Марта Меренберг - Зеркала прошедшего времени

• Название: Зеркала прошедшего времени
• Автор: Марта Меренберг
• Издательство: АСТ, Астрель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-17-027590-0, 5-9660-0936-8

Жорж Дантес…

Кто он?

Убийца Пушкина?

Или – жалкий, растерянный юноша, запутавшийся в сети изощренных придворных интриг Петербурга, случайно узнавший слишком многое и ИЗБРАННЫЙ на роль случайного преступника?

Возможно, все было и не совсем так…

А может быть, и В ТОЧНОСТИ ТАК, как в этом блистательно тонком и поэтичном романе, в свое время ставшем одним из АБСОЛЮТНЫХ ХИТОВ русскоязычного Интернета!

---

Он бежал довольно долго, стараясь отыскать пустую беседку или хотя бы скамейку, углубляясь в темные густые заросли акации, чуть подсвеченные полной, величавой луной, вальсирующей с яркими августовскими звездами.

– Господин Дантес! Какая встреча…

Жан Гагарин, чуть покачиваясь на каблуках своих мягких английских туфель, стоял в полутемной, заросшей плющом беседке в глубине сада, намереваясь открыть бутылку красного вина. Рядом с ним на уютной скамейке вальяжно развалился Хромоножка, лица которого не было видно, но Жорж, разумеется, узнал его по короткому нервному смешку, который тот издал при упоминании его имени.

– Выпьете с нами, поручик?

Жорж чувствовал, что ему лучше не пить. Свежий воздух слегка освежил его пылающее лицо и взмокшие волосы, и он расстегнул две пуговицы на мундире, чтобы легче было дышать.

Но эти двое… Опять они…

– А вам не хватит ли уже, Долгоруков? А как же вальс? Вы не боитесь упасть, наступив, на платье вашей прыщавой барышне? – хихикнул Жорж, кивнув в сторону Гагарина, и смешно изобразил вальсирующего Пьера, широко растопырив руки и припадая на одну ногу. Ямочки на щеках Гагарина мгновенно исчезли, темные вьющиеся волосы взметнулись веером, рванувшись в его сторону, и Ванечка, сжав кулаки, кинулся на Дантеса, повалив его на траву.

– Оставь, Жан, – раздался сзади невыносимо манерный и надменный голос Хромоножки. – Принеси-ка нам лучше бокалы, mon cher, – и мы выпьем за пошатнувшееся здоровье нашего бравого кавалергарда… да, Дантес? – Хромоножка встал со скамейки и, с усилием присев на корточки, склонился над Жаном, с издевательской ухмылкой наблюдая за его неумелыми попытками набить Жоржу морду, в то время как Дантес, помирая со смеху, даже не пытался сопротивляться. – Да слезь же с него! Все равно драться не умеешь!

– А вы умеете, Долгоруков? – спросил Дантес, стряхнув с себя неубедительно молотившего по нему кулаками кудрявого Ванечку и вставая с травы. – Что вы вообще умеете, кроме как делать томные глазки и выбирать шелковые рубашечки в тон жилетке – себе и вашему пусику с ямочками?

На сей раз удар кулака свалил Жоржа с ног, и он, ахнув от неожиданности, скорчился на траве, схватившись обеими руками за живот.

– Это чтобы у вас не было больше сомнений на мой счет, Дантес, – ледяным тоном произнес Хромоножка. – А теперь вы с нами выпьете, дорогой Жорж. А то я подумаю, что ваши силы и впрямь на исходе – и здоровье драгоценное подорвано в изматывающих… гхм… боях… без присмотра-то… Жан, окажи мне любезность – оставь меня с господином поручиком на пару минут… и принеси еще бутылку. И три бокала.

К удивлению Жоржа, кудрявый Ванечка, бросив на Пьера умоляющий взгляд и чуть поколебавшись, молча ушел, оставив их вдвоем. Боль в животе, нанесенная ударом кулака Пьера, начала отступать, и Жорж, пошатнувшись, встал на ноги, готовый разорвать на части гнусно ухмыляющегося Хромоножку.

– Уберите руки, Дантес, и послушайте меня, – высокомерно протянул Пьер, правильно оценив намерения Жоржа. – Если вы думаете, что ваше положение в гвардии прочно как никогда – вы ошибаетесь. Если ваш Полетика узнает, что вы курите опий… – Хромоножка нагло уставился на него широко расставленными, блестевшими в темноте глазами и недобро усмехнулся. – И еще… кое-что. О вас. И например, об Idalie…

Кровь бросилась в лицо Жоржу, мир зашатался и поплыл, разваливаясь на куски, и прямо перед собой он увидел прозрачные глаза Пьера, который теперь говорил очень тихо, наклонившись совсем близко к его лицу. От него пахло вином, и высокомерная, развязная улыбочка снова искривила его яркие губы, которые он вызывающе облизнул.

– Жорж… Я не хочу ссориться с вами, поверьте… Давайте будем друзьями – у нас же с вами так много общего… Я же знаю, что вам нравятся не только женщины… – Пьер внезапно с силой прижал его бедрами к стене беседки, его руки обвились вокруг его шеи, и Дантес почувствовал прикосновение его губ, с силой раскрывших ему рот…

– Убирайся к черту, сволочь!

