Чарлз Буковски - Юг без севера (Истории похороненной жизни)

• Название: Юг без севера (Истории похороненной жизни)
• Автор: Чарлз Буковски
• Жанр: Зарубежная классика

---

Номер был ничего, выходил вперед, на самую воду. Телевизор работал смутно и сомневаясь, и я хлопнулся на постель и стал его смотреть, пока Вики распаковывалась.

- Ох, я просто в восторге от этого места! - говорила она. - А ты нет?

- Да.

Я встал, сходил вниз, через дорогу и купил пива и льда. Льдом набил раковину и сунул в него пиво. Я выпил 12 бутылок пива, после 10-й поцапался из-за чего-то с Вики, допил остальные две и уснул.

Когда я проснулся, Вики уже купила сундучок для льда и теперь рисовала что-то на крышке. Вики была ребенком, романтиком, но за это я ее и любил. Во мне жило столько мрачных демонов, что такому я был только рад.

"Июль 1972. Авалон Каталена" вывела она печатными буквами на сундучке. Грамотно писать она не умела. Никто из нас не умел.

Потом она нарисовала меня, а ниже - "Нет шеи и гадок, как черт".

Затем изобразила дамочку, а под ней написала: "Генри может отличить хорошую попку на вид".

И в кружочке: "Только Бог знает, что он делает со своим носом".

И еще: "У Чинаски роскошные ноги".

Кроме этого она нарисовала большое количество разнообразных птичек, солнышек, звездочек, пальм и океан.

- Ты в состоянии позавтракать? - спросила она. Никто из моих предыдущих женщин меня не баловал. А мне нравилось, когда меня баловали; я чувствовал, что я это заслужил. Мы пошли и отыскали сравнительно приличное место, где можно было есть за столиком снаружи. За завтраком она меня спросила:

- Ты правда выиграл Пулитцеровскую Премию?

- Какую Пулитцеровскую Премию?

- Вчера вечером ты сказал мне, что выиграл Пулитцеровскую Премию. 500,000 долларов. Ты сказал, что тебе пришла лиловая телеграмма об этом.

- Лиловая телеграмма?

- Да, а еще ты сказал, что обставил Нормана Мейлера, Кеннета Коча, Дайану Вакоски и Роберта Крили.

Мы доели и побродили вокруг. Все местечко состояло из пяти-шести кварталов. Всем было по семнадцать. Сидели и апатично чего-то ждали. Правда, не все. Было там и несколько туристов, пожилых, решивших во что бы то ни стало хорошенько оттянуться. Они сердито заглядывали в витрины и топали по мостовым, испуская лучи: у меня есть деньги, у нас есть деньги, у нас больше денег, чем у вас, мы лучше вас, нас ничего не волнует; все говно, а вот мы - ни фига не говно, и мы знаем все, смотрите на нас.

Со своими розовыми распашонками, зелеными распашонками и голубыми распашонками, с квадратными белыми гниющими туловищами, шортами в полосочку, безглазыми глазами и безротыми ртами они шли, очень пестрые, как будто цвет может пробудить смерть и превратить ее в жизнь. Карнавал американского распада на параде - они не имели ни малейшего представления о том, какое изуверство творят над самими собой.

Я бросил Вики, поднялся наверх, сгорбился над машинкой и выглянул в окно.

Безнадежно. Всю свою жизнь я хотел быть писателем, а теперь, когда у меня есть шанс, не прет. Ни коррид, ни бокса, ни молодых сеньорит. Даже проблесков вдохновения нет. Выебан и высушен. Не могу пришпилить слово к бумаге, меня загнали в угол. Осталось только лечь и умереть. Но я же всегда воображал себе это по-другому. Писание, я имею в виду. Может, из-за того фильма Лесли Ховарда.

Или из того, что вычитал о жизни Хемингуэя или Д.Г.Лоуренса. Или Джефферса.

Писать можно начинать по-всякому. Пишешь себе некоторое время. Потом знакомишься с кем-нибудь из писателей. С хорошими и плохими. Но у всех души жестяных побрякушек. Это понимаешь сразу же, как только попадаешь с ними в одну комнату.

На каждые 500 лет приходится только один хороший писатель, а ты - не он, и они, вероятнее всего, - тоже не те. Мы все выебаны.

Я включил телевизор и посмотрел, как мешок врачей и медсестер изрыгает свои любовные беды. Они не трогали. Не удивительно, что на них свалилось столько напастей. Они только и делали, что разговаривали, спорили, курвились, искали. Я уснул.

Меня разбудила Вики.

- О, - сказала она, - я чудно провела время!

- Да?

- Я встретила этого человека на лодке и спросила: "Куда вы едете?", а он сказал:

"Я лодочное такси, развожу людей по их яхтам," и я сказала: "о-кей," а стоило это всего пятьдесят центов, и я с ним каталась несколько часов. Пока он развозил людей по яхтам. Это было чудесно.

- А я смотрел каких-то врачей и медсестер, - ответил я, - и мне стало тоскливо.

- Мы катались на лодке много часов, - продолжала Вики, - я дала ему свою шляпу поносить, а он подождал, пока я схожу за бутербродом с морским ушком. Он себе ногу ободрал, когда упал с мотоцикла вчера вечером.

