Стэнли Уаймэн - Французский дворянин

• Название: Французский дворянин
• Автор: Стэнли Уаймэн
• Издательство: Вече, АМЕХ
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1992

В этом романе любители историко-приключенческого жанра откроют для себя нового автора, современника Дюма-отца и Рафаэля Сабатини, незаслуженно забытого в наши дни. Увлекательное повествование перенесет вас во Францию XVI века, где Генрих Наваррский ведет борьбу за французский престол и использует для этого твердую руку, верное сердце и острую шпагу простого французского дворянина…

---

– С удовольствием, – ответил я, следя за ним и зная хорошо, что оба они изменники и негодяи.

– Вы опять подставили мне ножку! – сказал он слегка дрожащим голосом; дрожали и его пальцы, которыми он крутил себе усы. – Но нам не о чем говорить! Завтра в полдень я с моим мечом буду на мосту в Шаверни, за милю отсюда. Надеюсь, вы не откажете мне в удовольствии видеть вас там же с одним из ваших друзей?

– Будьте уверены, сударь, – отвечал я с низким поклоном, радуясь, что дело разрешалось так просто, – Я буду там самолично, так как мой посланец, – прибавил я, смело глядя ему прямо в глаза – потерпел, кажется, неудачу прошлой ночью.

ГЛАВА III Две женщины

Чтобы доказать маркизу Рамбулье мою искреннюю благодарность, я проводил его до дому, причем нашел, что и он был настолько же доволен собой, а следовательно, и мной.

С некоторого времени я почти полюбил его. Право, это был человек, преисполненный высоких патриотических чувств; и не легко было подыскать ему равного по уму и нравственным качествам. Ему недоставало только той природной способности возбуждать к себе сочувствие, которая придавала такое обаяние де Рони и королю, моему повелителю.

Дома меня ожидала неожиданность в виде записки, при этом никто не знал, каким образом она ко мне попала. Зато содержание записки было достаточно ясно. Она гласила:

«Милостивый государь! Если Вы согласитесь встретить меня сегодня, в 3 ч. пополудни, в садике, что перед домом Сестриц, то этим окажете услугу и Вам самим, и нижеподписавшейся Марии де Брюль».

Вот и вся записка, набросанная женским почерком. Но этого было достаточно, чтобы привести меня в крайнее смущение. Симон, проявивший живейшую радость по поводу моего спасения, убеждал меня поступить с этой запиской так же, как с приглашением на паперть собора, то есть не обращать на нее никакого внимания. Но я держался другого мнения, главным образом по трем причинам: просьба была очень пряма и определенна; время было назначено не позднее; наконец, место для свидания было выбрано не столь отдаленное, чтобы можно было опасаться какого-либо насилия, хотя в то же время оно как раз годилось для свидания, при котором нежелательно присутствие многочисленного общества. К тому же этот садик находился всего на расстоянии выстрела из лука от моей квартиры, хотя и был расположен в дальнем конце улицы Сен-Дени. Можно было найти еще много причин, по которым госпоже Брюль желательно было видеть меня, и некоторые из них близко касались меня самого. Словом, я не обратил внимания на увещевания Симона и в назначенный час отправился на место свидания – чистенькую, вымощенную площадь недалеко от улицы Сен-Дени. Вышел я на площадь узким переулком, идущим как раз от этой улицы. Место это, с возвышающимся над ним зданием Сестриц, как нельзя более подходило для созерцания; и мне пришло в голову, что моя госпожа должна была поджидать меня именно у Сестриц, так как, когда я вошел на площадь, она была еще пуста. Спустя минуту она уже стояла передо мной, хотя с улицы не проходил никто. Она была в маске; вся фигура ее была закутана в длинный плащ. Ее чудные волосы и прекрасное сложение, поразившее при нашей первой встрече в ее доме, были скрыты от меня; но я все-таки настолько ясно мог разглядеть очертания ее фигуры, чтобы безошибочно сказать, что это была именно госпожа Брюль, и никто другой. Она обратилась ко мне тоном, в котором слышались горечь и раздражение, чего я и ожидал.

– Итак, сударь, я надеюсь, вы довольны вашей работой?

– Не знаю, сударыня, в чем бы я мог упрекнуть себя. Как бы то ни было, полагаю, что вы пригласили меня не для того, чтобы упрекать за чужую вину, хотя эта вина и открылась благодаря мне.

– Зачем вы опозорили меня при всех! – возразила она, то судорожно прижимая к губам носовой платок, то снова отдергивая его.

– Сударыня! – терпеливо возразил я ей; в эту минуту я искренно жалел ее. – Вспомните хоть на одно мгновение о том, сколько зла причинил мне ваш супруг и как мелок, незначителен в сравнении с этим злом, мой поступок с вашим мужем.

– С моим мужем! – воскликнула она с таким ожесточением и страстностью, что я остолбенел. – Вы МНЕ насолили! Да, мне! Что я вам сделала, чтобы выставлять меня на посмешище, предавать меня злобе и ярости людей, не знающих ни жалости, ни сострадания? Что такого я вам сделала, сударь?

