Паулина Гейдж - Искушение фараона

• Название: Искушение фараона
• Автор: Паулина Гейдж
• Издательство: Азбука-классика
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2006
• ISBN: 5-352-01852-0

Роман Паулины Гейдж «Искушение фараона» – это по-настоящему захватывающая, загадочная история, полная приключений, страсти и мистики.

Царевич Хаэмуас, сын Рамзеса Второго, богат, влиятелен и почитаем во всем Египте как талантливый врачеватель и благородный человек. Но его душу давно терзает тайное желание – заполучить легендарный Свиток Тота, который, как считается, наделяет своего владельца способностью возвращать к жизни усопших и понимать язык зверей и птиц. Наконец судьба улыбнулась молодому царевичу, и в нераспечатанной гробнице он нашел заветный манускрипт. Но мог ли он подумать, что там его ждет и великая любовь?

Завораживающая, мастерски написанная история о чувственности и любви, несомненно, приятно порадует читателей уже знакомых с Паулиной Гейдж по ее роману «Искушение богини».

---

– Знаешь, юный царевич, – тихо проговорила она, – ты оказал мне честь.

– Честь? – воскликнул Гори. – Я с ума по тебе схожу, Табуба! Я не могу ни есть, ни спать, все мои мысли о тебе одной. Теперь-то мне понятно, почему эти роскошные девчонки, которых полно при дворе деда, нисколько не интересуют меня. Теперь-то я вижу, чего им недостает. Всю жизнь я провел словно во сне, и никто мне не был нужен! – Его голос от сильнейшего напряжения звучал резко и хрипло. – Позволь мне добиваться твоего расположения, Табуба, позволь доказать, что я уже не ребенок. Ведь породниться с одной из самых влиятельных семей в Египте не такая уж плохая участь!

Она удивленно приподняла брови:

– Но, Гори, дорогой мой, ты ведь меня совсем не знаешь. Твоя страсть ко мне не более чем плотское влечение, помноженное на твои собственные фантазии. А вдруг, когда ты узнаешь меня ближе, тебя ждет жестокое разочарование? – Она мягким движением, полным материнской нежности, провела по его волосам. – Ты просто немного увлекся мной, вот и все. Гори резко оттолкнул ее руку, потом схватил и страстно прижался к ней губами, касаясь языком кончиков пальцев.

– Меня нельзя назвать легкомысленным, Табуба. Это не просто увлечение. Мое чувство к тебе – долговечно.

Она не отняла руки.

– Всякий вельможа в любом уголке Египта будет смеяться над тобой, – предупредила она Гори. – Пусть у меня и знатное происхождение, все же кровь в моих жилах не настолько чиста и благородна, как того требуется для жены царевича. И я намного старше тебя.

Сжав ее пальцы между ладонями, Гори собрал остаток сил, чтобы улыбнуться.

– А сколько тебе лет?

Последовала пауза. Потом она произнесла с легким смешком:

– Боги даровали мне уже тридцать пять лет жизни.

– Это не имеет значения!

– А для меня – имеет. Я не могу привязать к себе такого молодого человека, как ты.

Она высвободилась из его объятий, и Гори откинулся на спинку стула. В голове стучало, его охватила легкая дурнота. Вдруг резко напомнило о себе больное колено.

– У тебя нет ко мне никаких чувств? – спросил он.

– А что сказал бы твой отец? – ответила она вопросом на вопрос. – Гори, ты полон очарования, и я не осталась равнодушна к твоим достоинствам. Никто в целом Египте не может остаться к ним равнодушным. Но ты для меня – прежде всего мой юный близкий друг. Ты можешь приходить ко мне когда захочешь, при условии только, что твои чувства останутся тайной и для твоей семьи, и для всех прочих друзей. Согласен?

– Согласен, – прошептал Гори. Самообладание давно уже покинуло его, вытесненное желанием доказать, что он – взрослый сильный мужчина, желанием, которое только усиливалось от ее, возможно, неосознанного покровительственного тона. – Но ты не ответила на мой вопрос.

– Нет, царевич, – произнесла она с особым смыслом. – Я ответила на твой вопрос. Не хочешь ли теперь чего-нибудь поесть? Может быть, надо перевязать тебе рану?

«Моей ране никакая перевязка не поможет!» – хотелось крикнуть ему во весь голос. Вся его душа требовала продолжить этот разговор, требовала, чтобы и Табуба призналась в своих чувствах, однако, руководствуясь неведомой ему доселе мудростью, Гори решил временно отступить. Лобовая атака не даст желаемых результатов. Табубу можно завоевать лишь терпением, свидетельствующим о тайной внутренней силе.

– Нет, спасибо, – кратко ответил он. – Мне пора домой. Меня еще ждут дела. Твое гостеприимство, Табуба, было, как, впрочем, и всегда, поистине безграничным. – Он изо всех сил старался, чтобы в его голосе не звучала саркастическая усмешка.

Она поднялась, расстегнула сережку и с видимой неохотой протянула украшение Гори.

– В нашей семье испокон века почитают древнюю бирюзу, – сказала она. – Это украшение не знает себе равных по красоте и тонкости отделки, и, может быть, я закажу себе с него копию. Спасибо, царевич, за то, что позволил мне его примерить.

Гори завернул сережку и положил обратно в мешочек, висевший на поясе. Он с трудом поднялся с места, и, не говоря ни слова, Табуба проводила его в коридор.

День стоял в самом разгаре, и после прохлады ее спальни изнуряющая жара и слепящий свет обрушились на Гори с неожиданной силой. Гори попрощался с присущим ему достоинством, а она смотрела в его глаза с легкой улыбкой и просила навестить ее, как только выдастся возможность. Носилки ждали. Со вздохом Гори уселся на подушки, отдал слугам приказ и задернул занавеси.

