Аркадий Пинчук - К своей звезде

• Название: К своей звезде
• Автор: Аркадий Пинчук
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1988
• ISBN: 5-265-00281-2

Роман-дилогия «К своей звезде» посвящен жизни летчиков военной авиации. Его герои – пилоты, командиры и подчиненные, их друзья и близкие, жены и дети, – живут своими особенными, непростыми судьбами. В них тесно переплетаются разные мотивы и устремления – здесь и достижение высот летного мастерства, и любовь к близким, и необходимость поступаться личными интересами для защиты своей страны, и нежелание переступать через свою честь, и многое другое. Герои по-разному смотрят на жизнь, по-разному складываются и их пути, но и преодолевая обстоятельства, они не изменяют себе.

Этот роман – гимн НАСТОЯЩИМ офицерам, истинным патриотам и тем, для кого все также важны честь и профессионализм.

---

– Несущий винт придется снять, – сказал Коля Баран. – Да и рулевой тоже. Горючее слить. Иначе не поднять его. Работы на день.

– Самим бы выбраться живыми.

– Выберемся. Вывезли взвод, двоих как-нибудь вытащат.

Паше хотелось думать так же. Но он приучил себя в любой ситуации готовиться к худшему. И, может быть, поэтому ему всегда удавалось сохранять оптимизм и избегать разочарований. Разочарования разъедают душу, превращают человека в безвольную скотинку. А если ты всегда готов сойтись лицом к лицу со смертью, а она тебя обойдет, это уже в твоей жизни потрясающий праздник.

– То, что сделал Ефимов, можно сделать один раз в жизни. – Говоря эти слова, Паша не лукавил. Это было близко к правде. – Да и то… Если не знаешь, что именно тебя подстерегает. Он потому и уцелел, что ни хрена не видел в темноте. Ва-банк шел. А увидел бы, начал дергаться, суетиться… И все. Кранты. Понял?

– Никак нет. – Баран остро зыркнул на него глубоко провалившимися глазами.

– Чего ты не понял?

– Ефимов не вслепую шел на риск. Он все рассчитал.

– Много стал понимать. Не вслепую…

– Да уж кое-что понимаю.

– Ну-ка, ну-ка… Бунт на корабле? Ну нет! – решительно рубанул воздух Паша. – Я слагаю с себя обязанности начальника гарнизона. Товарищ Баран, принимайте командование.

– Есть принять командование, – спокойно согласился Коля, поправляя тлеющие тряпки.

Пауза затягивалась, и Паша напомнил:

– Командуй, я жду распоряжений.

Коля подумал, осмотрелся.

– Возьмите, товарищ капитан, войлочную подстилку, – сказал он, – ложитесь отдыхать. Через два часа смените меня.

– А ты не заснешь?

– Прошу без пререканий.

– Автомат держи на коленях, понял?

– Разберусь.

– Со снятым предохранителем.

– Спокойной ночи, товарищ капитан.

– Раскомандовался… Салага. Дорвался до власти. Смотри, как выдвинул, так и задвину.

Баран не ответил на его выпад, и Паша, подложив под щеку согнутую руку, попытался заснуть. Но стоило ему закрыть глаза, как снова возвратились только что пережитые виденья, завертелись путаной каруселью, наползали одно на другое. Он вдруг удивился своему бесстрашию, когда почти бегом заносил раненых в висящий над пропастью вертолет. Ведь один неверный шаг в темноте и лететь ему туда не долететь…

Но Федя-то, Федя! Будь Пашка на левом сиденье, озолоти – не рискнул бы. Да и чего там темнить, хотел бы – не смог. Вертолетчики знают, особенно здесь, в Ограниченном контингенте, что теоретически такой прием возможен: сваливание перегруженного вертолета вниз с последующим набором высоты. Но теоретически и петлю Нестерова на вертолете можно выполнить. Только кроме основательно поднаторевших спортсменов никто пока на это не решился. А вот Ефимов, если понадобится, и петлю крутанет. Этот все может.

Паша посмотрел на часы. Ему казалось, они с Колей уже целую вечность торчат на этом диком утесе среди безлюдных скал. Но часы были бесстрастны: после отлета Ефимова прошло около пятидесяти минут. «Многовато он здесь керосинчика сжег».

Закинув за спину автомат, борттехник опять полез в затемненное чрево разбитого вертолета, на ощупь там звякал какими-то железками, вынес смятую коробку, ручной пулемет, сумки с магазинами. У подножия скалы выложил из камней нечто похожее на бруствер. «Пусть складывает, – подумал Паша. – Вряд ли кто их тут достанет, но быть готовыми надо. Для душманов эти скалы дом родной, через любую щель пролезут».

Он закрыл глаза и представил Марианну. Круглолицую, застенчивую и бесстрашную. Как она не хотела, чтобы он уезжал в Афганистан. Как хорошо ему было с нею! А какие письма девчонка шлет – обалдеть! Какие слова! Невероятно – чтоб так влюбиться! Голову теряет, ждет не дождется. А просит только об одном: останься живым.