- Колокола здесь звонят каждые пятнадцать минут. Это достает.

- Мне удалось все яхты рассмотреть. Там одни старые пьяницы. С некоторыми - молодые женщины в сапогах. С некоторыми - молодые парни. Настоящие старые пьяные распутники.

Если б у меня только была способность Вики собирать информацию, подумал я, я бы в самом деле смог что-нибудь написать. А я же: вынужден сидеть и ждать, пока само придет. Как только оно приходит, я могу и так им вертеть, и этак, и выжимать его - но не могу ходить его искать. Получается писать только о том, как пьешь пиво, ездишь на скачки и слушаешь симфоническую музыку. Жизнь не совсем искалечена, но и не полна. Как я стал таким ограниченным? Раньше у меня хоть кишки были. Что стало с моими кишками? Мужики что, действительно стареют?

- А когда я сошла с лодки, то увидела птицу. Я с ней поговорила. Ты не против, если я куплю птицу?

- Нет, не против. Где она?

- В квартале отсюда. Давай сходим посмотрим?

- Почему бы и нет?

Я что-то на себя надел, и мы спустились. Там сидела эта зеленая клякса с разлитыми сверху красными чернилами. Не очень большая, даже для птицы. Но, по крайней мере, не срала каждые три минуты, как остальные, это уже приятно.

- У него нет шеи. Он на тебя похож. Поэтому мне его и хочется. Это персиколицый попугай-неразлучник.

Мы вернулись с персиколицым попугаем-неразлучником в клетке. Поставили на стол, и Вики назвала его "Авалоном". Она сидела и разговаривала с ним:

- Авалон, привет, Авалон... Авалон, Авалон, привет, Авалон... Авалон, о, Авалон...

Я включил телевизор.

Бар был в порядке. Мы с Вики сели, и я сообщил ей, что сейчас развалю это место напополам. Раньше я, бывало, разваливал бары напополам, а сейчас только говорил о том, как развалю их.

В баре играла банда. Я встал и пошел танцевать. По-современному танцевать легко.

Просто пинаешься руками и ногами в разные стороны, а шею либо держишь неподвижно, либо мотаешь головой, как сукин сын какой-нибудь, а все думают, какой ты четкий. Так можно людей дурачить. Я танцевал и волновался за свою пишущую машинку.

Потом сел рядом с Вики и заказал еще выпить. Схватил Вики за голову и повернул ее в сторону бармена:

- Смотри, она красавица, чувак! Правда, красавица?

Тут вошел Эрни Хемингуэй со своей седой крысячьей бородкой.

- Эрни, - сказал я, - а я думал, ты это дробовиком сделал?

Хемингуэй рассмеялся.

- Что ты пьешь? - спросил я.

- Я угощаю, - ответил он.

Эрни купил нам выпить и сел. Выглядел он похудевшим.

- Я написал рецензию на твою последнюю книгу, - сообщил ему я. - И плохо о ней отозвался. Прости.

- Все в порядке, - ответил Эрни. - Как тебе островок?

- Это для них, - ответил я.

- В смысле?

- Публике повезло. Они всем довольны: трубочками с мороженым, рок-концертами, пением, свингом, любовью, ненавистью, мастурбацией, горячими собаками, кантри-танцами, Иисусом Христом, роликовыми коньками, спиритуализмом, капитализмом, коммунизмом, обрезанием, комиксами, Бобом Хоупом, лыжами, рыбалкой убийствами кегельбаном дебатами, чем угодно. Они не ждут многого и много не получают. Великолепная тусовка, что и говорить.

- Ну и речь.

- Ну и публика.

- Ты разговариваешь, как персонаж из раннего Хаксли.

- Мне кажется, ты не прав. Я в отчаяньи.

- Однако, - сказал Хемингуэй, - люди становятся интеллектуалами, чтобы не быть в отчаяньи.

- Люди становятся интеллектуалами, потому что боятся, а не отчаиваются.

- А разница между страхом и отчаяньем в...

- Бинго! - ответил я, - интеллектуал!.. стакан мне...

Чуть позже я рассказал Хемингуэю про свою лиловую телеграмму, а потом мы с Вики ушли и вернулись к нашей птичке и нашей постельке.

- Бесполезно, - сказал я, - у меня весь желудок - как открытая рана, в нем лежит девять десятых моей души.

- Попробуй вот это, - сказала Вики и протянула мне стакан воды и Алку-Зельцер.

- Иди поброди, - сказал я, - я сегодня не в состоянии.

Вики пошла и побродила, и два или три раза возвращалась проверить, все ли у меня нормально. Я сходил, поел, вернулся с двумя упаковками пива и нашел старое кино с Генри Фондой, Тайроном Пауэром и Рэндольфом Скоттом. 1939 год. Все такие молоденькие. Невероятно. Мне тогда было семнадцать. Но повезло мне, разумеется, больше, чем им. Я по-прежнему жив.

Джесс Джеймс. Играли плохо, очень плохо. Вернулась Вики и рассказала мне множество поразительных вещей, а затем залезла ко мне на постель и стала смотреть Джесса Джеймса. Когда Боб Форд уже собирался застрелить Джесса (Тай Пауэр) в спину, Вики застонала и помчалась в ванную прятаться. Форд сделал свое дело.