересами для защиты своей страны, и нежелание переступать через свою честь, и многое другое. Герои по-разному смотрят на жизнь, по-разному складываются и их пути, но и преодолевая обстоятельства, они не изменяют себе.

Этот роман – гимн НАСТОЯЩИМ офицерам, истинным патриотам и тем, для кого все также важны честь и профессионализм.

---

Хотя Юля и понимала, что отцовская слава достается ей, так сказать, отраженно, все равно она очень гордилась в такие минуты.

Они уже подходили к центральному телеграфу, когда на землю обрушился быстрый косой ливень. Он почти сразу пробился сквозь крону молодых тополей, под которые спрятались Юля с отцом, и тяжело забарабанил по раскрытому зонту.

– Давай перебежим в здание, – предложила Юля и, не дожидаясь согласия, потянула отца в подъезд.

– А если дождь до утра? – спросил Чиж.

– Поймаем такси, – успокоила Юля и сунула в руки отцу мокрый зонт. – Постой здесь, я сейчас вернусь.

Она вспомнила, что в зале телеграфа есть междугородный телефон-автомат. У кассы разменяла рубль на пятнадцатикопеечные монеты и вошла в кабину. Автомат мягко, с фиксирующим ударом заглотнул три монеты, подтвердив индикаторным глазком готовность к связи, и выдал непрерывный зуммер. Юля набрала единицу, характер звука сменился. Номер она помнила наизусть и, когда в трубке пошли сигналы вызова, почувствовала, что волнуется.

– Да, – жестко сказал женский голос.

– Это ты, мамуля?

– Юленька! Ты откуда, деточка?

– Мама, мы тут гуляем, я по междугородному. В общем… Тут у нас серьезные перемены намечаются. Отец завтра несет рапорт на увольнение. Решение, кажется, окончательное.

– Как он себя чувствует?

– Нормально.

Индикатор показывал – осталась одна монета.

– Спасибо, доченька, что позвонила.

– А ты как, мам?

– По-разному. В общем, ничего. За границу опять завтра вечером.

– Куда, мам?

– В Голландию.

– Привези портативный диктофон. Привезешь? Английский изучать.

– Хорошо, если попадется.

– А ты поищи, ладно?

– Ладно. Только будь умницей.

Время истекало.

– Ну, пока! Счастливой тебе поездки. Целую.

– Спасибо, доченька, спасибо.

Чиж стоял в тамбуре и сквозь застекленную дверь смотрел, как на асфальте тротуара плясал мелкими фонтанчиками дождь. Набившиеся в тамбур люди возбужденно ругали погоду, кто-то пытался привести в порядок прическу, кто-то с кем-то шептался, кто-то складывал зонт. Объединенные общей причиной, они бесцеремонно толкались, острили, высказывали ближайшие прогнозы.

Фуражку Чиж держал в руке, может, потому и не разглядела его Юля в толпе. Привыкла всегда видеть отца в центре внимания среди летчиков. А тут – полное безразличие к седоголовому полковнику. Его теснили спинами, толкали локтями, терлись мокрой одеждой, бесцеремонно отжимая в угол.

И Юля вдруг остро почувствовала тревогу отца. Вся его жизнь прошла среди летчиков, в коллективе, который складывается благодаря строгому естественному отбору, – небо селекционирует безошибочно. Он прожил жизнь в атмосфере доброты и уважения, веры и верности. Сам эту атмосферу создавал.

Что ждет его за порогом авиационного полка?

Юля вспомнила слова, сказанные год назад старым сослуживцем отца, потерявшим на фронте ногу.

– Когда мы воевали, Паша, думали, всё после победы будет по-другому, – говорил он. – Верили – нас не забудут. Забыли, Паша. В первые годы после войны всем было плохо, мы понимали. А что происходит теперь, Паша? Разве мы можем угнаться за ними, молодыми и здоровыми? Скажешь, нам льготы дали… Как же – дали. В каждой пивной, в кассах, в поликлиниках табличек навешали: инвалидам и Героям без очереди. А попробуй сунься без очереди – ненависть в глазах… И таблички эти, Паша, не от хорошей жизни. Безнравственные таблички, оскорбительные. Нет, Паша, что-то здесь не так. Не такой мы эту жизнь представляли…

Такой ли представляет эту жизнь Чиж, какая она есть на самом деле?

На автобусной остановке размышления Юли нашли подтверждение. На замечание Чижа: «Соблюдайте очередь, ребята», прилично одетый подросток нахально осклабился и сказал прямо Чижу в лицо:

– Героям, папаша, в магазинах отпускают без очереди, а здесь ты брось качать права! – и полез вперед.

Чиж стушевался перед неприкрытой наглостью и только удивленно качнул головой. А Юля, словно кошка, так рванула на юнце обшлаг пиджака, что только стрельнули отлетевшие пуговицы, и острым наконечником зонта поддела снизу его подбородок.

– А ну, извиняйся, мразь, – прошипела она, – иначе проткну твое поганое горло! Ну!..

Ошеломившие всех напор и решимость Юли были такими неукротимыми, что он дрогнул и сполз на корточки.

