Джек Финней - Цирк доктора Лао

• Название: Цирк доктора Лао
• Автор: Джек Финней
• Издательство: АСТ, Ермак
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2004
• ISBN: 5-17-020256-3, 5-9577-0773-2

Чарльз Дж. Финней. Автор, фактически создавший жанр «темной фэнтези» во всей его многогранности и сложности. Первый, в чьих произведениях возникла каноническая ныне формулировка «в маленький городок пришло Зло». Только Зло у Финнея всегда носит в себе прочную и четкую мифологическую основу – и связано с глубоким знанием экзотической мистики…

---

Розовый, юный и скромный был тот фавн, коротенький, словно маленький певчий, без рясы и псалтыря. Он стоял, укрытый зарослями, и смотрел на толстых распутных нимф, которые знали, что он на них смотрит. Они смеялись, болтали, показывая друг другу всякие непристойные штучки, а маленький фавн раздвигал заросли, чтобы лучше видеть.

Две нимфы танцевали, остальные смеялись, глядя на них, и подзадоривали; каждая из них краем глаза наблюдала за трепетавшим в зарослях фавном. Он же только смотрел, не осмеливаясь приблизиться; тогда нимфы позвали его и пригласили поиграть с ними. Но он помотал головой и не сдвинулся с места.

Нимфы играли, лениво гоняясь друг за дружкой, и каждая из них ждала, что остальные уйдут и она одна сможет спуститься к фавну. Он осторожно выбрался из зарослей, спрятался за камнем, готовый ретироваться в любую минуту, и смотрел на них. Нимфы делали вид, что не замечают его, вплетая цветы себе в волосы, кидаясь песком, прыгая и пронзительно смеясь. Одна из них посадила пчелу на плечо сестре, та укусила ее, и нимфа взвыла от боли, а затем яростно накинулась на обидчицу, они сцепились, кусаясь и царапаясь. Остальные нимфы смеялись, подзадоривали и кидали в дерущихся горсти песка, а маленький фавн подкрался немножко поближе.

Одна из нимф взяла ветку винограда и, предлагая фавну, медленно пошла к нему. Ее перепачканные ноги скользили по сухому песку, волосы были растрепаны и спутаны, на толстых ногах виднелись царапины и синяки. Она протянула фавну сморщенные, гнилые виноградины и криво усмехнулась своими толстыми губами, но отвращение взяло верх над любопытством, и фавн ретировался к морю. С грустью взглянув ему вслед, нимфа отбросила ягоды и вернулась к своим сестрам.

Сестры смеялись и дразнили ее. Рассерженная, она схватила палку и бросилась на них; с визгом и смехом нимфы брызну в разные стороны. Но краем глаза они продолжали следить за фавном.

Тогда красивейшая из них, стройнейшая и желаннейшая, отделилась от остальных и пошла по направлению к морю. А ее сестры, делая вид, что не замечают этого, вновь принялись танцевать и петь, то и дело окликая фавна, он сидел на корточках в кустах и смущенно следил за ними; но не откликался и не решался присоединиться к ним.

Они махали ему зелеными ветками, бросали в него маленькие ракушки, обзывали его и корчили рожи; взявшись за руки, они танцевали вокруг цветущего куста.

А нимфа, ушедшая от них, прокралась по откосу к морю и, скрытая зарослями, вошла в воду. По мелководью, невидимая за буйными зарослями тростника, она незаметно подошла к фавну сзади. А хоровод нимф, продолжая кружиться, приблизился к нему. Фавн, дрожа, припал к земле, продолжая смотреть на них.

Тихо, без всплеска нимфа выбралась на берег и притаилась за его спиной. Вдруг остальные нимфы разорвали хоровод и бросились к фавну. Он вскочил, пытаясь улизнуть к морю, но прекрасная нимфа была тут как тут. Она схватила фавна за руки, и толстые распутные нимфы окружили его своей развратной плотью. Они касались фавна своими похотливыми пальцами, вырывая его друг у друга, чтобы поцеловать целомудренные губы поцелуем похоти и разврата.

Он отбивался по-мальчишески отчаянно, нанося удары сердито, но слабо, словно боясь сделать больно, и на лице его мелькало выражение, не похожее на отчаяние и гнев; руки его скорее гладили, чем били.

Он упал на песок. Визжа и хохоча, нимфы повалились на колени рядом. В сплетении ног и рук рука фавна коснулась округлой груди прекрасной нимфы.

– Бог ты мой, – застонал Слик, – интересно, как это называлось у греков.

Снаружи раздался жалующийся голос старика в брюках для гольфа.

– Здесь они, доктор Лао, здесь. Если вы цените чувства остальных посетителей вашего цирка, то выгоните их отсюда.

– Я лазоблаться с ними! – сказал доктор. – Целтовы сопляки! Я лазоблаться с ними. Эй, Луб, Луб!

– Ну, сейчас, кажется, будет гонка! – криво усмехнулся Пол Конрад.

В шатер ворвалось что-то большое, черное и лохматое, сгребло юнцов в охапку и вынесло из шатра. Оно протащило их мимо ряда шатров и выбросило на тротуар Мэйн-стрит. Был ли это человек, медведь или русский, сказать наверняка никто не мог.

– Черт меня подери, если это не лучший вышибала из тех, что я видел в своей жизни, – прокомментировал случившееся карантинный инспектор и обратился к старику в брюках для гольфа.