Свихнулась девка. Но хороша, чертовка курносая, – мягкая, уютная и, что больше всего тронуло Пашу, деликатная. Многих он знал, вот таких скорых на любовь, и в общем-то не высоко их ставил, забывая чуть ли не на следующий день, а эта забрала. И не отпускает. Говорят же, что у каждого человека где-то мается на земле только ему предназначенная половинка. Найдет ее – будет счастлив всю жизнь. Схватится не за свою – так до смерти и промучается. Может, она, Марианна, и есть именно его половинка? Недоработал в этом деле Всевышний. На самотек пустил.

Установив на каменный бруствер пулемет, Коля Баран еще раз подбросил в костер смоченное в керосине тряпье и опять полез в разбитый вертолет. Он отдавал должное командиру машины, сумевшему разглядеть на отвесной скале высотой в несколько километров крохотную ступенечку и точно попасть на нее почти неуправляемым вертолетом. И относительно благополучно за нее зацепиться. Это высокий класс работы. Будь площадка на несколько метров шире и чуточку ровнее, экипаж мог не пострадать.

Но то, что сделал сегодня ночью Ефимов, Колю потрясло. Помогая Голубову вносить в грузовой отсек раненых, он всякий раз, выходя из вертолета, заглядывал к Ефимову в кабину, хотел навсегда запомнить лицо командира, чтобы потом, после, написать о нем стихи. Нет, лицо Ефимова не было красивым. Оно заострилось от перенапряжения, к потекам пота клеились мятые пряди светлых волос, в глазах была злость и тревога. Левая рука намертво держала рукоять «шаг-газа», правая – ручку управления. Капли пота текли по вискам, скапливались на бровях и блестели в тусклом свете плафона, будто осколки стекла в разбитом вертолете.

И все-таки это было красивое, одухотворенное болью лицо. «Ни шевельнуться, ни дохнуть – нет мочи. На тонкой ниточке висит над бездной жизнь. И смерть из темноты – очами в очи… Но верный двигатель работает, дрожит». Рифма не очень, но он потом поправит, отыщет нужное слово. Он обязан написать об этом стихи. И послать их Алене.

Если бы его сейчас спросили, чего он больше всего хочет в жизни, он не задумываясь ответил бы: переучиться на летчика и летать так, как Ефимов, – вдохновенно, дерзко, бесстрашно.

На ощупь обнаружив за командирским сиденьем планшет, Коля выбрался к костру и проверил его содержимое. Кроме карты с небрежно прочерченным маршрутом (видимо, больше полагался на штурмана), здесь лежала мятая газета, тонкий блокнот с карандашными пометками, несколько конвертов… И фотография молодой женщины с близоруко прищуренными глазами. Эта близорукость придавала лицу какую-то милую беспомощность, и Коле вдруг стало страшно за эту незнакомую женщину: что, если ранение у мужа окажется смертельным?.. Было даже трудно представить, какая боль ослепит горем эти близорукие глаза. А сколько сил понадобится и мужества, чтобы выстоять, поверить в случившееся. Об этом тоже надо написать стихи. И не откладывать. Прямо сейчас в этом блокноте, у костра.

Коля отыскал на дне кармана короткий, грубо заточенный карандаш (такие грубо заточенные огрызки он носил во всех карманах, чтобы в любую секунду, на любом подвернувшемся клочке бумаги записать взволновавшую мысль, подвернувшуюся рифму). И сразу вывел первую строку:

«Женщины не верят похоронкам…»

Смысл ее показался неточным. Он подумал и написал иначе:

«Кто влюблен, не верит в похоронки».

И снова остался недоволен написанным. Влюбленными могут быть и мужчины, а ему хотелось о женщинах… О таких женщинах, которые способны вечно нести в своем сердце память о любимом, ждать его, несмотря на официальное извещение о смерти, жить этим ожиданием. И написал:

«Сошлись две женщины у роковой черты.

Любовь и Смерть, глаза в глаза…»

Это было ближе. Любовь не понимает, зачем понадобилось Смерти отнимать у нее того, кому не пришел срок уходить из жизни. А Смерть ей скажет, мол, хочу проверить, достаточно ли ты сильна. И поставит Любовь перед выбором: «Его я возвращу, но заберу тебя – согласна?» И рассмеется ей в глаза Любовь: «Какая же ты дура, Смерть, нам порознь не бывать! Иль возвращай его, иль забирай обоих!»

Коля закрыл блокнот и впервые подумал о том, что эти стихи могут быть последними в его жизни. Отчетливо представил, как с рассветом их обложат душманы, бросят сверху гранату или просто возьмут в перекрестье снайперского прицела. Стреляют они здорово, не отнимешь. Раскаленная пулька легко пронзит его сердце, и оно навсегда остановится…

Долго ли будет горевать его Алена? Мать ее лишь вздохнет для приличия, а в душе и порадуется, это однозначно. А как она сама? Сколько дней будет плакать? И вообще – что он знает о своей жене? Как должен думать о ней? В какой степени верить? Не выдумал ли он себе любовь?

Огонь выдыхался, и Коля снова нацедил в цинку керосина. Обмакнул в нем вытащенные из пепла обгоревшие и еще тлеющие тряпки, бросил в костер. Пламя вспыхнуло высоко и ярко, вырвав из мрака вертолет и спящего на куске грязного войлока Голубова. Коля проводил взглядом взлетевшие к небу искры и прямо над собой увидел рассеченную ржавыми трещинами скалу. Она тяжело висела над площадкой, готовая в любой миг осесть, сползти, отколоться. А что? Запросто. И все… Никаких проблем…