Огнева Евгеньевна - Барон-дракон

• Название: Барон-дракон
• Автор: Огнева Евгеньевна
• Жанр: Фэнтези

---

Из всех родственников, невесты, только Гасан понимал, что дело с женитьбой - гиблое. Вадим не купится ни на будущие куротно-приморские пряники, ни на молодость невесты. Он вообще ни на что не купится. Однако родня стояла на смерть. Как же так - герой! Помог переходить границу, Гасанчика из плена на себе раненого выволок. Как такого не принять в родню, не осчастливить перспективой безбедной жизни у моря? Не последним было и то, что девочка вульгарно влюбилась в высокого, умного русского дяденьку. Много ли надо слегка образованной околоморской горянке?

Досточка пять оказалась в руках. На всякий случай он и вторую взял. Если мать подойдет, умилится - сын при деле. А сынулю щас стошнит. От всего!

Началось с часовни. Они ее ставили полгода. Он никогда, ни до, ни после не испытывал такого душевного подъема. Все горело в руках. На зов Гасана тогда собрались самые разные люди. Кто-то поморозил сопли и быстро смылся.

Большинство остались. Евгений, Гиви, Саша, Сергей… Альпинисты, сплавщики, егерь Коля Мочалкин, Гасановы родственники. Впервые в жизни Вадиму все люди действительно казались братьями. Не только те, кто рядом с ним ворочал камни. Это было братство со всем миром.

Часовню они закончили к уговоренному сроку. Родственник из далекой арканзасчины приехал и одобрил. До него, по большому счету, ни кому не было дела.

Родственник потусовался и, так и не поняв, что даром тут ни кому не нужен, отбыл.

А у Гасана пошло дело к свадьбе. Вадиму пришлось задержаться. Уезжать в такой важный для друга момент он не хотел. Хотя и настроение как-то усмирилось. И ребята все почти разъехались. Он остался: пережил бурный роман с учительницей, кое как отбился от матримониальных притязаний последней, поучаствовал в анархической чехарде первых военных конфликтов, поработал у моря…

По возвращении в родные пенаты он не сразу включился. А когда включился, затосковал. Подвижки социального грунта оказались таковы, что в образовавшиеся пустоты и трещины провалилось буквально все. Его никто тут не ждал. Друзья пристроились кто кем, а кто и никем. Бывшие сослуживцы и сотоварищи по математической стезе торговали на рынках и мотались по стране с объемистыми клетчатыми сумками. На кафедре зацепились единицы. Кафедру возглавила

Демьяненко. В силу стойкой неприязни к когда-то горячо любимому, но так и не востребовашему ее мужчине, она не собиралась принимать его на работу. Да и ту работу он пришел спросить больше по инерции.

Пашка уехал на Север. Визит к родителям друга не принес ничего кроме тусклого как холодный мокрый пепел осадка на душе. Тетя Аня непрерывно хвасталась сыном: такой он удачливый, такой молодец! Нашел денежную работу, с девушкой познакомился. Скоро женится и заживет. За ее тирадой угадывалась хлипкая, дерганная как марионетка надежда, что Пашка хоть как-то устроится. А чтобы не пугать погоду, бедная женщина возвела это ненадежное чувство в абсолют и с позиции собственной утопии пеняла Вадиму на его социальную несостоятельность. Демарш тети Ани походил на защиту нападением.

Отработав все версии устройства, Вадим даже как-то успокоился. Оставалась квартира в центре, оставалась возможность и дальше ее сдавать. Другое дело, где жить самому. Какое-то время можно ночевать у очередной подруги. Но г-н

Ангарский предпочитал перебиваться иными способами выживания. Прибегать к помощи и покровительству женщин он не станет. Нет у него такого свойства. Хотя иногда, в мечтаниях он так и этак рассматривал подобную перспективу. Порой он сочинял целый сценарий на эту тему, твердо зная, никогда на такое не пойдет.

Порода не та.

В поле зрения объявилась мать. Месяца два уже как в их пригороде развернули телефонизацию. Родители не поскупились. Им как ветеранам и пенсионерам телефон провели в первую очередь. Мать несла Вадиму трубку.

— Тебя спрашивают.

— Кто?

— Не знаю. Мужчина. Он не назвался, - сказала мать с неудовольствием.

Отсутствие возможности контролировать сына, - если уж он находится в непосредственной близости, - ее злило.

Вадим не сразу уразумел, кто его оторвал от созерцания столярных заготовок, а когда понял, обрадовался. Борис Исаакович Гольштейн имел свойство, объявляться как осенний лист. Не ждешь, не чаешь, топаешь своей дорогой и тут - такая радость

— яркая, легкая, ласковая кленовая напасть припечатывает физиономию.