– Пойдем, глянем еще, старина. Интересная штука.

Мистер Этайон созерцал морского змея, а морской змей, в свою очередь, созерцал мистера Этайона. Этайон закурил сигарету и выдохнул облачко серого дыма. Морской змей высунул язык – длинный, желтый, обнаженный нерв величиной с человеческую руку, чувствительный, изящно раздвоенный – орган вкуса и осязания, символ странных чувств, таинственным и темных, восходящих к временам изгнания человека из рая. Глаза мистера Этайона смотрели на змея через запыленные стекла очков. Глаза змея, неподвижные и немигающие, смотрели на корректора кошачьими зрачками, темными узкими эллипсами на медном фоне. Глаза корректора были обыкновенными зелеными глазами. Глаза змея – темными злыми самоцветами.

Устав от взаимного созерцания, змей медленно свернулся в кольцо, повторяя телом и хвостом невидимый путь, проложенный перед этим головой. Повернув голову, он принялся разглядывать переплетения стальной решетки, державшей его взаперти, в тысячный раз надеясь, что пропустил желанную лазейку при предыдущем осмотре.

Внезапно мистер Этайон резко пошевелился. Змей испуганно обратил к нему свою морду и забил хвостом с такой скоростью, что затрещали доски пола.

Змей: Что ты уставился на меня? У нас нет ничего общего, кроме взаимной ненависти.

Этайон: Ты завораживаешь меня. Но почему ты бьешь хвостом, словно гремучая змея?

Змей: А почему бы и нет? Это мой любимый атавизм.

Этайон: Может, тот же условный рефлекс, что заставляет меня искать дерево, когда на меня нападает собака, вынуждает тебя бить хвостом, когда ты встревожен?

Змей: Твой рефлекс рожден страхом. Мой – ненавистью. Твои инстинкты – инстинкты труса, мои – бойца. Ты боишься собственной тени. Я не боюсь ничего.

Этайон: Бог, наделивший тебя храбростью, дал мне хитрость.

Змей: Я бы не стал с тобой меняться.

Этайон: Тем не менее, ты в клетке, а я свободен, хожу, где вздумается.

Змей: О, у тебя есть собственная клетка, и ты натыкаешься на ее прутья так же часто, как и я.

Этайон: Что-то я не очень тебя понимаю.

Змей: Не стану объяснять.

Этайон: Почему ты все время трешься подбородком об пол?

Змей: А почему ты стоишь здесь как дурак? Я делаю потому, что мне нравится это ощущение, потому что трение приносит мне чувственное наслаждение, потому что мое лицо зудит и трение уменьшает раздражение. Ха! Можно ли чесание назвать отвлекающим действием при зуде? Не правда ли оригинально?

Этайон: Сомневаюсь.

Змей: Почему ты носишь эти штуки на глазах?

Этайон: Чтобы видеть.

Змей: Бог, создавший тебя хитрым, дал мне глаза, способные видеть предметы без посторонней помощи. Честно говоря, Творец Всего Живущего был ко мне довольно щедр. Он дал мне силу, симметричность, выносливость и терпение. Он создал меня гадюкой и удавом одновременно. Мой яд смертоноснее яда кобры. Мои объятия ужаснее объятий питона. Я могу убить одним укусом. Я могу раздавить одним нажатием. А если я кусаю и давлю одновременно, то смерть привохит мгновенно, это я тебе гарантирую. Хе, хе, хе! А теперь взгляни на себя! Тебе приходится навешивать на себя тряпки, чтобы защитить свою нежную кожу. Тебе приходится носить эти штуки на глазах, чтобы видеть. Хе, хе, хе! Ничего не скажешь, Господь постарался, создавая тебя!

Этайон: Я не самое совершенное из его творений.

Змей: Чем ты питаешься?

Этайон: Я люблю разнообразную пищу. Я ем виноград и свиные окорока, улиток и рыбу, протеины и карбогидраты. А еще я люблю гусиную печенку.

Змей: А я ем только мясо, рыбу и птицу. Однажды я съел маленького черного мальчика. Хочешь, я расскажу тебе об этом.

Этайон: Если пожелаешь.

Змей: Мое знание географии не очень глубоко, но помню, что это был остров где-то в океане, и плыть до него было очень далеко, хотя плаваю я быстро. Обрати внимание на мой веслообразный хвост. И вот на заре седьмого дня я прибыл на остров и решил сбросить кожу. Я должен был сделать это еще раньше, но в океане не очень-то полиняешь. Выбравшись на хорошенький маленький пляж, я вытянулся на песке во все свои восемьдесят футов – во всяком случае, такова моя длина по подсчетам доктора Лао, а уж он-то знает толк в этих делах, – а затем направился в густые заросли кустарника, которые росли чуть поодаль. Скажу тебе: тяжело ползать по земле после многих дней, проведенных в океане. Я залез в колючие кусты, из всех сил мотая головой, чтобы зацепиться шкурой за колючки. Наконец мне это удалось, а остальное же было делом техники. Обычно старая кожа собирается складками под горлом, а затем постепенно слезает со всего тела, и чем быстрее ты трешься о кусты, тем быстрее она сходит. Я носился кругами, кожа сходила, и я был очень доволен, ибо в последние несколько дней мне было очень неудобно.