– Юля, что ты? – бросился к ней Чиж. Он, вероятно, подумал, что его дочь уже осуществила свою угрозу, но парень залепетал о том, что он не собирался никого оскорблять. Его дружки, двое их было или трое – Юля не заметила, настороженно ждали развязки.

– Только так с ними и надо, – сказала какая-то женщина из очереди, и все, кто до этого безразлично отнесся к хулиганской реплике наглого юнца, вдруг объединились в своем гневе:

– Распоясались!..

– Молодец девка!

– В милицию их, подонков!

– Что позволяют себе…

– И вино им продают…

Ребята дернули пострадавшего за руку.

– Тебе говорили – идем пешком… А ты полез… Пошли.

До самого дома Чиж и Юля молчали. Лишь однажды он посмотрел ей в глаза и, тряхнув головой, улыбнулся. Юля весело засмеялась в ответ.

– Если бы мне кто-нибудь сказал, что ты способна на такие подвиги, – смеялся Чиж уже дома, – не поверил бы ни за что. Ну, Юля…

– А кто меня воспитывал? – парировала она. – Пожинай плоды.

Помолчав, она серьезно сказала:

– За тебя, папка, я любому бандиту перекушу глотку, как овчарка. Не успеет и пискнуть. А вот за себя…

Чиж обнял Юлю, прижал ее голову к плечу и тихо сказал:

– Все равно я счастливый человек… Еще не знаю, как это будет, но не я первый и не я последний ухожу из авиации… А боль пройдет. Должна пройти… Все проходит.

– Я и сама не знала, что я такая отчаянная, – призналась Юля и решительно предложила: – Давай-ка, папуля, поработаем. Ты почитай, а я над курсовой покумекаю.

Она пыталась углубиться в работу, но мысли ускользали, не хотели за что-либо цепляться. Юля пыталась представить себе новую жизнь на Севере.

В том, что она туда поедет, сомнений не было. Во-первых, срок трудового соглашения у нее истекает только через год, а во-вторых… Конечно же, из-за Муравко. Она уже не представляет, как можно прожить хотя бы один день, не увидев его глаза, не услышав голоса, от которого вздрагивает сердце. Вдали от него жить она уже не сможет.

Юля видела, как отец за кухонным столом что-то писал. Он уже несколько листов скомкал и выбросил в мусорное ведро. Юля прошла в кухню, вроде за ножом, и через плечо Чижа посмотрела, что он пишет. Бросилось в глаза слово «Рапорт». А дальше строчки были торопливо-мелкие; они не умещались на бумажном листе и загибались у правого среза вниз, как струи из садовой лейки.

И боль отца вдруг передалась Юле. Она обвила сзади его шею, прижалась к колючей щеке и почувствовала почти забытое детское желание выплакаться. Не сопротивляясь ему, она уткнулась носом в шею отцу, вздрогнула, сглотнула сдавивший горло комок и дала волю слезам. Ни о чем не спрашивая ее, Чиж только гладил волосы дочери, промокал платком глаза и тихо приговаривал:

– Это хорошо… Это надо иногда… Поплачь, маленькая…

23

Ему казалось, что плачет не Юля, что слезы текут не из ее глаз, а рвутся из его измученного сердца. Дать бы им сейчас возможность излиться, и кончились бы все страдания. Проклятый кусочек стали не выбирал дороги, шел напропалую поперек груди и резал все живое. В сознании сидела только одна мысль – не поддаваться боли, выстоять. Он даже прикрикнул на себя: «Разве можно такую слабину давать? Распустил ты, братец, нюни. Хватит, возьми себя в руки!» И боль вдруг сразу отпустила. Словно почувствовав это, Юля всхлипнула в последний раз и затихла.

– Иди умойся и спать, – сказал ей Чиж. – Утро вечера мудренее.

– Не сердись на меня, – попросила Юля. – Обидно стало.

– Бывает, – сказал он и осторожно поднялся. Металл не шевельнулся. Видно, на сегодня сделал свое дело, выдохся. Чиж скомкал последний вариант рапорта и решил, что завтра утром напишет этот документ безо всякой лирики. Лаконично и ясно. «В связи с выслугой установленных законом сроков прошу уволить меня в запас». И вся тут лирика. Рапорт, он и в Африке рапорт.

Он уже лежал в кровати, когда Юля вошла с подносом, на котором дымился густо-коричневый стакан с чаем.

– Выпьешь? – спросила она.

– Пожалуй. – Чиж приподнялся и поставил поднос поверх одеяла на ноги. Юля села на стул боком к спинке, на которой висел китель. Прямо под ее рукой оказалась Золотая Звезда. Юля шевельнула ее, и четко отграненный золотой слиточек тяжело закачался на золотом кольце.

– Что ты чувствовал, когда тебе вручали эту Звезду? – спросила Юля. – О чем думал?

– Что чувствовал – уже плохо помню, – отпивая чай, сказал Чиж. – А что думал – помню хорошо. Я думал – вот бы порадовался за меня Филимон Качев! И очень жалел… Да, именно жалел, что в ту минуту его не было уже в живых. Мне нужна была его оценка, его похвала, его радость.