Ромуло Гальегос - Донья Барбара

• Название: Донья Барбара
• Автор: Ромуло Гальегос
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1970

Более четверти века Венесуэлой правил Гомес, прозванный «Андским Тигром». Именно в этот период созрел талант крупнейшего венесуэльского писателя – Ромуло Гальегоса (1884 – 1969). В литературе Венесуэлы не было до него романиста, который бы с таким мастерством раскрыл все своеобразие венесуэльской жизни. План романа в сложился у Гальегоса после того, как он узнал о судьбе некоей доньи Панчи – алчной помещицы, от произвола которой страдала вся округа. «Теперь, найдя образ этой женщины – символ свирепой природы, я уже имел роман. К тому же она была и символом всего того, что происходило в политической жизни Венесуэлы».

Действие романа «Донья Барбара» развертывается с приездом в льяносы молодого помещика Сантоса Лусардо. С первых же минут его пребывания здесь обнаруживается, что всесильная хозяйка поместья Эль Мнедо донья Барбара и новый хозяин поместья Альтамира – две противоположности. Честный, просвещенный, деятельный Лусардо полон желания преобразовать уклад жизни в льяносах, навсегда покончить с беззаконием и произволом, коренившимися на безлюдных степных просторах. Отсюда неизбежность конфликта Лусардо с доньей Барбарой, властно отстаивающей те принципы жизни, против которых начинает войну Сантос…

---

С тех пор я стал замечать, что мой интеллект – то, что все называли недюжинным талантом, – приходит в рабочее состояние, только когда я говорю; стоило замолчать, как мираж рассеивался, и я переставал понимать что-либо. Я почувствовал, что и моя одаренность и моя искренность – все ложь. А ведь утрата искренности – это самое худшее, что может произойти с человеком. Я ощущал ее где-то на самом дне души, как, должно быть, ощущают в глубине внешне здорового тела скрытую язву наследственного рака. С тех пор мне опротивели и университет, и городская жизнь, и обожавшие меня друзья, и невеста – все, что было причиной или следствием этого самообмана.

Сантос слушал, живо заинтересованный и обрадованный. Тот, кто еще способен так думать и столь красноречиво выражать свои мысли, не безвозвратно потерянный человек.

Но умственное просветление у Лоренсо не могло длиться долго. Отравленный алкоголем организм реагировал на каждый новый глоток всего несколько минут, затем наступал резкий упадок. И действительно, достаточно было Лоренсо сделать короткую паузу, как мираж просветления рассеялся.

– Убить кентавра! Хе-хе! Не будь идиотом, Сантос Лусардо! Ты думаешь, кентавр – это риторика? Уверяю тебя, он существует. Я слышал его ржание. Он является сюда каждую ночь. И не только сюда – в Каракас и другие места. Где бы ни были мы, в чьих жилах течет кровь Лусардо, мы везде слышим ржание кентавра. Ты тоже услышал его, и потому ты здесь. Кто сказал, что кентавра можно убить? Я? Плюнь мне в лицо, Сантос Лусардо. Кентавр сто лет скачет по нашей земле

и будет скакать еще столько же. Я считал себя цивилизованным, первым в нашей семье цивилизованным человеком; во достаточно было услышать: «Приезжай отомстить за отца», – как во мне проснулся варвар. То же самое произошло

с тобой. Ты услышал зов. Скоро ты упадешь в ее объятия и будешь сходить с ума по ее ласкам. И она оттолкнет тебя; а когда ты скажешь: «Я готов жениться», – она только посмеется над тобой, ничтожество, и…

Он рванул себя за волосы. Навязчивая мысль, мелькнувшая в его недавней речи, овладела им. Его руки, с прядями вырванных волос между пальцами, бессильно опустились, он уткнулся подбородком в грудь и пробормотал:

– Погубительница мужчин!

Несколько мгновений Сантос Лусардо молча с тяжелым сердцем созерцал эту грустную картину, затем спросил, пытаясь ободрить Лоренсо:

– А где же твоя дочь?

Но тот продолжал бормотать, глядя вдаль остановившимися глазами:

– Равнина! Проклятая равнина, погубительница мужчин!

И Сантос подумал: «Действительно, в гибели этого несчастного виновата скорее пустыня, низводящая человека до уровня зверя, нежели знаменитая донья Барбара с ее чарами».

Внезапно проблеск сознания оживил лицо Лоренсо, гримаса мрачного опьянения на миг исчезла.

– Марисела! – позвал он. – Поди сюда, познакомься с твоим родственником.

Хижина ответила молчанием.

– Ни за что не пойдет, хоть за волосы тащи. Нелюдима, как дикая свинья… Дикая свинья…

Он снова опустил голову на грудь, из его сведенного рта нитью повисла слюна.

– Ну, ладно, Лоренсо, – сказал Сантос, поднимаясь. – Я буду навещать тебя.

Пьяный вдруг вскочил и, шатаясь, направился в хижину.

– Не тревожь ее, – проговорил ему вслед Сантос, думая, что он пошел за дочерью. – Познакомимся с ней в другой раз, – и стал отвязывать лошадь.

Уже поставив ногу в стремя, он увидел, как Лоренсо, стараясь поймать губами горлышко графина и расплескивая водку, льет ее себе в рот. Сантос бросился в дом.

Но у Лоренсо уже подкосились ноги. Он успел только уцепиться за руки Лусардо и, вперив в него безумный взгляд, крикнул:

– Сантос Лусардо! Взгляни на меня! Эта земля никого не щадит!