Мгновенно скрутив руки Пьера, Дантес с силой отшвырнул его от себя, вытирая рот, и Хромоножка полетел в кусты, но, падая, вцепился в ногу Жоржа, потянув его за собой. Продолжая сопротивляться, Жорж почувствовал, что силы его на исходе, а голову опять свело тяжелым, чугунным обручем.

Только не это… Не терять сознания… Мне плохо… Я ничего не вижу…

С трудом переводя дыхание, Хромоножка подмял Дантеса под себя, прижав его коленкой к мокрой от росы траве. К его удивлению, Жорж внезапно перестал сопротивляться и стал похож на обмякшую в его руках тряпичную куклу с закрытыми глазами, мертвенно-бледную, с разметавшимися прядями белых волос. «Обморок? – с удивлением подумал Пьер, возбужденно вглядываясь в его покрытое испариной лицо. – Что ж… тем лучше…»

Он наклонился над потерявшим сознание Жоржем, вновь испытывая мучительное желание впиться поцелуем в его полуоткрытые губы и быстро воспользоваться тем, что Жорж сейчас не сможет его оттолкнуть и причинить ему боль. В этот момент из-за густых кустов акации появился Гагарин с бокалами и бутылкой вина.

– Пьер! – лениво протянул он, улыбаясь и вновь демонстрируя нежные ямочки. – Что это с нашим другом? Я надеюсь, ты тут не покушался на…

– Заткнись!

Страшно раздосадованный, Долгоруков, развернувшись, выхватил у изумленного Жана открытую бутылку вина и с силой швырнул тонкие бокалы об дерево. Послышался звон разбитого стекла и удивленное «ах!» отскочившего в сторону Жана. Пьер сделал несколько больших глотков прямо из горлышка бутылки. Затем, приподняв голову неподвижно лежащего на траве Дантеса, вставил ему в рот бутылку, отчего тот открыл глаза и попытался слабо протестовать, и заставил пить, пока Жорж не захлебнулся и не начал кашлять. После чего, разбив рядом с ним еще один бокал и бросив бутылку на землю, повернулся к Гагарину и надменно заявил, скривив губы:

– Все… мы уезжаем домой, Жан. А господин поручик пусть немного проспится. Могу себе представить, что завтра скажет ему Александр Михалыч, божья наша коровка…

– Вы мне омерзительны, Долгоруков… – Хромоножка услышал тихий стон за своей спиной, но не повернул головы.

Злорадно ухмыльнувшись напоследок, он почти бегом, прихрамывая, побежал к своему экипажу, увлекая за собой впавшего в шоковое состояние Жана.

…Услышав тихий скрип двери и заметив чуть колыхнувшееся на темном дубовом столе пламя свечи, Пушкин быстро поднял кудрявую голову, неохотно оторвавшись от рукописи – расчерканной, много раз исправленной и разрисованной пером, стремительным, как полет черной птицы в заоблачной небесной выси.

Она… Азинька… мышка…

Войдя потихоньку в заваленный книгами, бумагами и письмами кабинет Александра Сергеевича, Азинька, украдкой вздохнув и зачесав перед зеркалом тяжелую прядь непокорных каштановых волос, присела на уютный, обитый кожей диван, сложив на коленях руки, и улыбнулась Пушкину.

– Александр! Все работаете? Я велела Лизаньке чаю вам приготовить, вы с трех часов поди ничего и не ели…

– Спасибо, Азинька, я не голоден. Интересно, что ей опять от меня надо? Ходитза мной как тень повсюду… лучше бы с сестрами уехала… Только работать мешает…

– Ну, чаю-то выпейте, – робко, улыбнулась Александрина, поправляя на хрупкой белой шее изящный шелковый платочек и не отрывая глаз от язычков пламени, красноватым мерцанием озарявших изнутри старинный камин с изразцами. – А работаете сейчас над чем?

– Получил высочайшее разрешение на работу в архиве… Хотел писать «Историю Пугачева», но государь не позволил так назвать… Это, говорит, бунт, а Пугачев твой – преступник. Вот и пришлось назвать «Историей пугачевского бунта». Вы же знаете, Азинька, – у меня теперь единственный цензор. – Пушкин состроил гримаску, внушительно подняв вверх указательный палец.

Азинька прыснула, закрыв руками лицо, но желание казаться строгой и серьезной дамой возобладало, и она, стараясь больше не смеяться, снова подняла на поэта свои косящие, как у ее сестер, ласковые, светло-карие, с золотистыми искорками, глаза.

– А стихи, Александр? Как же стихи? Я так люблю ваши поэмы… наизусть могу прочитать – с любого места, правда! Хоть «Евгения Онегина», хоть «Руслана и Людмилу»… Вот хоть это —

Дела давно минувших дней,

Преданья старины глубокой…

Пушкин, оживившись, бросил перо и повернулся к Александрине, внимательно глядя на нее, отстраненно, почти холодно вслушиваясь в знакомые слова, повторявшие в размеренном ритме стук его сердца, движения его души, его поэтических страданий и самых заветных, потаенных мыслей.

– А вы хорошо читаете, Азинька. Выразительно и с чувством. – Поэт придвинул свечи ближе к рукописи. – А почитайте мне еще, прошу вас.

Александрина, вздохнув и кося своими золотыми глазами в сторону камина, сдержанно и негромко, без пафоса и оживленной жестикуляции, характерной для него самого, читала одно стихотворение за другим, вызывая в сердце поэта смятение и нежную грусть.