Густав Майринк - Зеленый лик

• Название: Зеленый лик
• Автор: Густав Майринк
• Издательство: Азбука-классика
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2004

Произведения австрийского прозаика Г. Майринка стали одними из первых бестселлеров ХХ века. Он – из плеяды писателей, которые сделали «пражскую школу» знаменитой. «Зеленый лик» – второй после «Голема» роман Майринка. Он также хранит в своей основе старинное предание. Место Голема в «Зеленом лике» занимает Агасфер, или Вечный Жид, который, согласно легенде, подгонял ударами несущего крест Спасителя, за что и был обречен на вечные скитания.

Перевод выполнен В. Фадеевым специально для издательства «Азбука-классика».

---

Продаваемые сведения иногда звучали настолько правдоподобно, что Хаубериссер сбивался с ног, врываясь в сопровождении полицейских в чужие квартиры, где якобы должна находиться Ева.

Он метался от надежды к разочарованию, как мячик в какой-то издевательской игре.

Вскоре в городе не осталось такой улицы и такой площади, куда бы ни приводили Фортуната ложные роковые известия и где он ни обшарил бы снизу доверху один или несколько домов.

Казалось, город мстит Хаубериссеру за прохладное к себе отношение в недавнем прошлом.

Даже во сне у Фортуната рябило в глазах от физиономий «доброхотов», осаждавших его днем и сгоравших от нетерпения сообщить нечто новое, и в конце все они слипались в безликий мутный пузырь, словно наложенные друг на друга дюжины прозрачных фотоотпечатков.

Истинной отрадой в эти безутешные дни были встречи со Сваммердамом, навещавшем его каждое утро. Даже если он приходил, что называется, с пустыми руками и в ответ на вопрос, не удалось ли что-нибудь узнать о Еве, лишь молча качал головой, все же выражение неколебимой уверенности на лице старика всякий раз давало Фортунату новые силы, чтобы выдержать новую порцию ежедневных хлопот и терзаний.

О дневнике не говорилось ни слова, но Хаубериссер чувствовал, что старый энтомолог приходил прежде всего потому, что его глубоко заинтересовала история со свитком.

Однажды Сваммердаму не удалось сдержаться.

– Неужели вам все еще невдомек, – спросил он, глядя куда-то в сторону, – что на вас набросился рой чужих мыслей, грозя выесть сознание и память? Если бы это были разъяренные осы, которых вы потревожили, вы бы сразу сообразили, что к чему! Отчего же вы не остерегаетесь жал судьбы, как защитили бы себя от осиного роя?

Он неожиданно умолк и вышел.

Устыдившись своей растерянности, Хаубериссер решил взять себя в руки. Он быстро составил текст записки, уведомлявшей о его отъезде и о том, что всю информацию о Еве Дрейсен теперь следует адресовать полиции. Это объявление он поручил домоправительнице повесить у входной двери.

Однако на душе спокойнее не было. То и дело подмывало спуститься вниз и сорвать записку.

Он уже достал свиток, заставляя себя сосредоточиться на нем, но проходило несколько минут, и его мысли опять тянулись к Еве, а когда он пытался приковать их к тексту, они нашептывали: не глупо ли зарываться в ворох отвлеченных, чисто теоретических вопросов, когда каждая минута требует от тебя действий?

Он уже собирался вновь упрятать бумаги в письменный стол, но вдруг возникло такое ощущение, что он обманут какой-то невидимой силой. Фортунат замер и попытался осмыслить это. Но он скорее вслушивался в себя, нежели размышлял: «Что это за таинственная сила, которая так искусно притворяется безобидной, чтобы скрыть свою непричастность, подстраиваясь под мое собственное „я" и склоняя мою волю к решению, противоположному тому, что я принял всего минуту назад? Я хочу читать, а мне не читается».

Он полистал страницы, но стоило ему споткнуться при попытке вникнуть в содержание, как снова раздавался назойливый голос: «Брось ты это дело. Начала все равно не найдешь. Напрасный труд». Однако Фортунат стоял на страже своей воли и не давал хода этим мыслям. Привычка к самонаблюдению вновь вступала в свои права.

«Найти хотя бы начало», – вновь заскулил в нем лицемерный голосок, когда он механически переворачивал листы, но тут список сам подсказал ответ: «Начало, – прочитал он там, куда случайно упал его взгляд, каким-то чудом выловив именно это слово, – начало есть то, чего недостает человеку.

И преткновение не в том, что его трудно найти, а лишь в мнимой необходимости искать его. Жизнь милостива к нам. Каждое мгновение дарует нам начало. Всякий миг понуждает нас вопрошать себя: „Кто я?" А мы не догадываемся спросить, потому и не находим начала. Если бы человек хоть однажды всерьез задался этим вопросом, зажглись бы первые лучи того дня, закат которого означает смерть для негодных мыслей, вторгшихся в хоромы души и усевшихся прихлебателями за ее пиршественный стол. Коралловый риф, который они с инфузорьим усердием воздвигли за тысячелетия, а мы именуем „нашим телом", – это их оплот и гнездовье. Нам предстоит сперва проделать брешь в этом наросте из извести и слизи, а затем растворить его в духе, данном изначально, если мы хотим обрести вольный морской простор… Позднее я научу тебя, как из этих обломков рифа построить новый дом».