Через некоторое время он, повинуясь внезапному порыву, отдернул тяжелые шторы, чтобы еще раз взглянуть на дом. Табуба по-прежнему стояла в тени навеса перед входом и смотрела ему вслед. Ее лицо было лишено всякого выражения, и она была не одна. Рядом с ней, обнимая ее за плечо, стоял брат, и его мрачное лицо тоже ничего не выражало. Гори быстро задернул занавеси, но вид этих неподвижных часовых – фигур мрачных и зловещих – не давал ему покоя весь остаток дня, безоблачного и раскаленного от солнца.

К тому часу, когда вся семья, едва закатилось солнце, собралась за обедом, Хаэмуас так и не сумел восстановить душевное равновесие. Во время двух первых перемен блюд Шеритра весело щебетала – рассказывала о Хармине и своих встречах с ним – и, привыкнув видеть отца всегда спокойным и уравновешенным, была немало уязвлена, когда Хаэмуас вдруг резко оборвал ее на полуслове, приказав замолчать. Даже Нубнофрет в кои-то веки вступилась за дочь, заметив мужу:

– Знаешь, Хаэмуас, можно обойтись и без грубостей.

Но Хаэмуас не ответил. Он машинально клал в рот еду, не ощущая ее вкуса и не слыша прекрасной музыки, звучавшей в обеденном зале. От его внимания не укрылось, что Гори сегодня необычайно сдержан и на обычные расспросы матери отвечает односложно. Хаэмуас решил, что завтра надо будет непременно еще раз осмотреть его рану. Подумав об этом, он, однако, сразу же позабыл о сыне. Едва он вернулся домой после посещения гробницы, Пенбу прочел ему полученный накануне от Веннуфера, его друга и соратника-жреца, свиток, в котором содержались веские и остроумные аргументы, касавшиеся их давнишнего, длившегося уже не один месяц спора о том, где похоронена голова Осириса. Теперь Хаэмуаса только при одной мысли о подобных предметах охватывала непреодолимая скука. От Гая, правителя Мемфиса, пришло приглашение на обед, но Хаэмуас распорядился, чтобы Пенбу от его имени ответил отказом. Си-Монту извещал брата, что виноградные лозы полностью избавились от заразы и теперь быстро созревают. При упоминании о болезни Хаэмуас вспомнил об известии, полученном от писца своей матери, но охватившее его чувство вины за собственное бездействие теперь, когда она слабеет день ото дня, он быстро задвинул в самый дальний уголок сознания. Скоро он продиктует для нее какое-нибудь бодрое письмо. Из Дельты пришли сообщения о том, как идут работы по замеру уровня Нила, продолжающего неумолимо снижаться, и от голоса чтеца, монотонно перечислявшего эти длинные списки цифр, Хаэмуас внезапно почувствовал резкую боль в животе, на которую раньше как-то не обращал внимания.

Он сгорал от страсти к Табубе. Он не мог, если бы и захотел, выбросить из головы ее образ – как она смеется, как двигается, как ходит. Все, что требовало его внимания и времени, отвлекая от этих мыслей, вызывало у Хаэмуаса бешеную ярость, и вчерашние откровения Гори тоже стали причиной его раздражения.

Едва закончился обед, Хаэмуас поднялся и вышел из зала. Он прошел в самый дальний угол сада и недвижно стоял там, глядя, как в небе встает бледная, идущая на убыль луна. Сегодня он уже совершил над собой огромное усилие – навестил жену в ее покоях, чтобы оказать внимание, сыграть с ней партию в сеннет, но теперь силы покинули его.

Утром ему вовсе не хотелось отправляться осматривать гробницу. Она стала для него олицетворением самой главной беды в безбрежном море других, мелких неприятностей. Он хотел лишь одного – спокойно ждать, не соизволит ли Табуба под каким-нибудь предлогом навестить его. Он сам собирался к ней через несколько дней, выбрав в качестве предлога рецепт лечебного средства из трав. Хаэмуас понимал, что на самом деле никакой предлог ему не нужен. Она была вдовой, а он – царевич и вправе иметь столько жен и наложниц, сколько ему заблагорассудится; но в глубине души это наваждение не давало ему покоя и будило чувство вины. Эта страсть захлестнула его с такой силой, что все прочее – работа, семья, государственные дела – перестало хоть что-то для него значить. Он уже принял решение, что впредь ничто не должно мешать ему, ничто не должно вставать между ним и предметом его вожделений. Он хладнокровно начал разрабатывать собственную кампанию по завоеванию этого ценного трофея.

Хаэмуас вздохнул, и охватившее его наваждение, казалось, еще усилилось, когда он обвел взглядом вокруг. Стояла роскошная, исполненная неги ночь, легкий ветерок ласкал кожу, а на черном небе ярко горели драгоценные россыпи звезд. Хаэмуасу вдруг вспомнилась бирюзовая сережка, найденная Гори, и его охватила гордость, не лишенная, однако, и примеси стыда. Он ясно увидел мысленным взором, как эта сережка качается в ухе на фоне высокой смуглой шеи, как она запутывается в гриве черных волос, источающих аромат мирры. Как она пришлась бы ей к лицу! «О, Тот! – тихо простонал Хаэмуас, воздевая руки, силясь унять душевную муку. – Если только ты меня любишь, помоги же мне! Помоги!» Символ божества[5] поднял высоко над домом свои острые рожки, разливая повсюду холодный, равнодушный свет.