Борька существовал в принципе как противовес обыденному. Он присутствовал в жизни человеков как анестезиолг-неонатолог; как внук, сын и брат; как друг и как неисправимый оптимист. Таким, во всяком случае, его помнил Вадим. С первых же фраз, однако, обозначилось, что и тут не обошлось без подвижек.

— Привет, - програссировали на том конце провода. - Только вчера узнал, что ты вернулся.

— Я уже месяц тут околачиваюсь. Пытаюсь найти свое место в жизни.

— Нашел?

— Представь. Рядом с домом. Рабочий день не нормированный, сдельшина, ответственности никакой.

— Частное предприятие или госслужба?

— Индивидуальное, - со значением произнес Вадим.

Несмотря на его откровенно ернический тон, Борька пока не въезжал. Осталось пояснить:

— Бутылки на помойке собирать.

Гольштейн не засмеялся, как того ожидал Вадим, а деловито предупредил:

— Не советую. В один момент останешься без яиц.

— Не понял.

— Все помойки в городе поделены между бомжовскими синдикатами.

— Ты сам себя слышишь? Сочетание абревиатуры БОМЖ и слова синдикат не выдерживает ни какой критики.

— Ты столько лет на луне что ли просидел?

— Очень близко к тому. На высокогорье, потом у моря в Абхазии.

— Я и говорю - на Луне.

— Стоп! Со мной более или менее ясно. С тобой-то что?

— Сваливаю.

Спрашивать, куда, Вадим не стал. И так понятно. Таким похоронным тоном

Борька мог обозначить только последний путь. Или как в данном случае - очень дальний.

— Сегодня? - на всякий случай спросил Вадим.

— Завтра.

— Щас буду.

— Не торопись. Я освобожусь только к вечеру. Последние документы оформляю.

Приходи часов в семь.

— Буду.

По непритязательным меркам соседей, квартира Гольштейнов, состоявшая из шести комнат, была огромной. Другое дело, что никто из завидующих не прикидывал, как мало может оказаться места в этих хоромах для восьми взрослых и двоих детей.

— Если исключить Белку с Юзиком, - говаривал Борька, - Средний возраст нашего семейства приближается к шестидесяти.

Семья состояла из Борькиных родителей, университетских профессоров, в недавнем прошлом вполне закономерно вылетевших на мизерную пенсию; уже давно не встававшей с постели, но пребывавшей в здравом рассудке, бабушки; тети, проживавшей тут с мужем инвалидом и второй тети, которая своего мужа схоронила и сама была инвалидом. Тут же ютилась сестра Борьки Алиса с двумя малышами трех и пяти лет.

Своей комнаты у Борьки фактически не было. Была выгородка. Некогда отделили толику пространства от большой комнаты книжными шкафами. Позже

Борис поставил с той стороны хлипенькую стенку из листов сухой штукатурки. В углу, под подоконником притулился маленький очень старый и красивый резной столик с точеными под львиные лапы ножками. Рядом с ним - креслице в том же стиле. Пространство от окна до двери занимали уже пустые по причине отъезда книжные полки. Вдоль другой стены вытянулась тахта. Расстояние от полок до лежбища и всего-то с пол метра. Вадима всегда поражало, как в таких стесненных условиях Борька смог вымахать до своих более чем внушительных габаритов. Метр девяносто три, сто тридцать килограммов и черная непроходимая борода едва вмещались в отведенное пространство. Бороду он то отпускал до размеров марксовской, то укорачивал, норовя подогнать под статус модной щетины. Первый вариант был зимний, второй - летний. Без бороды Гольштейн средний присутствовал в миру разве что во младенчестве.

— Ты сядешь в кресло, а я с краю, на тахту. Столик развернем, и получится полный уют.

Рассуждая, хозяин пытался протиснуться мимо гостя к окошку. Вадим благоразумно забрался на тахту с ногами и прижался к стене. Вдвоем им не развернуться. Борька, получив необходимую для маневра свободу, быстро поменял местами столик и кресло. На столике тут же возникла бутылка водки.

— Сейчас с кухни принесу огурцы и грибы

— Не напрягайся. Говорят, закуска градус крадет.

Борис замер на полушаге, поколебался некоторое время, но потом таки принял решение и отправился на кухню за банками. Быстро вернулся, поставил банки, сел на край тахты и опустил голову на подставленные ковшиком руки. Вадим молчал, все понимая.

Назначенный на завтра отъезд, предстоял ни куда-нибудь - в Израиль. Муж

Борькиной сестры Алексей уже почти год жил в Хайфе. Теперь за ним снимались остальные.

Хозяин комнаты-пенала наконец оторвал голову от рук, скрутил пробку с бутылки и набулькал по полстакана.