Фридрих Перлз - Гештальт-подход. Свидетель терапии

• Название: Гештальт-подход. Свидетель терапии
• Автор: Фридрих Перлз
• Издательство: Психотерапия
• Жанр: Психология
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-903182-19-0

В этой последней книге основателя гештальт-терапии известнейшего психотерапевта Ф.Перлза подводится итог его многолетней работы.

Настоящая книга может быть использована в качестве учебного пособия по гештальт-терапии – одному из ведущих в мире направлений психотерапии. В ней отражены основные положения гештальт-подхода, рассмотрены базовые понятия и показаны основные способы прерывания контакта.

Значительное место занимает описание различных тактик психотерапевтической работы, стилей взаимодействия с пациентом и конечно же великолепные техники.

Яркое описание многих случаев из практики позволит читателю почувствовать себя участником психотерапевтической сессии и научит осознавать и интерпретировать ее.

Книга предназначена для психологов, психотерапевтов, а также для всех интересующихся психологией.

---

При симпатии, как во всех формах слияния, контактная граница отсутствует. Терапевт до такой степени отождествляется с пациентом, что лишается возможности со стороны посмотреть на его проблемы. Он настолько полно вовлечен в поле, что не может быть его беспристрастным свидетелем. Я знал терапевтов, которые были готовы в такой мере нянчить пациентов и помогать им, что находились с ними в хроническом слиянии. Неудивительно, что их очень любили. Но поскольку пациенты полностью. зависели от своего терапевта, с ними не могло произойти никаких серьезных изменений. Если отождествление столь сильно, терапевт может фрустрировать пациента не в большей степени, чем он может фрустрировать себя самого. А это практически равно нулю в тех областях замешательства и кризиса, которые имеют отношение к возникновению невроза.

Есть одно исключение. Эмпатическая, не фрустрирующая техника полезна на начальной фазе лечения психоза. Такой подход используют, например, Фромм-Райхман, Розен и Стейнфелд. Они обладают сильной интуицией в отношении желаний пациентов и умеют установить глубокий контакт. А фрустрация в случае психоза уже присутствует в пациенте в таких больших количествах, что терапевту не нужно что-либо к этому добавлять. Сам по себе его контакт с пациентом может способствовать трансформации поддержки. Но сначала пациент должен начать сознавать коммуникацию как таковую и, если возможно, формировать на ее основе способность опираться на себя хотя бы в выражении своих потребностей, даже если он говорит на языке, трудно понятном большинству из нас. В обращении с психотиками мы очень внимательны к тому, чтобы не преувеличить фрустрацию. Мы также стараемся, чтобы нами руководили они и их поведение, а не наши теории и фантазии относительно психоза.

Возможности гештальт-терапии были однажды продемонстрированы в психиатрической больнице с пациенткой, несколько лет находившейся в состоянии близком к кататоническому. Она ни на кого и ни на что не реагировала. Если она вообще что-то говорила, это было сообщение, что она ничего не чувствует. Когда я начал работать с ней, я заметил, что в ее глазах были слабые следы влаги. Поскольку это могло указывать на желание плакать, я спросил пациентку, не согласится ли она несколько раз повторить фразу «я не буду плакать.» (Я уже упоминал эту технику повторения). Пациентка была вполне послушной. Она несколько раз глухо и монотонно повторила эту фразу, без всякого выражения и изменения в интонации. Я заметил, однако, что механически повторяя фразу, она похлопывала рукой по бедру. И я спросил ее, что ей напоминает это движение. Тогда она разразилась словами:

– Это как будто мать шлепает ребенка … Мать умела только молиться обо мне!

– Можете ли вы сами молиться?

Более оживленно, чем в начале сессии, но все же весьма апатично, она начала повторять какие-то молитвы. Это продолжалось некоторое время. Молитвы были то слышны, то превращались в пустое бормотание. И вдруг она умоляющим голосом воскликнула: «Боже, дай мне здоровье!» – и разразилась рыданиями.

Она в первый раз вообще проявила какую-то эмоцию. Но еще важнее, что ее молитва была формой самовыражения: она впервые выразила свою потребность. Это было открытием себя. Когда подавление или сопротивление трансформируется невротиком в самовыражение, это в определенной степени есть проявление способности опираться на себя; так и эта психическая больная смогла обнаружить в своем взрыве, что она имеет возможность опираться на себя хотя бы настолько, чтобы выразить свою потребность.

Полностью фрустрирующий подход и садистическое отношение, как правило, практикуются теми терапевтами, которые, избегая контр-переноса и боясь собственных чувств, предлагают пациенту ничего не выражающее лицо игрока в покер. Как бы они ни отрицали это, в действительности своей апатией они фрустрируют пациентов.