Хаубериссер в задумчивости выпустил дневник из рук. Его уже не занимал вопрос, могла ли прочитанная страница быть копией или наброском адресованного кому-то письма. Слово «тебе» не оставляло никаких сомнений, он почувствовал такое волнение, будто это было прямое обращение именно к нему и только так надо понимать все, что здесь написано. Но, пожалуй, больше всего его поразила еще одна особенность текста – местами он напоминал живую речь его знакомых: Пфайля, Сефарди, а иногда – Сваммердама. Теперь он понял, что все трое проникнуты духом, веявшим со страниц рукописи, что поток времени, который подхватил как щепку пока еще такого беспомощного, бесконечно уставшего Хаубериссера, чтобы он обрел силу истинного человека, этот поток наделил второй ипостасью трех его знакомых. «А сейчас слушай, прилежно внемля.

Приготовь себя к грядущим временам.

Скоро мировые часы пробьют двенадцать. Эта цифра рдеет на циферблате и окрашена кровью. Так ты ее узнаешь.

Первый новый час предваряет буря.

Крепись и бодрствуй, дабы она не застала тебя спящим, ибо те, чьи глаза при первых лучах наступающего дня будут закрыты, останутся неразумными тварями, какими и были, беспробудными на веки вечные.

Дух тоже имеет свое равноденствие. Первый новый час, о котором я говорю, знаменует поворотный рубеж. В этот час свет равновесен тьме.

Более тысячи лет билось человечество над постижением законов природы и покорением ее, но лишь те, пожалуй, немногие, кто узрел смысл этой работы и понял, что внутренний закон таков же, как и внешний, только октавой выше, призваны пожинать урожай, удел же прочих – вспашка и холопское ярмо, пригнетающее взор к земле.

Ключ к владычеству над природой разъеден ржой со времен всемирного потопа. Имя ему – бодрствование.

Оно открывает все затворы. Ни в чем так твердо не убежден человек, как в яви своего бодрствования, на самом же деле он угодил в тенета, которые сам и связал из грез и химер. Чем гуще эта сеть, тем неодолимее сон, и связанные путами и сморенные сном бредут по жизни, как убойный скот, – покорно, равнодушно и бездумно. Не все они пустоглазы, у иных в глазах сверкают мечты, но они видят мир, подернутый рябью мелких ячеек, обманную игру осколков. Они тянут к ним руки, не ведая того, что эти образы – рассыпанный бисер, не имеющий смысла вне великого целого. Эти „мечтатели" – не фантасты и поэты, как ты, возможно, думаешь. Это – неутомимые трудяги, самые хлопотливые обыватели земли, добровольные жертвы собственной химеры. Они напоминают вечно копошащихся мерзких жучков, которые карабкаются по гладкому стеблю, чтобы с его верхушки сверзиться на землю.

Они мнят себя бодрствующими, но то, что они якобы видят, – всего лишь сон, картина, умело навеянная и неподвластная их воле.

Были и есть еще такие люди, которые даже понимают, что грезят наяву, – это первопроходцы, бойцы передовых отрядов, пробившиеся к бастионам, в этих дерзких натурах сокрыто вечно бодрствующее «Я» – таковы провидцы вроде Гёте, Шопенгауэра и Канта, но у них нет оружия, чтобы взять крепость, а их боевой клич не пробуждает спящих.

Бодрствующий открывает все затворы.

И первый шаг к тому так прост, что его может сделать каждый ребенок. Но человек, искалеченный образованием, не может и шагу ступить, ибо не мыслит жизни без костылей, унаследованных от предков.

Бодрствующий открывает все затворы.

Бодрствуй при всяком деле! И не думай, что уже достиг этого. Нет, ты еще спишь и грезишь.

Преобразись, напряги все силы и восчувствуй всей своей плотью и кровью: „Отныне я бодрствую!"

И коль скоро это удастся, состояние, в коем ты только что пребывал, предстанет сонным оцепенением.

Это – первый шаг на долгом-долгом пути от подъяремного прозябания к истинной жизни и всемогуществу.

Так и двигайся шаг за шагом, от пробуждения к пробуждению. И не будет ни одной мучительной мысли, которую ты не смог бы таким усилием прогнать; все, что гнетет тебя, отступит навсегда, ты вознесешься над этой болью, как зеленеющая крона над усохшими сучьями.

Ты стряхнешь с себя все недуги, как пожухлую листву, если и тело твое будет воистину бодрствовать.

Ледяные ванны иудеев и брахманов, ночные бдения учеников Будды и христианских аскетов, самоистязания индийских факиров, лишающих себя сна, – все это не что иное, как окаменелые обряды, которые вещают пытливому уму: „Здесь, на заре человеческой истории, стоял таинственный храм во имя бодрствования".