– Согласен, сударыня, – отвечал я, печально покачав головой. – Я действительно обязан дать вам удовлетворение и сделаю это, насколько будет в моей власти. Но я скажу более, – продолжал я, так как ее слова глубоко тронули меня. – По одному пункту я должен возбудить обвинение против вашего супруга. Я глубоко убежден, что он похитил женщину, находившуюся на моем попечении, не из любви к ней, но из политических расчетов, действуя в качестве поверенного другого лица.

Ее точно обухом пришибло.

– Что?.. Повторите, что вы сказали?

Я повиновался, но едва успел произнести слово, как она сорвала с себя маску и взглянула мне прямо в лицо пристально: рот ее был полуоткрыт; весь вид был какой-то напряженный. Только теперь я заметил, как сильно она переменилась за эти несколько дней. Щеки ее заметно побледнели и осунулись, под глазами были темные круги.

– Можете ли вы поклясться мне в этом? – сказала она мне наконец с худо сдерживаемым раздражением, дотронувшись своей трепещущей рукой до моего плеча.

– Это правда, – ответил я поспешно.

Она захлопала в ладоши и с выражением горячей мольбы подняла глаза к небу. В то же время на лицо ее снова возвратился прежний румянец и оно приняло то выражение здоровья и бодрости, которыми я так восхищался сначала: казалось, она действительно преобразилась в одно мгновение. Ее губы дрожали, голубые глаза увлажнились слезами. Никогда мне не приходилось видеть, чтобы кто-нибудь представлял такое сходство с Мадонной, которую чтут католики. Впрочем, перемена эта была столь же мимолетна, как внезапна и удивительна. Вдруг она, казалось, впала в изнеможение. Она закрыла лицо руками, застонала: и видно было, как из-под ее пальцев капали слезы, которые она тщетно старалась удержать.

– Слишком поздно! – прошептала она грустным тоном, поразившим меня в самое сердце. – Увы! Вы отняли у меня мужа прежнего, а возвращаете его иным. Но я знаю, что он такое теперь. Если он не любил ее прежде, то любит теперь. Слишком поздно!

Она казалась в таком изнеможении, что я принужден был помочь ей дойти до скамейки у стены, в нескольких шагах от нашего места. Здесь я должен сознаться, что не без труда и не без горьких упреков самому себе удалось мне ограничиться теми благоразумными услугами, которых в данном случае от меня требовали мой долг и ее положение. Успокоить ее относительно супруга оказалось невозможным, а утешить презрением к нему мне не позволяли ни моя скромность, ни чувство чести, хотя последнее и подвергалось сильному искушению. Впрочем, она быстро пришла в себя, снова надела маску и, обратясь ко мне, торопливо промолвила, что ей нужно сказать мне еще несколько слов.

– Вы честно поступили со мной. И, хотя у меня есть достаточно поводов ненавидеть вас, скажу вам: берегитесь! Вам удалось спастись прошлой ночью… Я знаю все: я сама и сделала тот бархатный бантик, думая переслать вам его, чтобы устроить настоящее свидание, а он воспользовался им как приманкой… Но у него есть еще средства. Итак, повторяю, берегитесь!

Я вспомнил о нашем условии с ним на завтрашний день, но ограничился тем, что сказал, наклоняясь к руке, которую она протянула мне на прощание:

– Сударыня! Очень благодарен и признателен и за ваш совет, и за ваше прощение.

Она холодно наклонилась и отдернула руку. В эту минуту я поднял голову… и увидел нечто такое, что заставило меня остолбенеть от изумления. При входе в переулок, который вел на улицу Сен-Дени, стояли два человека и наблюдали за нами. Один из них был Симон Флейкс, другой – замаскированная женщина, ниже среднего роста, одетая в амазонку, – словом, мадемуазель де ля Вир!..

Я узнал ее тотчас же. Но чувство облегчения, которое я испытывал, видя ее невредимой и в Блуа, было смешано с чувством тревоги и досады на Симона, который был так неосторожен, что заставлял ее без всякой нужды показываться на улице. Да и сам я был немного смущен, не зная, как долго она и ее спутник следили за мной. Чувство это еще более усилилось, когда, обернувшись, чтобы окончательно откланяться госпоже Брюль, я взглянул еще раз на переулок и увидел, что девушка и ее спутник уже ушли. Как меня ни мучило нетерпение, все же я не мог так вдруг, грубо покинуть женщину, не выказав ей сочувствия, после того как она поведала мне свое горе: я продолжал стоять с непокрытой головой до тех пор, пока она не исчезла в доме Сестриц. Затем я поспешил домой, рассчитывая, что мне удастся нагнать мадемуазель раньше, чем она придет. Но мне суждено было встретить новое, очень серьезное препятствие. При повороте с улицы Сен-Дени в мой переулок я услышал голос, зовущий меня по имени. Я оглянулся и увидел, что за мной бежал Бертрам, конюх маркиза Рамбулье – его доверенное лицо. Он принес мне от своего хозяина в высшей степени важное, по его словам, известие.