Можно ли назвать их садистами? Садизм как таковой может быть определен как ненужная жестокость. Но это определение звучит несколько двусмысленно. Не является ли всякая жестокость ненужной? Очевидно, нет. Животные убивают друг друга, и мы сами убиваем быков и свиней для еды. Между тем далекий от примитивных жестокостей жизни горожанин заменяет опыт скотобойни и джунглей фильмами ужасов. Причинение боли как фиксированная установка при контакте – это садизм, но причинение боли ради осмысленной цели может быть благотворным. Мы делаем больно нашим детям, когда не можем выполнить их просьбы, но это не садизм: мы по видимости жестоки, чтобы быть на самом деле добрыми. В конце концов таков смысл поговорки «пожалеешь розгу – испортишь ребенка», хотя при ее применении иногда не легко решить, не является ли это рационализацией, скрывающей удовольствие от битья, – что уж конечно вне сомнения является садизмом.

Кажется ненужной фрустрацией, и потому садизмом, если причинять пациенту в терапии ненужные страдания. Как много терапевтов, которые пичкают пациентов длинными списками запрещений! Они навязывают им различные табу и требования воздержания, и кроме того ругают их за сопротивление. Если у терапевта есть сильное стремление к власти, причины этих требований могут быть садистическими. Но обычно это не так. Как правило, терапевт, ограничивая способы поведения пациента за стенами кабинета, надеется уменьшить количество ожидающей его фрустрации. Но это ошибка. Фрустрация так или иначе не поддается контролю; если бы это было не так, пациент не нуждался бы в терапии. И мы не трансформируем обращение за поддержкой к среде в способность опираться на себя, если пытаемся регулировать фрустрацию пациента в повседневной жизни. Заслуживают фрустрации лишь его попытки управлять нами посредством невротических манипуляций. Такая фрустрация заставляет его обратиться к собственным ресурсам и развивать способность опираться на себя. Тогда он может направить все свое манипулятивное умение на удовлетворение собственных нужд.

Излишне фрустрированный пациент будет страдать, но не будет развиваться. И его невротически-изощренная интуиция и искаженное видение помогут ему найти много способов преодоления фрустраций, которыми терапевт надолго его окружает.

Тем не менее использовать фрустрацию необходимо. У меня был пациент, время работы которого со мной было ограничено тремя месяцами; после этого он должен был уехать из города. Сыграла ли в этом случае роль подготовительная работа другого терапевта, или моя собственная работа, или техника гештальт-терапии, – так или иначе улучшения его состояния оказались настолько значительными, что пациент уехал, считая меня волшебником.

Когда он впервые появился, он был почти нем. Он чувствовал себя слабым и недееспособным. Ему приходилось избегать людей, он не мог выносить никаких разговоров и переживал настоящие муки, если ему приходилось сталкиваться с какой-либо социальной ситуацией. В дополнение к этому он обладал развитой системой тяжелых проекций: он полагал, что люди его преследуют, считая гомосексуалистом.

Первые шесть недель терапии, – более половины имевшегося времени, – были потрачены на фрустрирование его отчаянных попыток посредством различных манипуляций заставить меня говорить ему, что ему делать. Он то жаловался, то был агрессивен, то нем, то отчаивался. Чего он только не пробовал! Он вновь и вновь напоминал мне об уходящем времени, которого у него было так мало, пытаясь взвалить на меня ответственность за отсутствие прогресса. Если бы я уступил его требованиям, он без сомнения, саботировал бы мои усилия, старался бы разозлить меня и остался бы точно там, где был.

Однажды он пришел, жалуясь, что ведет себя как младенец. Тогда я предложил ему разыграть младенца, представляя себе все удовлетворения, которые он мог бы из этого извлечь. С этого момента его прогресс был невероятным. Он разыгрывал, с огромным удовлетворением, все фазы своего развития, от младенчества до отрочества. Он оживил и пережил в фантазии множество беспокоивших его событий и незаконченных ситуаций. К концу трех месяцев он сумел получить достаточное удовлетворение в тех областях, где ранее был фрустрирован и блокирован, и был теперь способен двигаться к новым удовлетворениям, опираясь на самого себя.

Этим примером я хочу показать, что развитие становится возможным только когда пациент достигает удовлетворения во всех тех областях, где он переживал замешательство, где в его восприятии имелись пробелы, или где он завяз (stuck). Но для этого ему необходимо быть полностью вовлеченным в те действия, в которых он участвует, в том числе в прерывания самого себя. Ситуация может быть завершена, то есть полное удовлетворение достигнуто, только если пациент полностью вовлечен в нее. Поскольку его невротические манипуляции являются способами избежать такого полного вовлечения, они должны быть фрустрированы.