XI. Спящая красавица

На обратном пути Сантос, удрученный только что разыгравшейся сценой, снова повстречался с молодой крестьянкой, у которой спрашивал дорогу. Только теперь, увидев, в какой нищете живет Лоренсо Баркеро, он догадался, что это дикое, лохматое, босоногое, одетое в грязные тряпки существо и есть дочь его двоюродного брата.

Девушка лежала на земле, рядом с вязанкой собранных в роще полуобугленных веток; подперев ладонями подбородок, она мечтательно смотрела перед собой.

Сантос остановился, желая как следует разглядеть ее. Изношенное, грязное платьишко плотно облегало спину, бедра и ноги, поражавшие скульптурной красотой линий; нарушали очарование только широкие, тяжелые, никогда не знавшие обуви ступни ног с огрубевшей и потрескавшейся кожей, но именно они-то и привлекли его сочувственное внимание.

Услышав фырканье лошади, девушка подняла голову и, увидев совсем рядом всадника, сжалась в комок, прикрыв подолом голые ноги. Затем, недовольно проворчав что-то, громко рассмеялась.

– Ты – Марисела? – спросил ее Сантос.

Она заставила его повторить вопрос и только после этого ответила с присущей дикарке грубостью, удвоенной смущением:

– Чего спрашивать, коли и так знаете?

– Собственно, твоего имени я не знаю. Я только предполагаю, что ты – дочь Лоренсо Баркеро Марисела, и хочу удостовериться в этом.

Девушка, недоверчивая, как лесное животное, с которым ее сравнил отец, переспросила, услышав незнакомое слово:

– Удостовериться? Чего вы на меня уставились? Поезжайте своей дорогой.

«Не так уж плохо, что невежество стоит на страже ее невинности», – подумал Сантос и спросил:

– А как ты понимаешь слово «удостовериться»?

– Ишь какой любопытный! – воскликнула она, снова разразившись смехом.

«Наивность это или хитрость?» – спросил себя Сантос, понимая, что девушке нравится, что он остановился и разговаривает с ней. Поэтому уже без улыбки он продолжал с состраданием разглядывать эту груду нечесаных волос и лохмотьев.

– Ну, до каких пор будете торчать тут? – проворчала Марисела. – Почему не едете?

– То же самое я хочу спросить тебя. До каких пор ты будешь оставаться здесь? Пора домой. Не страшно бродить одной по таким глухим местам?

– А чего мне бояться? Звери меня сожрут, что ли? Да и вам-то какое дело, где я брожу? Вы что – мой таита, чтобы выговаривать мне?

– Как ты груба, девочка! Тебя даже разговаривать с людьми не научили!

– Вот и научите! – И она опять затряслась от смеха.

– Да, я научу тебя, – ответил Сантос, чувствуя, как сострадание к ней перерастает в симпатию. – Но в благодарность за будущие уроки ты должна сейчас же показать мне свое лицо. Что ты все прячешься?

– Очень надо, – буркнула она, еще больше сжимаясь в комок. – Ступайте себе, а то застанет ночь в лесу.

– Я не тронусь с места, пока ты не откроешь мне своего лица. Я ведь приехал только затем, чтобы познакомиться с тобой. Мне говорили, что ты очень некрасива, но я не поверю, пока не увижу собственными глазами. Трудно поверить, что моя родственница может быть некрасивой. Я еще не сказал: ведь ты моя племянница.

– Врите больше! – воскликнула она. – У меня нет никакой родни, кроме таиты. Свою мать и ту я не знаю.

При упоминании о ее матери Сантос замолчал и нахмурился, и она, боясь, что он рассердился, проговорила, взглянув на него из-под руки:

– Мы совсем и не похожи. А то разве вы замолчали бы так вдруг?

Но, дитя, – возразил он мягко. – Я действительно двоюродный брат твоего отца, и зовут меня Сантос Лусардо. Спроси у отца, если хочешь удостовериться. И не толкуй это слово превратно, как несколько минут назад.

– Ладно. Раз вы – мой дядя… Хоть я этому и не больно верю… Ба! А еще говорят, что мы, женщины, любопытны!

Нате, глядите, да ступайте своим путем.

И хотя Сантос уже не настаивал, она подняла и тут же опустила голову; но при этом крепко зажмурилась и сжала губы, чтобы не вырвался смех – знак кокетливого смущения и простодушия. Ей было лет пятнадцать, и хотя постоянное недоедание п неряшливость сильно портили ее внешность, за слоем грязи и растрепанными космами угадывалось лицо необыкновенной красоты.

Нескольких мгновений было достаточно, чтобы глаза Сантоса заметили это.

– Как же ты хороша, дитя! – воскликнул он, и в его сочувственном взгляде появился новый оттенок.

Она, притихнув, смущенно потупилась, стыдясь первого проблеска гордости за себя, вызванного его похвалой, и умоляюще проговорила:

– Уезжайте же!

– Еще не все, – возразил Сантос. – Ты не показала мне своих глаз. Ну-ка, посмотри сюда. А! Понимаю, почему ты боишься открыть их. Ты, наверное, косоглазая?

– Косоглазая? Я? Смотрите!

И, решительно выпрямившись, она широко раскрыла глаза – самое красивое, что было в ее лице, – и уставилась на него не мигая.

– Нет, она просто прекрасна! – снова воскликнул Сантос.

– Уезжайте же! – повторила Марисела, не сводя с него глаз, и было видно, как порозовело ее лицо под слоем грязи.

– Подожди. Сейчас я дам тебе первый из моих уроков, за которые ты уже заплатила.